НОВАЯ БЕДА НУРГАЛИ
Опять, как и всегда в жизни, в доме Астемира и вокруг него серьезное мешалось с пустяками, важное со смешным. Вскоре внимание людей было привлечено к новым событиям. Бедный, невезучий Нургали! У очага за прилавком новой харчевни он наконец счастливо вздохнул. Все прежние желания он расценил теперь как печальные заблуждения. Думалось ему, что самим аллахом он предназначен для того, чтобы быть трактирщиком. Тут ему нравилось все: отбирать для котла бараньи туши, а то и самому свежевать барана, разжигать огонь, вдыхать вкусный запах закипающего супа. Так как он резал баранов согласно правилам мусульманина, то и добрые мусульмане шли в его тесную халупу довольно охотно. Харчевня быстро наполнялась людьми и дымом очага.
На козлы были положены две доски, служившие столом, лавки вкопаны в землю. Чугунный котел, ведро, глиняные миски и деревянные ложки составляли незамысловатую утварь харчевни.
Предусмотрительный Муса решил начать с малого, а в случае удачи шире развернуть дело.
Вот и закипел уже ляпс, сварилось мясо. Нургали особенно любил эту минуту. Он выловил жирные куски баранины, разделил их на порции, налил бульон в миски, а там еще более приятная минута — получать с удовлетворенного посетителя плату, раскладывать деньги по мешочкам, романовки к романовкам, керенки к керенкам. А то вдруг появляются какие-то новые, совсем незнакомые билеты, выпущенные в Ростове или во Владикавказе новым Терско-Дагестанским правительством. Нургали нравилась даже сама сложность этих расчетов. Проигрывая на одном, он норовил выиграть на другом.
Случались, конечно, и неприятности, но где их не бывает?
Иной из посетителей, неведомо какими путями посвященный в историю Нургали, вдруг начинал присматриваться: а не прячет ли где-нибудь харчевник свое золото? Потребует чашку бульона и сидит битый час, следит за каждым движением харчевника. Ну и шайтан! Попадались хитрецы в другом роде: возьмет порцию, мясо съест, выхлебает полмиски бульона — и нате, требует, чтобы Нургали остатки вылил в котел, а в миску налил свежего, погорячее.
— Наливай, наливай, не обеднеешь! Кто не знает, что ты прячешь золото! Да подбавь еще и каши.
Круто сваренную пшенную кашу и мамалыгу — маремсу — Нургали выкладывал обычно деревянной ложкой на стол.
— Пусть аллах даст тебе кашу вместе с золотом… отправляйся вон отсюда! — сердился Нургали.
— И уйду!
— Ну и ступай!
Хитрецу этого только и нужно. Он быстро собирался и шел к дверям.
— Эй, ты, а деньги!
— Налил холодной похлебки, да еще деньги требуешь!
— Плати — не у отца отобедал.
— Ай, слышите, правоверные, как он разговаривает с мусульманином? И верно, что за океаном совесть оставил.
— Долой с глаз моих!
А ловкач и без того уже за дверью.
Неприятные случайности, однако, не затмевали лучей первого счастья, и это ощущение удачи теперь преобладало в душе Нургали… Так нужно же было, чтобы и тут беда перебежала дорогу!
Одним из частых посетителей харчевни Нургали стал земляк Масхуд Требуха в Желудке. Ведь Масхуд имел всегда дело с торговцами скотом и при удачной сделке позволял себе иногда роскошь — посидеть и посудачить с людьми в харчевне у земляка. В этом, конечно, не было ничего удивительного. Нургали был удивлен другим: с некоторых пор в харчевне стала появляться знахарка Чача, неизменно подсаживалась к Требухе в Желудке, и они о чем-то подолгу шептались. Масхуд явно смущался, а Чача старалась его в чем-то убедить.
Что за сказки? В чем дело?
За эти годы старуха совсем высохла, но взгляд ее, если уж она кого-нибудь удостаивала вниманием, по-прежнему как бы обжигал из-под платка, а привычка бормотать сменилась каким-то беспрерывным пришептыванием. Казалось, будто старуха хочет что-то сообщить по секрету, только ее теперь никто не слушал. Вот разве один Масхуд склонял к ней ухо. Бормоча что-то, Чача, ни с кем не здороваясь, подсаживалась к Масхуду, и сразу ее шепот становился таинственным. Она опять в чем-то убеждала Масхуда, а тот опять краснел от смущения, глупо улыбался и всем своим видом говорил: «Ну, ну, я-то уж не такой дурак, за которого ты, Чача, меня принимаешь!»
Нургали очень любопытно было узнать, о чем они шепчутся. Не подозревал он, что в харчевне, принадлежащей Мусе, Чача уговаривает жилистого Масхуда решиться на сладкое свидание не с кем иным, как с красоткой Мариат, по которой он уже давно тайно вздыхал…
Что необъяснимо людям, доступно творению аллаха. Ой, алла! Кто же не помнит торжества койплижа — праздника, состоявшегося во дворе богатея Мусы по поводу рождения сына. То был третий ребенок и второй сын своего отца, но, как и дочь, как и первый сын Мусы и красотки Мариат, этот тоже умер, несмотря на то, что нарекли его Омаром, то есть Властелином… Четвертого ребенка Мариат ждала тщетно, вернее — она имела причины не верить больше в могущество своего мужа, но, как несчастная Узиза, судьбу которой помнили все женщины аула, она не решалась сказать правду своему излишне самоуверенному мужу и доверила тайну только Чаче. А Чача приложила тут всю силу своих убеждений и уже почти склонила женщину к самому верному и прямому решению задачи. Нужно было только найти удальца, который отвечал бы двум основным условиям — отличался энергией и скромностью. Выбор был нелегкий, но в конце концов он пал на Масхуда Требуху в Желудке. Невероятно? Нисколько. Самая глуповатость Масхуда служила на пользу дела. Кто поверил бы дураку, если бы он стал хвалиться своим успехом у красивой женщины? Так рассудила хитрая старуха и взялась за сводничество. Удача сопутствовала ей. Но в этом случае наглядно проявилась справедливость древнего изречения, что нередко удача одного зиждется на несчастье другого.
Увлеченный таинственным перешептыванием Масхуда и Чачи, Нургали не заметил, как его знаменитое пальто, висевшее над очагом, оборвалось с гвоздя и вспыхнуло — начался пожар.
Пламя уже лизнуло деревянную лавку.
Посетители бросились вон из харчевни.
На базаре видели, как вдруг из дверей вслед за людьми повалил густой дым и показалась козлоподобная фигура Нургали в фартуке из мешковины.
Он кричал:
— Пожар! Пожар! Масхуд, зачем убегаешь? Помоги мне!
Вот уж, действительно, несчастливым седлом оседлал Нургали своего коня! Коли нет счастья у человека, то собака достанет его и на верблюде…
— Люди, не дайте сгореть добру! Помогите! — вопил несчастный.
Скликал людей и перепуганный Масхуд. Чача, тряся головой, держалась в стороне.
Люди сбежались, да не было воды.
Пламя выбилось наружу. Кто-то влез на крышу и разбрасывал горящие жерди. Пока подоспела вода, крыша рухнула, взметнулся сноп искр. Изнутри слышалось испуганное блеяние барашка, которого незадачливый хозяин только собирался заколоть. Услыша блеяние барашка, Нургали вспомнил о нем и бросился обратно в огонь.
— Куда ты, безумный?
Но Нургали уже скрылся в дыму и затем вновь показался на пороге, барашек с осмоленной шерстью был у чего в руках. Нургали причитал:
— Пальто… сгорело мое пальто…
— Ай-ай-ай! — сочувствовали вокруг.
Неукротимые златолюбцы, все еще верившие, что в просторном пальто харчевника было зашито золото, бросились в догорающую мазанку. Но, кроме чугунного котла и обгоревших глиняных мисок, ничего не оставалось на пепелище.
Роясь в золе, Нургали наткнулся на остатки спекшейся кукурузной муки.
— Хакурт получился, — кто-то не постеснялся пошутить и тут.
Нургали было не до шуток. Все кончилось…
Только для Мусы и Масхуда, руководимого Чачей, не кончились страсти этого дня.
Именно Чача и Масхуд стали в доме Мусы первыми вестниками несчастья.
— О аллах! Что вы говорите! — воскликнул Муса, услышав сообщение, что на базаре в городе сгорела харчевня Нургали. — О моя харчевня!..
— Как это «твоя» харчевня? Это харчевня Нургали, а не твоя.
— О алла! Почему Нургали? Это моя харчевня, а не Нургали. Этот мешок с несчастьем только вел мое дело. Где моя шуба, Мариат? Вели закладывать двуколку — поеду в Нальчик…
Вот как прояснилась история с подставным хозяином харчевни. Но дела аллаха на этом не остановились. Заговорщики против мужской чести Мусы справедливо рассчитали, что им не дождаться более благоприятного момента. Скажем без обиняков: когда поздно вечером Муса вернулся с пожарища с чугунным котлом на таратайке и с уныло бредущим за таратайкой Нургали, мясник мог бы похвалиться, что он стал близким родственником Мусы… «Едва ли, — думал про себя Масхуд, — Муса вправе теперь посмеиваться над тем, что я, Требуха в Желудке, не имею успеха у красивых женщин!» Что же, Масхуд был прав.
Да! Аллах знает, как наводить порядки. Но скажем и то, что еще многое нужно было сделать аллаху для полного порядка в Шхальмивоко.
«ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СУНДУК»
Однажды Степан Ильич приехал из Пятигорска на мажаре, которая неторопливо везла большой железный ящик. За поскрипывающей мажарой верхом следовал сам Гумар в полном вооружении.
Мальчишки бежали толпой. Степан Ильич подмигивал им и ухмылялся, восседая на диковинном ящике. Мажара остановилась у дома правления над рекой, по-весеннему полноводной.
Ящик сгрузили, а Степан Ильич, заглянув к Астемиру, направился через степь к усадьбе Шардановых.
Что все это значило?
Загадочность происходившего только увеличилась после того, как в тот же день послышался в жемате голос Еруля, скликавшего людей на сход. Случай небывалый. Никто из стариков не помнил, чтобы сход собирался в тот самый день, когда о нем извещали. Больше того — недавним конникам Кабардинского полка велено было прийти на сход в полной форме и с оружием.
И опять, как годы и десятилетия тому назад, неторопливо сходились кабардинцы на лужайке перед крыльцом дома правления, и толпа имела необычный вид благодаря тому, что не только конники Кабардинского полка пришли в военной форме, многие честолюбцы решили не отставать от них и тоже вырядились в черкески и опоясались кинжалами.
Вечера уже стояли долгие, светлые, вокруг все зеленело. С полей шел запах вспаханной земли. Со стороны усадьбы Шардановых по временам слышалось постукивание. Стало известно, что кунак Астемира, русский мастер Степан Ильич, проверяет там готовность сеялки к выходу в поле.
Да! Дело начиналось необыкновенное!
Заместитель командира Кабардинского полка подполковник Берд Шарданов от имени атамана Терского казачества объявил набор бывших солдат полка и сбор денежных средств, лошадей, снаряжения и оружия для войск Терского правительства, обосновавшегося во Владикавказе. Снова появился в Нальчике и разъезжал по аулам не кто иной, как сам Клишбиев в сопровождении Аральпова. Вот и ожидался сейчас приезд начальства.
Так истолковал причину схода Астемир.
Астемир объяснил также людям и назначение железного ящика: сейчас Степан Ильич прибудет сюда и установит ящик, предназначенный для хранения денег. И действительно, вскоре на княжеской двуколке подкатил русский мастер. С помощью Астемира, Эльдара и Бота Степан Ильич принялся устанавливать в лучшем углу правления диковинный ящик.
— Ого-го! — удивлялись люди. — Зачем же такой большой ящик? Даже у Мусы, даже у Рагима нет такого количества денег. Скажи, Астемир, что все это значит?
— Кунак говорит, что в усадьбе Шардановых будет штаб нового полка и тогда казенный ящик перевезут в усадьбу, — пояснил Астемир, сам немало взволнованный всем происходящим.
Демобилизованные солдаты подтверждали, что в полку обязательно должен быть ящик с деньгами, а возле ящика — солдат с ружьем или с шашкой наголо…
Дом правления украшался бело-сине-красными флагами, какие вывешивались в Нальчике при царе. Сам Гумар щеголял в лучшей своей черкеске и в желтых сапогах. Было изготовлено шугпасто — хлеб-соль. Празднично одетые старики должны были преподносить его на серебряном подносе. С ног сбились женщины, согнанные сюда для уборки, — они едва успели домыть и доскрести по русским правилам окна и полы. Старшина Гумар, казалось, лопнет от важности и вместе с тем от страха в ожидании необыкновенных гостей. Стараясь выглядеть бравым, покручивая усы, он осматривал поляну: «С чем пришли люди?» И, кажется, остался доволен.
Уже начало смеркаться, но лужайка кишела народом. Чрезвычайность происшествия привлекла всех, кто мог ходить. Гумар крикнул: «Эй, слушайте меня, кабардинцы!» — и кратко, но выразительно подтвердил все слухи: действительно, сход собран потому, что полковник Клишбиев велел собраться, а зачем — об этом сообщит сам полковник. Как это бывает на парадах в городе, полковник прибудет не один, а вместе с господами офицерами и с заместителем командира Кабардинского полка, всем известным подполковником князем Шардановым Бердом.
— Солдаты Кабардинского полка! — воззвал в заключение Гумар. — Выступайте вперед! А ты, смутьян и зазнайка, — обратился он к Астемиру, который как раз выходил из помещения вместе с Эльдаром, — лучше бы ты ушел подальше и не показывался на глаза. Благодари аллаха, что я сегодня в хорошем настроении и не хочу портить праздник, вызванный приездом столь высокого гостя… Господин Клишбиев сам вспомнит тебя, и тогда ты повторишь перед ним все то, чем морочишь головы своим соседям… Проваливай подобру-поздорову, да кстати прихвати с собой своего дурака Эльдара, который и тут показывает правоверным буквы на своей рубашке. Видано ли что-нибудь подобное среди правоверных!..
В это время на крыльцо вышел Степан Ильич. Он закончил установку необыкновенного ящика и проверил исправность замков. Кабардинцы глазели на русского мастера, будто этот человек совершил какое-то чудо и сейчас последует приглашение всем приобщиться к этому чуду. Уже тогда, когда везли диковинный ящик через аул, вид его и назначение вызвали, пожалуй, еще большее любопытство, чем ожидавшийся приезд Клишбиева и князя Берда Шарданова. А теперь каждому хотелось войти в помещение, где установили ящик, но право на это имели только избранные.
От этих избранников шли необыкновенные сведения: ящик так тяжел, что его не сдвинул бы с места даже Бадыноко, а что еще интереснее — его замки играют музыку… «Вот бы Мусе такой замок!» — восхищался Нургали.
— Ай да Гумар! Какой ящик привез! — одобрили собравшиеся своего старшину, приписывая ему по простоте душевной главную роль в приобретении ящика.
Но когда Гумар стал ругать Астемира, это не всем понравилось. Раздались голоса:
— Зачем так говоришь, Гумар? Астемир — кунак русского мастера, кунак и кан. Он помогает ему справиться с ящиком…
Готов был опять разгореться спор, но послышались крики мальчишек: «Едут, едут!» — и в самом деле на дороге в облаке пыли показались всадники. Внимание всех обратилось туда. Степан Ильич сошел со ступенек и, подойдя к Астемиру, тихо сказал ему:
— Ты, Астемир, все-таки уйди. Я думаю, что так будет лучше. Иди, иди пока! Есть русская поговорка: береженого бог бережет. Не к чему лезть на рожон. У нас будет с тобой большой разговор.
И СНОВА НУРГАЛИ
Но тревога оказалась напрасной. Это прискакал не полковник, а только вестовой Клишбиева с сообщением, что полковник прибыть не может. Гумар вскоре получит все распоряжения от подполковника князя Шарданова. От него же он получит первые суммы для покупки лошадей, а пока пусть собирает взносы с аула, а солдат направляет к Берду Шарданову, как только князь прибудет на свою усадьбу.
Как бы для того, чтобы унять ропот разочарования, Саид поспешил добавить:
— Велик аллах, и велики его предначертания. Большое дело предстоит нам. Так же, как упования начальников на нашу щедрость не могут остаться тщетными, так не могут и наши щедроты подвергнуться какому бы то ни было риску недобросовестного с ними обращений. Вам надлежит, правоверные, избрать доверенное лицо — кассира — для управления железным ящиком… Многие уважаемые люди аула предлагают на эту должность Батоко…
Люди не сразу поняли, о чем говорит мулла, а разобравшись, оживились, зашумели.
— Это верно, при ящике должен быть хороший человек, но только не Батоко.
— Почему не Батоко? Батоко грамотный, — нашлись защитники.
— Лучше мельника Адама! — кричали другие.
— Нет, нельзя мельника: у него бельмо на глазу.
— А почему Батоко не хотите? Он счет знает.
— Вот потому и не хотим: он и счет знает, и чью руку держать. Это Муса его протащить хочет… для себя.
— А зачем ему это?
— Музыку слушать.
— Ну и пусть слушает. А за Адама кто? Сам старшина, потому что вместо букв на бумаге свой палец ставит, а мельник, хоть и подслеповатый, будет ему и писать и считать так, как Гумар подскажет. Тут должен быть средний человек — ни тем, ни этим.
— Давайте Давлета!
— Вот сказал — Давлета! Давлет обсчитает и тебя, и Гумара, и Мусу.
— Давайте Нургали!
Вот так и выкрикнул кто-то в недобрый час: «Давайте Нургали!» — видно, шайтан только и ждал этого, подхватил, понес.
Кто сам не был на сходе, не поверил бы, что избрали именно Нургали. В конце концов прокричал за него весь аул, и Нургали выбрали. Случилось это только потому, что ни одна из борющихся партий не хотела уступить в пользу противной, и они предпочли такое решение: хоть и Нургали, а все-таки не какой-нибудь подслеповатый мельник Адам или Батоко, которые заодно с Гумаром весь твой род продадут, и ты последний узнаешь об этом… А к такому человеку, как Давлет, и на похороны жалко послать кого-нибудь, не то чтобы самому пойти… А Нургали — ну что ж, и Нургали не носом воду пьет! Пусть будет не по-нашему, но зато и не по-вашему…
Вот какими путями и до какой степени возвысился Нургали! Тут же растерявшийся Гумар вынужден был смущенного Нургали допустить к ящику, а Степан Ильич стал объяснять ему тайну музыкальных замков. Но Гумар оттеснял наседающих широким задом, давая возможность Нургали усвоить все, что необходимо знать для управления ящиком. Без восхищения невозможно было смотреть на диковину, поблескивающую своей гладкой поверхностью. Степан Ильич на виду у всех повернул один ключ, потом другой, и невиданный «государственный сундук», как назвал его Гумар, мягко открылся с мелодичным звоном. Это вызвало всеобщий восторг.
Стрелки и конники, люди, любящие оружие и умеющие обращаться с ним, испытывали понятный интерес к этой громадине из металла с замысловатым, играющим механизмом. Кто-то даже высказал предположение, что в ящике помещена русская гармоника и в этом главное назначение ящика.
— Душа твоего отца помещена там, а не гармоника, — высокомерно заявил Муса.
Другие резонно возражали, что назначение ящика — хранить клад и что правильно поступили, избрав на должность кассира Нургали, потому что у него уже есть опыт хранения кладов.
— А что, если теперь он положит свой клад сюда?
— Ну и что же, пускай! Тем строже будет присматривать за ящиком: солдаты говорят, что у ящика с винтовкой стоят на страже и даже с шашками наголо…
— Да его и так не унесешь.
— Ящик-то?
— Валлаги! — воскликнул Масхуд Требуха в Желудке, с некоторых пор проявлявший не всем понятную самоуверенность. — Я сам его унесу!
— Слышите? Масхуд хочет поднять ящик! — усмехнулся Бот.
— Ну, ну, пусть попробует, — добродушно предложил Степан Ильич.
Глаза у Степана Ильича лукаво заблестели, и, покусывая рыжеватые свои усики, он жестом предложил Масхуду: дескать, валяй!
Скотобоец Масхуд схватил «государственный сундук» привычным сильным жестом, как быка за рога, понатужился, еще раз понатужился, весь налившись кровью, но сундук не сдвинулся ни на пядь. Под общий смех Масхуд отступил.
— Ты не подымешь его вместе со своим отцом, — язвительно заметил Муса. — Тебе, Требуха, хотя бы со своей женой справиться.
Переведя дыхание, Масхуд на этот раз промолчал и только блеснул на Мусу глазами. Другие потянулись, чтобы потрогать гладкие, толстые стенки «сундука».
— Валлаги! И пара лучших быков его не возьмет!
— Его ни сдвинуть, ни открыть нельзя, если потеряются ключи, — щегольнул своими познаниями кузнец Бот. — Вон какие к нему ключи, видели?
Всем захотелось подержать в руках замысловатые ключи от диковинного ящика.
— Ты гляди, Нургали, в оба. Потеряешь ключи — прощай денежки… Это тебе не шутка — «государственный сундук».
— Нургали теперь и сам вроде как чиновник.
Это замечание особенно понравилось Нургали. Он уже без помощи Степана Ильича открывал и закрывал ящик, и еще долго все наслаждались звонкой музыкой.
— Это, наверное, звон для того, чтобы слышать, как открывают сундук, — догадался Эльдар. — Вместо собаки. От воров.
Догадка Эльдара понравилась Мусе.
— Валлаги! Эльдар иногда говорит умные слова. Теперь абреков не счесть. Гумар хорошо сделал, что приобрел такой сундук.
Но и тут находились спорщики, которые в общем новинку одобряли, но музыку признавали излишеством. Дешевле бы сторожевую собаку держать.
Ну что поделаешь, всем не угодить!
В заключение Нургали еще раз бойко открыл и закрыл ящик, завернул ключи в тряпку, какую носил вместо носового платка, и крепко завязал оба конца, как завязывают сладкий леденец, купленный на базаре для детей.
Понимая, о чем у кабардинцев идет речь, Степан Ильич одобрил предосторожность кассира:
— Так, так, береги! Хорошенько береги! Без ключей чего ты теперь стоишь?
Мулла Саид, простоявший весь вечер в глубоком раздумье, сказал наконец свое слово:
— Ты лучше носи их на шее, как амулет.
— Правильно, — подхватил Гумар, утирая пальцем нос, — надень на веревочку, как делает это княгиня Шарданова — да хранит ее аллах! — и на шею. Вот, возьми! — Гумар протянул новоиспеченному кассиру тонкий ремешок из козьей кожи. — Поди сюда, я сам тебе их надену.
Но Нургали скорее согласился бы надеть петлю на шею, чем разрешить Гумару запустить ручищи за ворот. Для того ли он терпеливо бережет мешочек с заветными монетами? О нет!
— Не могу носить на шее ключи! — категорически заявил он. — Не хочу, как княгиня Шарданова, а буду, как правоверные в Стамбуле, носить у пояса. Вот так. Это я сам видел, — и Нургали крепко привязал ремешок к своему пояску, оставшемуся еще от Инуса.
С этим примирились.
— Валяй! — снова махнул рукой Степан Ильич.
Было уже совсем темно. Ящик тускло поблескивал в углу, когда односельчане расходились по домам, полные впечатлений, обсуждая, когда же теперь поступят деньги из казны, какими суммами Гумар будет облагать богатых и какими бедных, когда начнет он ремонт лошадей?
Степан Ильич, переночевав у друга, наутро ушел обратно в Пятигорск. А еще через два дня — началось. Нургали стал обходить дворы со своими ключами у пояса, с бумагою в руках. Он оглашал списки и суммы взносов, записывал, что такой-то дал бурку, а такой-то седло, а такой-то — деньгами. Работа была нелегкой, всякий норовил подсунуть что-нибудь похуже. Но это занятие пришлось по душе Нургали не меньше, чем харчевня. Он даже задумал приобрести кинжал — что за кассир без кинжала? — но хороший кинжал нынче стоил дороже коровы, и Нургали ждал, что ему навесят кинжал казенный, а то даже и шашку.
Он исполнял роль толкача и счетовода, а размеры взносов определял сам Гумар, которого обвести вокруг пальца было нелегко.
— Я тебя заставлю носом пахать землю! — слышался бас Гумара то на одном дворе, то на другом, где хозяин медлил со взносом.
И смотришь, через день-два недоимщик тащится в правление. Касса пополнялась.
Нургали только и делал, что открывал и закрывал «государственный сундук», наполняя комнату звоном. И по-прежнему эта мелодия восхищала кабардинцев и даже служила некоторым утешением для бедняков, которые доверяли сундуку свои взносы.
Чуть ли не каждый день Гумар ездил теперь в усадьбу Шарданова; по слухам, со дня на день ожидался все-таки приезд полковника Клишбиева и самого князя Шарданова Берда, а пока там поселился адъютант Шарданова — молодой ротмистр и воинский писарь из Нальчика — тот самый, что был известен кабардинцам по приемной начальника округа.
Ротмистр в свою очередь наведывался вместе с писарем к Гумару, контролировал и старшину и нового кассира. Наконец был объявлен ремонт лошадей, и по этому поводу Еруль объехал на своей кляче не только Шхальмивоко, но и все соседние аулы.
КОНСКИЙ РЕМОНТ
В назначенный день с раннего утра лужайка перед правлением оживилась. Сюда то и дело выезжали всадники, ведущие за собой неоседланную лошадь. Многие лошади были нагружены бурками. На ишаках, впряженных в двуколки, привозили седла и сбрую. Слышались скрип колес, понукание погонщиков и залихватские гортанные возгласы всадников, набивавших цену на свой товар. Пыль стояла завесой. Женщины платками, а ребятишки рубашонками обтирали все ближайшие плетни.
Опять на лужайку перед крыльцом был вынесен стол, за которым разместились на этот раз с листами бумаги военный писарь с ефрейторскими нашивками на погонах и Нургали, все-таки раздобывший где-то кинжал, а заодно и кабардинскую папаху. Перед Нургали на столе аккуратными пачками были разложены банкноты — и старые, «царские», и «керенки», и выпущенные Терским правительством, и какие-то «ростовские»… Никто не знал истинной цены этим деньгам, но расчет шел в рублях, и Нургали имел указание от господина ротмистра выплачивать назначенные суммы бумажками из всех стопок. От сознания своей высокой роли и от волнения Нургали уже успел спустить семь потов, раскраснелся, то и дело утирал нос обшлагом ветхого бешмета, но управлялся с делом довольно уверенно.
Господин ротмистр и Гумар в праздничной черкеске и с дорогим кинжалом на поясе осматривали и оценивали товар и, поладив с продавцом, отправляли его к столу, крикнув: «Принять кобылу! Выдать сто рублей!» Или: «Принять две бурки! Выдать шестьдесят рублей!»
Обе стороны — продавцы и покупатели, — разумеется, ловчились перехитрить друг друга — без этого нельзя! — а особенно неистовствовал Гумар. Ротмистр держался как-то хмуро и молчаливо, лишь иногда произнося решающее слово: «Бери!» или наоборот: «Отставить, не пойдет… Не дам и сорока…»
Среди конников были и такие, которые приехали только затем, чтобы показать свою статную лошадь, похвалиться ею. Они назначали заведомо преувеличенную сумму, хорошо зная, что старшины столько не заплатят. Погарцевав на виду у людей, насладившись молчаливым одобрением знатоков, такой джигит уступал место другому честолюбцу. И впрямь — на иного всадника любо было посмотреть, так что даже в глазах ротмистра зажигалось восхищение. Но случалось и так, что иной ловкач упорно старался продать своего коня, может быть даже не лишенного стати, но из тех, о которых говорят: гнедой, да пустой, — то есть не резвый, не сильный. Нет, на таком не поскачешь в атаку. Не кавалерийский конь! Ротмистр сразу показал, что он понимает толк в лошадях.
Тут и Гумар отступал, даже в тех случаях, когда ему хотелось бы поладить с хозяином, от которого обещан был добрый куш. Так, например, не удалось Мусе продать свою серую лошаденку, о чем был у него сговор с Гумаром.
— Веди свою кошку обратно, — буркнул ротмистр.
И, напротив, офицер долго восхищался караковым жеребцом, горбоносым, сухим и рослым, на котором гарцевал перед толпою молодой джигит из аула на Кенже. Жеребцом восхищались многие. Только Муса, раздосадованный своей неудачей, бубнил:
— Да обратится на меня недовольство аллаха, если этому жеребцу меньше семи или даже восьми лет! А разве у него лошадиная морда? Горбоносый, как Нургали или Масхуд Требуха в Желудке…
На что Масхуд тут же ответил:
— Твой отец преждевременно умер оттого, что у него не было такого коня, а ты по той же причине не в силах догнать тень собственной жены.
— Ах ты старый мерин! Ах ты Требуха в Желудке! Да что ты понимаешь в лошадях и в женах? На чем ты сам ездишь к своей красавице?..
Муса имел основание так кичливо говорить с Требухой в Желудке: Мариат недавно призналась ему, что она снова беременна. Но и Масхуд имел свои основания улыбнуться в ответ.
Между тем торговля продолжалась. Тот, у кого брали коня, седло, бурку, шел к столу, писарь записывал кличку, масть и возраст жеребца или кобылы, количество купленных бурок и выплаченную сумму, а Нургали тут же отсчитывал банкноты. Продавец тревожно следил за тем, как Нургали смачивал слюной тонкие грязные пальцы и отсчитывал деньги. Хотя тут же, рядом, стоял мулла Саид, без труда можно было обсчитать каждого, потому что никто толком не разбирался в многообразных пестрых билетах ростовского городского самоуправления или терского атамана Караулова. На всякий случай продавец угрожающе кричал на кассира и, призывая в свидетели аллаха, карающего все виды обмана, бережно заворачивал банкноты в грязную тряпку, завязывал тугим узлом и прятал за пазуху. Зеваки радостно приветствовали его «удачную сделку», как бы сомнительна она ни была.
Вдруг разнеслась весть, что на конскую ярмарку прискакал — кто бы вы думали? — Жираслан!
Да! Это был он. Он заметно опустился. После случая с осетинским князем и расправы Клишбиева Жираслан и сам не отзывался на приглашения в богатые дома, и приглашать его стали гораздо реже. Его блестящая репутация незаменимого тамады поблекла, поблек и он сам: на губе оставался след безобразной раны, ус не отрастал с прежней пышностью, и только мрачный огненный взгляд его стал как бы еще более жгучим и пронзительным. Под статным всадником был не прежний красавец Шагди, хотя и новый породистый конь многим нравился. Жираслан, сдерживая его, медленно объехал поляну, разглядывая коней и всадников.
Купленных коней держали под уздцы специально назначенные для этого люди из бывших конников Кабардинского полка, вооруженные и в полной форме. Тех коней, которыми кичились неугомонные джигиты из ближайших аулов, Жираслан оглядел с заметным вниманием, а встретившись глазами с Эльдаром, который тоже любовался лошадьми и всадниками, дружески и весело кивнул ему, как будто и в самом деле встретил друга:
— Салям алейкум, джегуако! Хороши лошадки? Нам бы с тобой по такой! А?
Эльдар приятно смутился от такого внимания к нему знаменитого джигита.
Хотя ярмарка сегодня уже убывала, много еще было шуму и движения. Даже появление Жираслана не всеми было замечено.
Но ротмистр, очевидно, знал Жираслана, знал, чего от него можно ждать, потому что время от времени поглядывал из-под козырька в ту сторону, где гарцевал конь Жираслана…
— Опять собираюсь ехать в Россию, в армию, — проговорил Жираслан, задерживая коня перед Эльдаром, и усмехнулся: — Собирайся со мной, ты пришелся мне по душе.
И снова Эльдару польстило такое обращение, но он отвечал:
— Нет, Жираслан, нам с тобой не по дороге: ты — князь, я — батрак. Я и коня не имею.
— Да, нынче карахалк не хочет держать чужое стремя… Ну, прощай… Думаю, что все же мы с тобой, Эльдар, на одной дороге встретимся. Чует мое сердце…
Ничего удивительного не было, конечно, в том, что Жираслан прискакал полюбоваться хорошими лошадьми, — удивительнее было то, что к концу дня, когда ярмарка уже заканчивалась и поляна почти опустела, а мулла призывал на вечернюю молитву и только пыль, поднятая лошадьми, еще стояла по дорогам, розовея в лучах заходящего солнца, — в это позднее время вдруг показался за плетнем Степан Ильич Коломейцев, славный кунак Астемира.
Что могло заставить Степана Ильича прийти издалека к шапочному разбору? Это объяснилось в тот же вечер.
МЫ — ТРИ БРАТА
Степан Ильич никогда не забывал принести гостинцев Темботу и Лю. Но не только за это полюбили мальчики Степана Ильича. Появление его всегда было для них праздником.
Он был добрый, он все умел: поставить железный ящик для денег, открыть или закрыть самый тяжелый замок, починить затвор винтовки, отбить косу или выковать в кузне Бота большой гвоздь; Степан Ильич умел объяснить то, чего не понимал в книге Астемир, нарисовать лошадь, кабана, кабардинца в папахе.
Вот и на этот раз Тембот и Лю встретили кунака отца радостными возгласами. Степан Ильич появился неожиданно и почему-то с задворок, был особенно серьезен и сразу же начал с Астемиром какой-то важный разговор. А как хотелось Темботу, чтобы Степан Ильич нарисовал Жираслана на лошади или старшину Гумара в нарядной белой черкеске! Впечатления бурного дня еще преследовали мальчиков. Даже Эльдару не удавалось похвалиться перед Степаном Ильичом своей новой рубашкой с вышитыми на ней буквами, а он, Эльдар, так и крутился, так и норовил обратить его внимание на эту обновку.
— Смотри рубашку, Истепан, — не удержался наконец Эльдар, показывая ему вышитые рукава и выставляя грудь.
— Хорошо. Красиво!.. Но постой, Эльдар, будет другой разговор. Вот! Слышите? — За окном время от времени раздавался топот отдельных, запоздавших всадников. — Этот топот надо остановить, — твердо сказал Степан Ильич. — Это нехороший топот. Пусть слышны будут кони революции…
В этот вечер Коломейцев полностью открылся своим кабардинским друзьям. Он сказал так:
— У нартов был могучий Сосруко. По своей силе Владимир Ильич Ленин подобен ему. Я привожу это сравнение, чтобы вы лучше меня поняли. Ленин — друг обездоленных и неимущих людей, он хочет, чтобы не было несправедливости и неравенства, чтобы не было бедных, угнетенных. Это он дает карахалку землю, возвращает из солдатчины отцов и мужей. Это самый справедливый и мудрый человек. Он — большевик и руководитель революции. Вот кто Ленин! Все те, кто хочет добра простому народу, верят Ленину и служат ему… Здесь, в Кабарде и Балкарии, в Северной Осетии и Дагестане, тоже есть большевики — люди, которые служат делу Ленина и подчиняются его указаниям.
— Это молодые или старые люди? — спросил Эльдар.
— Есть большевики и среди пожилых людей и среди молодых.
— И у всех одно дело? — удивился Эльдар.
— Да, у всех большевиков одно дело. Сейчас мы должны помешать белым казакам собрать заново Кабардинский полк. Это очень важное дело. Да, очень важное, друзья.
Согласны ли Астемир и Эльдар помочь своему другу? Помнит ли Эльдар своего отца, как помнит своего первого друга-кабардинца Мурата Пашева он сам, Степан Ильич? Хорошо ли запомнил Эльдар те слова, которые его отец сказал перед смертью: «Пусть кровь моего сына, моя кровь, не остынет до тех пор, покуда не зажжет в сердцах кабардинцев огонь возмездия»?
— От многих я это слышу, — заключил свою речь Степан Ильич. — Мой молодой друг Инал говорит те же слова, какие говорил твой отец, Эльдар: «Я своею кровью зажгу сердца кабардинцев. Я не смирюсь, покуда не сброшу в Терек всех обидчиков народа». А таких, как Инал, сотни! Скоро о них услышат, узнают их имена! Я хотел бы, чтобы и ваши имена узнал народ!
Степан Ильич, откинувшись, смотрел в лица Астемира и Эльдара строгими глазами, ожидая ответа. Астемир еще раз по-кабардински передал Эльдару речь кунака, — не сразу и не все понял Эльдар, а поняв до конца, сказал:
— Я слышу, Астемир, как кровь моя зовет к мести. И я уже давно знаю, что я тоже не успокоюсь, покуда не сброшу в Терек Берда Шарданова в мешке с камнями. Я никогда не забываю, что это они засудили моего отца в ту страну — в Сибирь. Переведи все это Истепану. Пусть Истепан скажет мне, что я должен делать, — и я сделаю все, что он потребует…
— Ты сам скажи все это Степану по-русски. Ты сможешь сказать, тебе поможет сердце. Степану приятно будет услышать все это от тебя самого… Степан, послушай, что хочет сказать тебе Эльдар. И знай: его слова — это мои слова. Ты, Степан, не ошибся. Ты приобрел в этом доме не только кунаков, но и верных слуг. Говори, говори, Эльдар!
Так был заключен союз Астемира, Эльдара и Степана Ильича в минуты, столь важные для судеб всего кабардинского народа. Повсюду — и в Нальчике, и в столичном шумном Владикавказе, и здесь, в неведомом Шхальмивоко, — по всей Кабарде, по всему Кавказу начиналась народная революция…
В тот вечер в доме объездчика Астемира обсуждали, как помешать вооружению контрреволюции, и в этом замысле предназначалось сыграть роль пресловутому Нургали. Но этот эпизод будет последним в истории честолюбивого и неудачливого, алчного и робкого, смешного Нургали.
Как только был выработан план действий, Эльдар, несмотря на поздний час, отправился к соседу Астемира.
Нужно сказать, что сам Астемир был несколько смущен непредвиденным оборотом дела. Но Эльдар поразительно легко и просто, как будто он всю жизнь только об этом и думал, отнесся к тому, что обстоятельно изложил ему Астемир со слов Степана Ильича.
Главная цель в этот момент — экспроприация денег, предназначенных для вооружения контрреволюции. Конечно, Степан Ильич сказал об этом Астемиру другими словами. Но какими бы словами это ни было выражено, суть была одна: нужно завладеть деньгами, запертыми в «государственном сундуке», — и теми, что еще оставались от минувшего торга, и теми, которыми касса должна была пополниться на следующий день после конского ремонта.
Астемир понимал, что намеренье Степана Ильича дать деньгам лучшее применение справедливо, но все-таки было в этом что-то неожиданное, затруднительное, пугающее. И главное — как это сделать? Степан Ильич как будто выжидал, чтобы Астемир сам понял необходимость решительного поступка. Пауза затягивалась. В эту минуту замешательства Эльдар и предложил свой план, а себя — исполнителем этого плана. Парень не сомневался в успехе. Кому не известны алчность Нургали, его давнее и упорное желание разбогатеть? Только робость сковывает его теперь, когда у него в руках столько денег. Нужно подавить эту робость — и Нургали будет не в силах бороться с соблазном. Так рассудил Эльдар и на этом построил свой план действий. Эльдар по соглашению с Нургали разыграет нападение на кассира.
Эльдар так и выразился: «Нужно напасть на ключи». Нургали заберет из кассы свою часть, а остальное передаст Эльдару, а тот — Степану Ильичу. Коротко и ясно.
Столько решимости было в глазах Эльдара, что Степан Ильич, выслушав парня, не колеблясь согласился с его предложением.
Конечно, дело затевалось не шуточное. Астемир хорошо понимал значение этого шага, долго молчал и смущенно-похлопывал широкой ладонью по столу. Потом они с Эльдаром о чем-то поговорили между собою, — Астемир выражал какие-то сомнения. Эльдар убежденно возражал ему и, видимо, сумел переубедить и успокоить своего усомнившегося наставника. Вот Астемир поднял голову, протянул руку Степану Ильичу.
— Да, — проговорил Астемир, — Эльдар младший из нас, но он уже понимает что-то вернее, чем я… Дай мне руку, Степан. Мы — три брата: ты, Эльдар и я, а сестры наши — честность… правда… справедливость… Помни ты, Думасара: что бы ни случилось в доме Астемира, тут всегда дом чести и братства.
Астемир велел Темботу и Лю никому не рассказывать, что сегодня был у них кунак Степан. Утомленные мальчики быстро заснули. Уснули и женщины. Спал весь аул после шумного и бойкого дня.
Степан Ильич хотел знать, к чему приведет первый разговор Эльдара с Нургали. Он ждал возвращения Эльдара, тихо беседуя с Астемиром в темной комнате. За окнами уже давно стояла по-весеннему прохладная лунная ночь.
Но вот послышалось, что кто-то лезет через плетень, идет к крыльцу… Эльдар!
— Истепан! Клянусь последней минутой моего отца, столь же священной для меня, как и твоя память об этой минуте: все, что Гумар или Шарданов положат в «государственный сундук», будет в наших руках. Не джигитовать отряду Берда Шарданова на конях, купленных на народные деньги. Я буду стоять над Нургали, как его тень, и его же голосом нашептывать ему все об одном и том же, до тех пор, пока он окончательно не решится… А он уже сам не свой…
— Веришь, что получится хорошо?
— Все получится хорошо, Истепан. Верю. Не сомневайся и ты.
Астемир по-прежнему с некоторым удивлением смотрел на преобразившегося Эльдара. Можно было подумать, что этот рослый, сильный, с несколько жестким лицом парень до сих пор только и ждал возможности добровольно взять на себя эту нелегкую и опасную задачу.
Оставалось договориться, где и когда снова встретиться со Степаном Ильичом. Показываться в ауле Коломейцеву сейчас было нежелательно, и Степан Ильич, перепрыгнув через арык, кратчайшим путем пошел из аула к себе в Пятигорск.
Залаяли собаки. Луна стояла высоко в небе. Слушая журчание воды в арыке, Астемир думал: сколько событий случилось и сколько еще должно случиться, прежде чем он увидит маленького Лю на коне, с кинжалом на поясе. Да и верно ли он рассуждает? Уже сейчас вокруг так все изменилось, что не конь и не кинжал становятся первым достоинством джигита. Что-то новое уже светится в глазах Эльдара, и смутно чувствуется что-то еще более значительное, что приносят такие люди, как Степан Ильич… Гость всегда посланец неба, гонец аллаха, но, видно, по-новому стали рассуждать и на небе…
НУРГАЛИ И ЭЛЬДАР
А Нургали? Что он?.. «Нургали сам не свой», — сказал Эльдар о растревоженном кассире, и нельзя было сказать лучше. Яд соблазна действовал неотразимо.
После разговора с Эльдаром Нургали не спал всю ночь и с утра не находил себе места. Как бродит махсыма в кувшине, так противоречивые чувства бродили и боролись в нем и не давали ни минуты покоя.
Силен был соблазн, сильны были доводы в пользу того, чтобы принять предложение Эльдара. Но и страшно было попасться. С другой стороны, Нургали знал, что его начальник Гумар не дремлет. С тех пор как появился сейф, Гумар, по совету Давлета, оговорившего свою долю, применил еще один способ пополнения кассы: он стал собирать штрафы с мусульман, не посещающих мечети. А нужно сказать, что в шаткое это время покачнулись многие правоверные и забывали заглянуть в мечеть даже по пятницам. Гумар не пропускал случая запустить руку в карман провинившихся перед законом Магомета. Может, это и угодное аллаху дело, но зачем же присваивать деньги, которые следует отдать в мечеть? В другой раз старшина потребовал открыть кассу и выдать ему сто рублей — «для начальства», как выразился Гумар.
— Гумар, не губи меня, — пробовал сопротивляться Нургали. — Деньги казенные и общественные. Я за них в ответе… Ты мне хоть расписочку дай, душа моя…
Куда там! На жалобные слова Нургали Гумар отвечал:
— Не был я твоей душою и на душу твою плевать хотел! Ты мне тут не выдумывай…
Так вот, деньги уходят, а кто, как не он, Нургали, будет отвечать за недостачу! Жаловаться на старшину? Кому жаловаться? Старшина на него же и взведет напраслину, он так и говорит: «Только пикни — пожалеешь». Молчать, делать вид, что не замечаешь проделок Гумара, чего тот и требовал от кассира, — конечно, до поры до времени так спокойнее, — ну, а вдруг большое начальство, хотя бы сам ротмистр, захочет проверить состояние кассы?..
Между тем другого такого удачного случая не будет — какой же другой дурак, кроме Эльдара, согласится взять на себя всю ответственность? Нужно только прикинуться жертвой насилия. Может, теперь суждено наконец осуществиться всем его мечтаниям и он будет вознагражден за все неудачи… Он, как советует ему Эльдар, уйдет из аула и где-нибудь на стороне откроет свою торговлю или харчевню, станет таким же самостоятельным и уважаемым человеком, как Рагим, как Муса… Еще не поздно жениться… О алла, о алла!..
У Нургали голова шла кругом. Соблазны и сомнения терзали слабую душу. Что делать? Можно ли отвернуться от такого случая?.. Безумие!
В волнении Нургали обдумывал и приискивал, где бы понадежнее спрятать деньги, как будто все уже решено и добыча у него в руках. Он и в самом деле уже видел заманчивые пачки, ощущал их, взвешивал и, сам того не замечая, беспрерывно что-то бормотал, как сумасшедшая Чача.
В такой горячке прошел день. И, как нарочно, будто дразня и испытывая, Гумар рано утром вызвал его в правление, велел выдать четыреста рублей «для начальства» и снова ускакал не то в город, не то в усадьбу Шардановых с пачкой казенных денег за пазухой.
Опять Нургали пробовал было возразить и опять чуть не получил затрещину.
— Давай, давай, собачий сын!
Но, уезжая, Гумар неопределенно пробормотал:
— Не пожалеешь, положишь обратно в десять раз больше.
Нургали не отходил от шкафа. Прикрывая его своим телом, он снова пересчитывал деньги. Жар томил его. Денег было достаточно, чтобы сделать счастливым их обладателя.
Староста вернулся поздно и навеселе.
В правлении не было никого, кроме них двоих — Нургали и Гумара. Староста предусмотрительно запер наружную дверь, а потом, не зажигая керосиновой лампы, вынул из-за пазухи пачку денег, по-банковски завернутых и перевязанных. Да! Тут, несомненно, было значительно больше того, что утром взял Гумар. В десять, в двадцать раз больше!
— Запирай, Нургали! И всегда помни, кто есть ты и кто есть я. А будешь спорить — мы найдем себе другого кассира, не важно, что тебя выбрали на общем сходе. Будешь валять дурака — выберем другого. И гурию и шайтана выбрать можно! Была бы охота. Помни это и не заставляй меня ругаться с тобой. А сейчас пересчитай и запиши, — Гумар самодовольно высморкался.
Такой массы денег Нургали еще никогда не видел перед собою, разве только однажды в иммиграционном банке Нью-Йорка… Но там Нургали видел чужие деньги, недоступные, сложенные пачками за частой сеткой, отгораживающей банковского кассира от посетителей. Здесь же… Нургали опять бросало в жар и в холод.
— По дороге домой зайдешь к Ерулю. Пускай на ночь идет сюда да пускай не спит, а завтра опять едет по всем аулам, объявляет на послезавтра новый конский ремонт. Приезжает князь Шарданов, надо спешить.
После этого распоряжения Гумар велел сложить деньги и хотел дождаться, пока Нургали пересчитает их и при нем запрет шкаф. Однако хмель делал свое дело. Заканчивая подсчет денег и косясь на старшину, Нургали думал о том, что в эту ночь Гумар будет спать крепко и кассир перехитрит старшину.
Когда позже Эльдар постучался к Нургали и тот осторожно впустил его, все было решено.
В темной комнате Нургали присел над кувшином, наполненным деньгами.
— Это мои… — бормотал Нургали, словно безумный. — А это твои. Мне так много не нужно. Мне нужно спрятать… Куда?.. В гнезда… Стучат!
Нет, никто не стучал, это хлопнула ставня, повернувшись на старой петле.
Эльдар понял, что размышлять некогда, нужно быстро действовать.
— Где ключи, Нургали?
— Ключи я уже потерял.
— Как потерял?
— Я их выбросил… Там… в крапиве… Туда никто не полезет, — отрывисто бормотал Нургали.
— Ах ты несчастный! Аллах совсем лишил тебя разума! Из кассы ты все забрал?
— Все забрал… Это твои, а это мои. Мне нужно спрятать… Птицы ничего не скажут…
Мысль спрятать добычу в птичье гнездо пришла к Нургали в момент, когда он судорожно искал надежное место в своем сарае и там вдруг из-под стрехи вылетела какая-то птица. Сначала она испугала Нургали, но тут же ему, теряющему разум, показалось, что проснувшиеся птицы зовут его в сад, в свою стаю…
Перед Эльдаром был сумасшедший, но тем более нельзя медлить ни минуты.
Нургали рвал полосами какие-то тряпки, заворачивал в них пачки денег и совал в кувшин. Эльдар остановил его:
— Довольно, Нургали! Много денег трудно спрятать. Остаток возьму я.
Нургали не возражал:
— Бери. А это — в гнездо.
— Ну вот и хорошо. Это как раз войдет в гнездо, — согласился Эльдар.
Тяжело было видеть обезумевшего человека, но холодная решимость не оставляла Эльдара. Он ясно понимал и помнил, зачем пришел сюда и чего от него ждут.
Крепко обвязав тряпками деньги — а здесь была, видимо, не одна тысяча, — Эльдар сунул сверток под рубашку и выпрямился.
— Нургали, я выйду, а ты — потом, за мною. Сразу не выходи. Слышишь?
— Я все слышу. Интересно. Очень интересно…
Эльдар вышел из старого дома на крыльцо. Ночной воздух освежил его. Светила луна. Эльдар знал, что за плетнем его на всякий случай ждет Астемир с винтовкой и сумкой с патронами, коржиками и пятигорским адресом Степана Ильича, — ведь у них не было уверенности, что все произойдет так быстро. Но все кончилось скорее, чем можно было думать.
Эльдар тихонько свистнул. Астемир так же тихо ответил ему.
Голова Астемира в шапке показалась из-за плетня.
— Что скажешь, Эльдар?
— Аллах помогает нам. Все сделано.
— Деньги у тебя?
— Полный горшок. А Нургали, кажется, сошел с ума.
— Да он всегда был немножко сумасшедший. Но все ли он забрал из шкафа?
— Говорит — все.
— Он у себя дома?
— Сидит над кувшином, что-то бормочет… Ну, Астемир, с нами аллах. Я иду. Обо мне не беспокойся. Не пропаду. Только себя, Астемир, в обиду не давай… и Сарыму.
— Сарыма у Думасары как дочь. Будь спокоен, Эльдар.
— Думаю, Астемир, что если на тебя насядут, то лучше и тебе уйти в Пятигорск.
— Не знаю, Эльдар.
— Потом, Астемир, мы все придем обратно.
— Да, конечно!.. Ну, пусть хранит тебя аллах, Эльдар. Иди. Я не пойду провожать тебя. Иди, иди! Вот как раз и луна спряталась за тучкой. Винтовка заряжена всей обоймой. Может, деньги тоже в сумку положить?
— Нет, тут, за пазухой, лучше… А Нургали все-таки, сошел с ума, говорю тебе. А может, так даже лучше.
— Один аллах знает, что лучше. Но будем верить, Эльдар.
Эльдар еще раз пощупал под крепкой рубашкой, вышитой руками Сарымы, тяжелую драгоценную связку, взял у Астемира винтовку и сумку и, не теряя больше времени, двинулся тем же путем, каким давеча ушел Степан Ильич, — через арык, задворками, садами и огородами.
Вот шаги его совсем затихли, и тогда Астемир повернулся и вошел в дом. Его охватило тепло, исходящее от дыхания людей.
— Кто знает, что к лучшему… — прошептал Астемир.
— Астемир, что ты все ходишь, беспокойный ты человек? — послышался голос Думасары. — Что с тобою? Непонятный ты стал какой-то. Неужели не будет покоя ни мне, ни детям? Пожалей нас и свою старую мать.
Что мог ответить Астемир на эту горькую жалобу жены? Он хорошо понимал, что, собственно, ему нужно было бы уйти вслед за Эльдаром, — разве оставят его в покое, узнав, что это Эльдар ограбил кассира?..
— Думасара, — прошептал Астемир, — прости меня, Думасара! Еще много будет беспокойства. Такая началась у нас жизнь.
— А не ты ли сам начал ее?
— Это революция.
— О, эта революция! — Думасара с трудом выговорила замысловатое слово, за которым, она чувствовала, скрывается так много беспокойства. Зачем все это? Не права ли старая нана, разве это нужно аллаху?
То, что было ново, непонятно и даже страшно для Думасары, Астемир тоже представлял себе недостаточно ясно. К своему другу Степану Ильичу Астемир относился с безусловным доверием, желая видеть в нем не только друга, но и наставника, и готов был встать рядом с ним на борьбу. Это свое чувство он хотел передать и Думасаре, отвечая на трудные вопросы, похожие на тяжелый, неспокойный вздох.
— Разве не хотела бы ты, Думасара, — сказал Астемир, — чтобы Тембот и Лю ходили в школу, которую мы построим у нас в ауле?
— Кто будет ее строить, Астемир? — шептала Думасара.
— Слушай меня, Думасара! В этом-то все дело: никто другой не построит нам школы даже в два окна, а ты увидишь красивую школу, которую мы сами построим.
— Так ли все это? — вздыхала женщина.
ПЕРЕПОЛОХ
Отоспавшийся Гумар пришел в правление рано.
Кассира еще не было. Старшину встретил Еруль.
С тех пор, как в правлении стали храниться большие деньги, обязанности Еруля расширились. Он не только разъезжал глашатаем за пределами аула — теперь Гумар возложил на него также и обязанности ночного сторожа в правлении.
Гумар оглядел ящик и хмуро распорядился:
— Бери своего мерина и объявляй на завтра конский ремонт. Поедешь опять и в Нартан, и в Лескен, и в Куркужин, и в Баксан, и в Кенже… Что хлопаешь глазами? Нургали говорил тебе?
— Нет, я не видел Нургали.
— Шайтан тебе в живот! Как это ты не видел Нургали?
Выяснилось, что Нургали распоряжения не исполнил, а когда Еруль пришел в правление на ночь, то там уже никого не было.
Гумар забеспокоился. Еще раз оглядел запертый шкаф и даже ощупал его. Он велел Ерулю не задерживаться и ехать прежде всего за Нургали.
Просыпались куры. Собаки совершали первый обход помоек. Хозяйки подсаживались к ведрам доить коров. Первый дымок курился над выбеленными трубами домов, и его запах, смешанный с запахом утренней свежести, приятно волновал.
Веселый дед Еруль по дороге к дому Нургали уже выкрикивал свое объявление о том, что на завтра опять назначаются сбор и скупка лошадей и снаряжения для армии горских князей.
Астемир с крыльца своего дома услышал голос Еруля. Он не раздевался этой ночью и с тревогой встречал загорающийся день. Снеговые вершины были сегодня видны на редкость хорошо. Лучи солнца озарили дальние, чистые снега. Астемир думал о том, как успел справиться со своей задачей Эльдар. Где-то он сейчас? Встретился ли уже со Степаном Ильичом? Уйдет ли в горы сегодня же или не успеет? И как, наконец, ему, Астемиру, опять сказать Думасаре, что ему надобно снова уйти из дома?
С одной стороны, из-за плетня, отгораживающего его дом от двора Дисы, доносился голосок Сарымы, звон ее ведра; с другой, за плетнем Нургали, слышался какой-то говор. Кто бы это мог быть так рано? И что это может значить?
Астемиру послышалось, что Нургали что-то покатил по саду. Он заглянул в щель плетня и увидел странную сцену. Нургали подкатил к развесистой старой яблоне бочонок, влез на него и начал карабкаться по стволу все выше и выше. Добрался до гнезда, из которого вылетел скворец, и, что-то бормоча, запустил в гнездо руку. «Тут… тут…» — послышалось Астемиру.
Спрыгнув с дерева, Нургали произнес достаточно громко, чтобы эти слова невольно расслышал Астемир.
— Интересно. Очень интересно.
Да, действительно, все это было очень интересно!
В это время Еруль на своем мерине, заменившем прежнюю, давно издохшую клячу, подъехал к дому Нургали.
— Эй, Нургали, кассир! — позвал Еруль после того, как полностью прокричал свое сообщение. — Эй, Нургали, ступай в правление да не забудь свои ключи. Гумар уже ждет тебя там. Слышишь, что ли?
Но поведение Нургали, за которым Астемир наблюдал через щель в плетне, продолжало удивлять его. Услышав голос Еруля, Нургали прижался к стволу яблони и замер. Вся его поза выражала ужас.
Еруль повторил приглашение.
Нургали молчал. И вдруг он стремительно метнулся в кусты.
Астемир вспомнил утверждение Эльдара, что Нургали сошел с ума, и он почувствовал жалость к соседу. «Бедняге ничем нельзя теперь помочь», — думал Астемир. Состояние Нургали открывало возможность направить расследование дела о пропаже казенных сумм по новому пути.
И Астемир не ошибся.
Прождав какое-то время за воротами и не услышав ответа, Еруль вошел в дом, но и тут не увидел хозяина, о чем, вернувшись в правление, и отрапортовал старшине.
Кассира нигде не могли найти. Естественно, этому было лишь одно объяснение: Нургали похитил деньги и бежал. Слух об этом быстро разнесся по аулу. Толпа собралась перед правлением безо всякого оповещения, как будто каждый держал здесь свой вклад. Кое-кто и в самом деле стал уверять, что ему причиталась часть денег, похищенных кассиром… Ай да Нургали! Но как же он успел пешком — коня у него нет — уйти далеко?
Переполох был всеобщий. Советы стоили один другого. Одни говорили, что кузнец Бот должен немедленно вскрыть сундук, а если этого не сумеет сделать сам Бот, то его кан Эльдар непременно с этим справится — нет сейчас в ауле парня сильнее Эльдара. Другие считали, что торопиться не надо, а лучше призвать знахарку Чачу, чтобы та заворожила сундук и никто не сумел бы вскрыть его, даже владея ключами Нургали. Старики выражали Гумару сочувствие и советовали сделать в кустах возле правления засаду, с тем чтобы поймать вора, который, по мнению стариков, должен опять прийти сюда.
Пока что пришел кузнец Бот, важно осмотрел «государственный сундук», как будто видел его в первый раз, и дал свое заключение: шкаф можно только разрубить, Баляцо не советовал этого делать. Дед Баляцо считал, что и засада дело лишнее, а самое верное — это действительно заворожить сундук или… сбросить его с кручи, чтобы он разбился.
Словом, было о чем потолковать! Перепуганный насмерть Гумар совсем потерял голову и даже не сразу оценил здравый совет Мусы — прежде всего послать всадников вдогонку за вором. Но куда?.. И на это у Мусы был разумный ответ: конечно, на станцию железной дороги, потому что, несомненно, Нургали опять поедет в Америку.
— Вот вам наказание аллаха! — торжествовал Муса. — Не хотели видеть кассиром честного человека Батоко — получайте то, что хотели!
Поди знай все наперед!.. Но многие вздохнули сочувственно, слыша мудрые слова Мусы.
Всадников снарядили и отправили по дорогам на Прохладную и на Минеральные Воды.
Запертый «государственный сундук» неприступно возвышался в своем углу.
К концу дня всадники вернулись ни с чем.
В аул прибыл ротмистр, и началось следствие. Прежде всего нужно было отпереть сейф. Только один человек мог это сделать. Это был тот самый русский мастер из Пятигорска, который устанавливал сейф. Ротмистр распорядился немедленно скакать в Пятигорск и во что бы то ни стало разыскать его и привезти в аул.
— Кто тут у тебя порасторопнее? — сердито спросил ротмистр, и Гумар, горбившийся под тяжестью беды, быстро смекнул, что лучше всего послать за Степаном Ильичом Астемира — кунак кунаку не откажет.
Вот как курьезно оборачиваются иной раз житейские дела.
Никто еще, кроме обитателей дома Астемира, не заметил отсутствия Эльдара. Но — что скрывать! — Астемир немало переволновался, прежде чем выяснилось, зачем его вызывает к себе старшина.
Русский ротмистр внимательно осмотрел сметливого кабардинца, а Гумар сообщил Астемиру, какая поручается ему задача. У объездчика сразу отлегло от сердца. Могло ли быть сейчас другое поручение, за которое Астемир взялся бы с такой охотою! Ведь он сможет первый рассказать Степану Ильичу, какой оборот принимает это дело, казавшееся неотвратимо опасным, чреватым немедленным возмездием. А теперь Астемир даже задержит Эльдара, если тот не успел уйти в горы…