— Это Черная заповедь, — сказала старуха предостерегающе, — народу здесь сгибло сколько, страсть! И все от жадности, уж очень много тут рыбы. А зачем за ней лезть, когда она анчуткина!
— Чья, чья? — подивился вожатый.
— Анчутка здесь хозяин, известно. Потонул в этом озере у матери единый сын, рыбак. Заплыл на лодке, запутался будто в сети и пропал. Ну, мать и давай к озеру вопить, ходит и вопит: «Родимый ты мой, ненаглядный, на кого ты меня покинул, сыночек!» Хозяину это надоело. И вот вылазит к ней самолично анчутка, черный, да страшный, да важный, как губернатор. «Иди, — говорит, — мать отсюда, твой сын озорник сетями меня тревожил, веслом задевал, за то я его в подводную пещеру затворил. Теперь у меня заместо работника. Всем будет худо, кто мое озеро потревожит!» И пошла бедная мать прочь и рассказала людям про свое горе. С тех пор боятся у нас этого озера и зовут «Черная заповедь».
Когда миновали озеро, бабушка вдруг указала рукой вдаль и торопливо перекрестилась. Вожатый взглянул и увидел в зеленой дымке над болотами неясные, колеблющиеся фигуры. Они шагали по воде, как посуху, странным журавлиным шагом.
Вожатый протер глаза и снял со спины мелкокалиберную винтовку. Но привидения вдруг исчезли.
— Видал? — зашептала старушка. — Это они, легки на помине, анчуткины дети!
— Экспедиция какая-нибудь… Или галлюцинация? — проговорил вожатый.
— Тьфу, слова-то все какие окаянные, не выговоришь. Может, по-заграничному оно и так, а по-нашему анчутки и есть анчутки! — рассердилась старушка.
От ее сердитого бормотания, зловещих рассказов и от жары на Петю напала такая тоска, словно он с каждым шагом опускался в неизведанное темное царство.
И вдруг где-то сзади раздался звон бубенчиков, затем звук гармоники и мотив знакомой песни.
Петя радостно оглянулся. В облачке пыли катилась, догоняя их, тележка, запряженная парой лошадей. На ней восседали три парня в военных фуражках. Один растягивал гармонь, другие подпевали:
Нас побить, побить хотели,
Нас побить пыталися,
А мы тоже не сидели,
Того дожидалися!
Парни с добродушной насмешливостью оглядели паренька и старушку:
— Эй, пехота, садись подвезем!
Но бабушка сердито погрозила им клюкой, и они, хлестнув коней, припустились дальше, только пыль заклубилась.
— Шалберники, — проворчала бабушка.
— Кто, кто?
— Три парня из трех разных деревень. Днями из Красной Армии возвернулись. Сдружились там и не расстаются. Ездят из деревни в деревню…
— Бражничают?
— Говорят: сватаются, — ответила старушка и ускорила шаг.
У околицы колхоза «Красный май» (по-старому — у деревушки Брехаловки) путники остановились. Бабушка потянула в себя носом, как бы вынюхивая самый воздух. Плечом приоткрыла калитку у околицы и тихо скользнула в деревню. Вожатый с любопытством пошел за ней.
Старуха семенила вдоль дворов, заглядывала в окна, в сени, за ворота. Сутулая, беззубая, с клюкой в руке, она походила на бабу-ягу.
А деревня как вымерла. «Все на полевых работах, наверно», — подумал вожатый.
Но вот на пустынной пыльной улице показался человек. Рослый, с выбритым подбородком и пышными рыжими усами. Завидев старуху, он остановился:
— Никак Шагайка? Зачем забрела к нам?
— Здравствуй, куманек! Угадал, это я, — ехидно сказала бабка. — И чегой-то ты гуляешь в деловую пору, чем обеспокоен?
— Собственными делами, — угрюмо отвечал рыжий усач.
— Ой ли? Хитришь, председатель, нешто не знаешь, что по округе бежит слух, будто от вас дети убежали? И никто не знает куда. Только мне сдается, что ты-то знаешь, ты мужик дошлый, из шила сделаешь мыло! В тебе секрет, отчего ребята пропали!
При эти словах председатель побледнел, и на загорелом его лице проступили веснушки.
— Ну вот уж, выдумали, — проворчал он, — целы все наши ребята!
— Целы? А ну-ка, покажи мне хоть одного паренька в красном галстуке?
— Да сколько хочешь…
— Пусть хоть один отзовется!
У председателя даже вспотел подбородок. Оглядевшись по сторонам, он вдруг увидел кого-то за плетнем и прокричал:
— Эй, кто там в красном галстуке, покажись!
Из-за плетня появился седой взъерошенный дед с красным галстуком на шее. Старушка отскочила на несколько шагов, всплеснула руками:
— Тьфу, озорник! Какой же ты пионер, старый леший?
— А я почетный пионер, — заявил дед.
— Меня не обманешь, нет-с, меня не проведешь. Я правду найду! — рассердилась старушка и поспешно свернула в проулок.
Не успела скрыться Шагайка, к озадаченному председателю целой стаей подлетели колхозницы. Они тормошили его, дергая за полы пиджака:
— Куда девались ребята? Куда пропали наши пионеры?
— Где Нюра моя? Где мой Пашка? Где Ванюшка? За малышами некому смотреть! Гусят караулить! Телят пасти! Который день без ребят — как без рук!
Председатель только усами шевелил, как рассерженный таракан.
— Вначале пропали ребята, а нынче ночью у кого пропали топоры, у кого лопаты! Что это делается?
— Да отстаньте вы, производим дознание. За тем и ходим!
Тут вожатый сел на завалинку, посадил рядом крольчиху и сказал:
— Ну и дела, Маша, просто удивление. Ты только не крольчись раньше времени, все расследуем!
Когда скрылись колхозницы, вожатый подошел к председателю и отрекомендовался:
— Петя Рысаков, назначенный к вам вожатым.
Председатель отвернулся от деда в красном галстуке и воскликнул:
— Где же вы раньше были? Всего бы на два дня раньше… Коварное дело у нас произошло, пропали ребята всем отрядом!
— Что же мне теперь делать? Какой же я вожатый без отряда. Крольчиху вот нес им в подарок…
— Насчет крольчихи не беспокойтесь, — отозвался дед, — мы ее успокоим, у меня старуха страсть любит всякое зверье. И уважатых любит.
— Это наш завхоз, товарищ Савохин, — познакомил председатель, — сдаю вас ему на попечение. Накормит, напоит, потом во всем разберемся.
— Натощак трудно разобраться, — сказал дед, — пошли пообедаем.
Жил дед Савохин на самом краю деревеньки, такой маленькой, что все избушки ее можно было пересчитать по пальцам. Лепились они по косогору вразброс, сползая к болоту, от которого были отгорожены плетнями. Многие избы покривились, иные заколочены. Единственным украшением села был старинный барский дом, белевший оштукатуренными колоннами среди густого сада, да церковь с множеством куполов, похожих на луковицы.
— Бедноват ваш колхоз, — сказал Петя старику, оглядывая покосившиеся избы.
— А с чего же ему быть богатым, — ответил дед, — исстари бедней нашей деревни не было. Земли у нас песчаные. Луга заболоченные. И с таких немудрящих угодий сколько лет еще барина кормили да попа содержали!
— Ну, теперь-то уж пятнадцать лет после революции прошло. Легче стало?
— Да… барина стряхнули, а поп от бескормицы в другой приход сбежал. Теперь бы жить можно, да вот беда: вся молодежь на стройку уехала.
— Далеко ли?
— Далеко, на Магнитные горы, какой-то большущий железный завод строить. Приехал к нам вербовщик, напел, как соловей, про эту стройку, ну, молодежь-то и подалась. А председатель, вместо того чтобы удержать хоть нескольких парней комсомольцев, сам их спровадил. «Ладно, — говорит, — в нашем нехитром хозяйстве я и без вас с одними бабами да стариками управлюсь».
— Однако пионерский отряд у вас был неплохой. О нем добрая слава шла.
— Что и говорить, славились наши ребята. Прямо чудесники!
— Но почему же они пропали?
— Чудесники были — чудесно и пропали, — уклончиво ответил дед.
— Восемнадцатый год на свете живу, не первый год в пионерских делах кручусь и ничего подобного не видывал!
— Покрутись в нашем колхозе и не такое еще увидишь, — усмехнулся дед и толкнул дверь в свою избу.
— Прошу любить да жаловать — это наш новый уважатый! — провозгласил дед, обращаясь к старушке, поднявшейся со скамейки. При виде гостя на лице ее отразилась радость:
— Милости прошу, сыночек, соскучилась я без уважатых, теперь заживем весело! В вас-то вся наша отрада. Мало ли в нашем селе квартир, только я никому не уступлю уважатого!
Петю заинтересовала такая любовь бабушки к вожатым, и он спросил, чем они ей понравились?
— Да уж и не говори, у каждого свой талант!
Бабушка быстро собрала обед, на столе появились щи, к ним гречневая каша да варенец. А крольчихе налила молока в ямочку, выдолбленную в полу. Старики сели рядом. Петя обедал, а они любовались аппетитом вожатого. После обеда Петя хотел отдохнуть, но дед Савохин достал из ящичка и подал ему старую бритву, мыльницу, кисть.
— А ну-ка, помолоди старика, ишь весь зарос!
Петя растерялся от неожиданности и взял бритву. А старик быстро примостился перед зеркальцем.
— Ты наведи на ремне, — посоветовал он, — а то у меня борода чисто из проволоки.
— Я еще не бреюсь, — пролепетал Петя, — я и в руках бритвы не держал. Советую вам завести безопасную.
— Ну, ну, давай принимайся, — не слушал его дед.
«Наверное, здесь такой обычай — пообедал, брей хозяина, — подумал Петя. — Но как же я его буду брить, если не умею, а у него борода как проволочная? Соскользнет бритва, порежу!» Петя поежился.
— Слушайте, — сказал он, — в Африке бороды не бреют, а выщипывают, честное слово.
— Что ж мой старик гусь тебе, что ли, — перья из него щипать? — обиделась бабушка.
Савохин осмотрел Петю с ног до головы:
— Брить не умеешь, а уважатый — вот чудак. У нас тут был один до тебя, вот это уважатый! Не только меня — всех ребят дочиста брил. Ходили у него все с головами ясными, как коленки. Бывало, только и слышишь, как пищат у него под бритвой. «Терпи, — говорит, — это не роскошь, а гигиена». Страсть любил брить, на всех практиковался. Старушку мою и то остриг. Семьдесят лет косу носила, а тут модную прическу завела — уговорил! Вот это уважатый!