Он будет настоящим изобретателем… Папа говорит, что скоро от всех этих изобретений нельзя будет дышать, и смеялся, что через пять лет из Парижа в Нью-Йорк будут посылать по беспроволочному телеграфу воздушные поцелуи и что он такого порядка не одобряет. Игорь тоже не одобряет и беспроволочных поцелуев изобретать не намерен. Это бесполезные глупости… Эдисон[24], наверное, даже когда был мальчиком, о таких пустяках не думал.
Прошло полчаса, а может быть, и час. Когда человек, большой или маленький, думает, ворочается и сосет карандаш, время никогда не тянется ровно: то ползет, то летит, то останавливается…
Как написать? Одно цепляется за другое, другое за пятое, пятое за шестнадцатое… А шестнадцатое не цепляется ни за что и улетает в окно. Попробуй записать, и получится манная каша. Мысль пробегает, может быть, сто километров в минуту, а карандаш… карандаш ничего не пробегает. Пиши после этого, пожалуйста!..
Вот какое сочинение промелькнуло в голове Игоря:
«Трубочистом и пожарным быть больше не хочу. Мама будет всегда волноваться, и я уже не маленький. Столько учился, писал диктовки – и вдруг трубочист. Папе будет стыдно. Буду изобретателем. Только самым главным, чтоб моим именем даже домашних зверей называли. Например, как пуделя – Цезарем.
Прежде всего, когда кончу лицей, изобрету питательные сосульки. Каждая будет стоить одно су[25]. Для стариков, детей и инвалидов бесплатно. А кто хочет получить жевательное удовольствие, можно давать ему в придачу банан или дыню. Детям – и дыню, и мороженое…
Потом… Мама всегда трепещет, когда переходит через улицу. Пусть потерпит. На перекрестках больших улиц я поставлю магниты. Величиной с дядю Васю. Если кто задерет кверху подметку с железной подковкой, магнит сию же минуту притянет его через все автобусы и трамваи на другую сторону… Бесплатно. Может быть, некоторые франтихи-девочки не пожелают подковываться? И не надо! Торчи на углу и жди полчаса, пока ажан[26] сжалится и переведет тебя за ручку, как калеку…
Еще придумаю согревательные пилюли. Камины дымят, уголь кусается. Вот ты проглотил пилюльку, сразу тебе тепло и весело. И никакой внутри сажи. Особенно это приятно для шоферов: они, бедные, всегда сидят снаружи[27], их со всех сторон обдувает, а пилюльки будут им вроде центрального отопления.
Потом… Что потом?.. Альфонс Павлович жаловался в Париже, что ему всегда жарко. Надо для него изобрести прохладный костюм. Вроде ледника из мягкого алюминия. Под подкладкой кусочки льда, внизу кругом крантики, чтобы лишняя вода капала.
Еще хорошая штучка – карманный граммофончик для вежливости. Нажмешь кнопку, и он вместо тебя говорит: “Доброе утро”, “Как поживаете?” Шляпа сама собой на пружинке приподымается. А если кто наступил тебе на мозоль и не извинился, граммофончик шипит: “Вы невежа!”
Надо еще придумать пилюльки, чтобы видеть хорошие сны. У каждого будет каталог. Хочет мальчик видеть во сне “Прерии” Фенимора Купера, глотает пилюльку № 34, и готово. Или чтоб ему турецкая няня во сне рассказала “Тысячу и вторую ночь”. Проглотил № 519 – и слушай до утра.
Потом – антизубрильный пульверизатор. Чтобы французские слова, названия рек и хронологию зубрить не надо было. Вот ты обрызгал себе голову таким составом, раз прочитал и на всю жизнь помнишь. Придумаешь лет через восемь, да будет поздно…»
А вот что он написал (клякс не было, потому что писал карандашом) в своей тетрадке:
«Когда я буду большой»
Тогда я не буду мучить летом в жару мальчиков сочинениями. У них и так и диктанты, и главные горные хребты, и надо чистить зубы, ботинки и ногти. И я не сочиняльщик. Гоголь тоже, когда был маленький, после уроков лазил по деревьям и бил баклуши. А что из него вышло? Я буду изобретателем. Нечего, пожалуйста, смеяться… Вот, например, дядя Вася: он лентяй, лежит в гамаке по часам, бьет лежачие баклуши, и ему лень даже страничку в книге перевернуть. Я для него изобрету электрический перелистыватель. Дядя Вася уснет, а странички у него над ухом шелестеть будут. Очень приятно. И комар на нос не сядет.
Больше писать не хочу, а то он съест без меня всю дыню. Игорь.
Мальчик свернул сочинение в трубочку и вьюном соскользнул по железной лесенке в парк.
– Дядя Вася! Где вы?
– Ау! В га-ма-ке… Опять на «вы»?
– Ты дыню не съел?
– Нет! Тебя дожидаюсь.
– Вот молодец… А я бы не выдержал, съел.
– А ты сочинение написал?
– Написал.
Игорь, запыхавшись, вынырнул из куста у самого гамака и показал дяде свернутую в трубочку тетрадку:
– Вот. Отрежь мне маленькую половинку, а себе оставь большую. Спасибо. Ну и дыня!
Игорь «углубился» в дыню, так по самые уши и въелся в нее. А сам на дядю косится.
Дядя углубился в сочинение. Туфля свалилась наземь.
Читает и большим пальцем босой ноги в гамаке пошевеливает. Это признак: дядя Вася в хорошем настроении.
Глава VIIIНа юг
Дядя Вася прогостил в усадьбе неделю. Как-то утром вынес он на веранду свой чемодан, разложил по скамейкам вещи и ушел с мамой Игоря в беседку – совещаться. Беседка была сквозная, и Игорь с вершины каштана все видел: дядя горячо что-то маме доказывал, убеждал, но она отмахивалась от него, как от большой, несносной мухи, – нет, нет и нет! Дядя опять жужжал, взмахивал руками, вот-вот взлетит к сквозному куполу. Наконец мама согласилась, опустила голову и стала взволнованно щипать бахрому своего синего платка. Беспокойный какой дядя… Пользуется тем, что мама слабенькая, и пристает.
А дядя Вася встал в дверях беседки, сложил руки рупором, обернулся во все стороны и крикнул:
– Игорь!
Ага… Стало быть, о нем совещались. Мальчик с ветки на ветку, точно по привычным ступенькам, соскочил в траву, раздавил на щеке кровопийцу-комара и побежал к беседке. Дядя, хитро прищурив глаз, покусывал бородку.
– Садись.
Что такое? Кажется, все утро он вел себя так, что хоть картинку с него рисуй для хрестоматии: образцовый, примерный мальчик. Просят пальцами не трогать…
Игорь сел рядом с мамой. Она осторожно вытащила из пушистых волос мальчика застрявшую в них козявку и притянула его к себе. Все в порядке. Значит, не выговор, а что-то другое.
– Дядя Вася уезжает сегодня вечером на юг. К морю, в Прованс[28]. Хочет снять там в аренду ферму. И просит, чтобы я тебя с ним отпустила недели на две. Что ты нам на это скажешь?
Что скажешь?! Игорь сжал плечики, точно хотел весь в прутик вытянуться, и тихонько-тихонько укусил маму за мизинец.
Она знала, что значит такой безмолвный ответ: «Очень хочу, ужасно хочу, умоляю!..»
– И тебе не будет без меня скучно?
– Будет. Но ведь только на две недельки… Там почта есть, дядя Вася?
– Разумеется. В Центральной Африке и то к баобабам почтовые ящики прибиты.
– Ну вот видишь. Я тебе буду каждый-каждый день две открытки посылать… Раскрашенные. Одну утром, другую вечером. И думать о тебе буду, и во сне тебя видеть буду. Пустишь?
– Не прыгай. Вот только папу в десять часов по телефону спрошу, он сегодня в Париже. Он, я думаю, тоже позволит… Только слушай внимательно. В море одному, без дяди Васи, не купаться. Ни-ни. Дай слово, иначе нам дальше и говорить не о чем.
– Честное-пречестное слово!
– Хорошо. Плавать только на мелком месте…
– Что ты называешь мелким местом?
– С твой рост. Не глубже.
Игорь тяжело вздохнул.
– А если я буду за дядю Васю держаться?
– Не торгуйся. Плаваешь ты еще, как котенок…
– Но ведь я так никогда не выучусь! Морская вода тяжелая, а я совсем легкий… И дядя Вася, как спасательная лодка, рядом ведь будет. Мамуся…
Дядя Вася только рукой отмахнулся:
– Нет уж, спасибо. Я тебе не морская нянька. Плавать далеко и на буксире тащить барахтающихся мальчиков не намерен.
– Я согласен. Раз вы оба сговорились, ничего не поделаешь.
– Слушай дальше, – сказала мама. – Купаться будешь два раза в день, минут по десять, не больше.
– А шлепать по воде можно?
– Это уж там на месте дядя Вася решит.
– Там видно будет, – дядя подмигнул Игорю и опять пожевал свою бородку. – Другие мальчики до того дошлепываются, что совсем лиловые становятся. Как персидская сирень.
– По солнцу без шляпы не бегать. Разгорячишься – воды не пей, пока не остынешь.
– Я не буду, мамуся, горячиться.
– Хорошо. Босиком не бегай, сандалии у тебя есть. Там колючки и, кажется… змеи.
– Змеи есть, дядя Вася?
– Попадаются.
Игорь все покорно выслушал. Все мамы такие. Будто мальчик – хрустальный бокал, – чуть что, сейчас же и треснет… Или ко дну пойдет. Пусть. Будет ходить в шляпе и в сандалиях, даже в цилиндре согласен ходить. Лишь бы поехать!..
Мама посмотрела на свои часики и пошла к телефону вызвать папу.
– Ура! Разрешил, разрешил, разрешил…
Дядя Вася вскочил на велосипед и покатил в соседнее местечко покупать Игорю купальные трусики: полосатые, синие с белым, – матросских цветов. Уж в этом по крайней мере Игорю никто не противоречил.
А мама долго ходила с сыном вдоль липовой прохладной аллеи, крепко прижимая к себе притихшего мальчугана. Будто на Северный полюс его отправляла…
Потом поцеловала Игоря в темя, вздохнула и пошла в дом укладывать его вещи.
Вечером к Лионскому вокзалу в Париже подъехала в такси вся четверка: отец Игоря, его мама, дядя Вася и сам Игорь. Вещей, слава Богу, было немного – мужчины ехали: чемодан дяди Васи, чемоданчик мальчика да корзиночка с провизией и питьем (в дороге свой буфет – первое дело).
Долго бегали вдоль развернутой змеи вагонов, пока нашли свой вагон и места. На месте Игоря сидел толстый негр и равнодушно жевал хлеб с сыром – будто корова жвачку. Ему показали ярлычок с номером на стенке, плацкартный билет, но он ничего не понял. Улыбался и кивал головой. И только кондуктора послушался: «Надо уходить? Хорошо. Посидеть ведь и в коридоре на сундучке можно…» Так, ничего не поняв, и ушел.