У МОГИЛЫ МАТЕРИ
«Когда бы ценою моей смерти ты приобрел дом, жену и хозяйство, я хотела бы умереть… Не вини меня, что я оставляю тебя бесприютным и одиноким… Помни, Эльдар, что и орлы летают в одиночку…»
Эти слова произнесла, умирая, мать Эльдара, и сын берег их в своей памяти так же свято, как и завет отца, переданный ему через Степана Ильича.
Эльдар никогда не забывал могилу матери. Но только теперь он получил наконец возможность выполнить сыновний долг и увековечить память матери хорошим могильным памятником.
Неспроста он сделал это в предвидении своей свадьбы.
Поздним августовским вечером люди расходились с кладбища: тут были и Астемир, и дед Баляцо, и Еруль; вместе с Думасарой пришло много женщин.
Баляцо и Еруль, незаменимые участники всякого обряда, остались довольны памятником.
— Ага! — восклицал Баляцо. — Кто-кто, а бывшие жерновщики умеют высечь в камне добрые мусульманские надписи!
— Памятник хорош! — соглашался Астемир.
— Еще бы, — ворчал Еруль, — дом Эльдар получил хороший, как же поскупиться на памятник!
Так, переговариваясь, люди потихоньку разошлись, но Эльдар еще оставался в одиночестве у могилы.
Из-под ног вспорхнула какая-то птица. Заря на западе уже совсем погасла, на востоке, в чистом небе, взошел полумесяц, — настал тот тихий, в южных краях недолгий час, когда ни месяц, ни звезды еще не светят и даль сумеречно светла неуловимым отсветом закончившегося дня. Все вокруг затихло, все издавало свои запахи — травы, земля, мхи на позеленевших камнях памятников, ближнее болотце и дальние горные леса.
Эльдар присел на могильный бугорок, огляделся. И может быть, в первый раз за последние годы с большой силой и ясностью почувствовал он, какие перемены произошли вокруг и в нем самом, как не похоже все, что происходит, на то, чем жил и он и его односельчане прежде… Батрачество у муллы, у Мусы… Первые встречи с Сарымой в час уджа… Первые столкновения с Гумаром и с Жирасланом… Смехотворное и все-таки тревожащее ухаживание Рагима за Сарымой, утро после попытки лавочника умыкнуть девушку… И потом — небывало бурные годы: история с деньгами из «государственного сундука», бои на равнине, уход в горы, митинг, разгром усадьбы Шардановых, опять горы и опять бои… И вот теперь…
Он становится в Кабарде большим человеком. Его уже всюду знают, к нему идут незнакомые люди, как к важному начальнику, с ним считаются первые люди Кабарды, такие, как Инал или Казгирей…
А теперь он женится. Исполняется желание матери, бедной, доброй Фатьмы.
«Когда это совершится, постучи мне в могилу», — говорила она, умирая.
Эльдар опустился на землю, в густую, пыльную поросль, и затих.
Затем вполголоса невольно проговорил:
— Нана, это я, Эльдар. Завтра моя свадьба с Сарымой. Все, как ты хотела. Свадьба будет в красивом доме Жираслана. Теперь это мой дом…
Эльдар сообщал матери то, о чем в ауле уже говорили не первый день: Эльдар, жених, вчера не имевший ни кола ни двора, получил от советской власти лучший дом в ауле, и кое-кто считал, что спокойнее не ходить на свадьбу в дом Жираслана, — там добра не будет. Смущало это и Думасару.
Эльдар же твердо решил справлять свадьбу не в городе, а в ауле: немалое значение имело здесь завещание матери, которая хотела «слышать» свадьбу сына. Вот почему все последние дни Эльдар приводил в порядок дом с цветными стеклами, а в ночь перед свадьбой пришел на могилу матери.
Обо всех передумал он здесь — и кто был добр к нему, и кто не любил его, от кого он получал ложку маремсы, а от кого только ложкой по лбу.
— Думасара была мне как мать, — тихо, сам с собою, говорил Эльдар. — И я старался быть заботливым сыном… Очень изменилась жизнь в ауле, меняется жизнь у всех соседей, по всей Кабарде…
Эльдару почудилось вдруг, что не только мать слушает его рассказ. Он умолк и огляделся. Может быть, вернулся Баляцо или Еруль? Он даже позвал:
— Это ты, Баляцо?
Ответа не было.
Небо темнело, все ярче разгорались звезды. Затихли цикады.
Пора было уходить. Эльдар вспомнил, что его ждут Астемир и Думасара, согласившаяся быть посаженой матерью, и Баляцо — посаженый отец. Вместе с женихом они должны под утро перейти из дома Астемира в дом Жираслана, ибо не подобает жениху в первый день свадьбы находиться от невесты в такой близости, когда с крыши на крышу может перелететь курица.
Мысли о Сарыме радостно взволновали Эльдара, но сказать об этом матери, сказать именно так, как он это чувствовал, было и невозможно и стыдно, и, прощаясь с могилой, Эльдар снова припал лицом к бугорку, поросшему травою, глубоко вдохнул горький запах… Тут опять показалось ему, что кто-то стоит за его спиной. Он быстро обернулся — в самом деле, невдалеке кто-то стоял.
Эльдар схватился за кобуру…
— Брось… не надо… Я тоже мог это сделать, но, как видишь, я пришел за другим… Салям алейкум, Эльдар, — проговорил человек, стоя в пяти-шести шагах, за узким надгробием другой могилы, и Эльдар по голосу узнал пришедшего.
Это был Жираслан.
Эльдар ждал, что Жираслан скажет дальше, и тот заговорил:
— Будет неправдой, если я скажу, что мы встретились случайно. Я давно искал этого случая, и, видит бог, мне повезло! Я, Эльдар, тоже пришел на могилы своих предков… прощался с ними. Я сказал могилам: «Прощайте, я вынужден покинуть Кабарду!» И тут я услышал твой голос, — слава богу, благоразумие взяло верх… Слушай меня, Эльдар! Не смей справлять свадьбу в моем доме, который не знал ни веселой свадьбы своего истинного хозяина, ни счастья семейной жизни! Как бы ты ни отнесся к моим словам, даю тебе слово Жираслана, оскорбленного князя, ставшего ныне абрек-пашою: если только ты сам не заставишь меня стрелять, то сегодня мы расстанемся без кровопролития. Я не хочу нарушать покой этих могил. Если же все-таки ты не поймешь меня, мои выстрелы прогремят и могилы моих предков услышат их… Вот так, Эльдар, выбирай!
Эльдар, пораженный, слушал Жираслана затаив дыхание. Он понимал смысл угрозы, чувствовал и то, как непросто снизойти Жираслану до разговора с ним.
— Так как же, понимаешь ты меня, Эльдар? — спросил тот, помолчав.
Эльдар негромко ответил:
— Понимаю и отвечу тебе тем же: если твое слово честно, то мы спокойно разойдемся каждый в свою сторону. Это я могу тебе обещать.
Жираслан усмехнулся:
— Мое слово не внушает тебе доверия… Что ж, может быть, у тебя для этого есть причины. Да и не у одного тебя… Это мне нравится, Эльдар, мы понимаем друг друга. Я и рассчитывал на это. До сих пор мы плохо понимали друг друга, и я хорошо помню все наши споры, хотя не все они идут в счет. Помнишь нашу первую встречу на сходе перед Гумаром и Залим-Джери? Мне весело это вспомнить. Мне тогда понравился задорный парнишка. Валлаги! Позже, в горах и в штабе Казгирея у нас с тобой и твоими большевиками, что ни говори, было одно, общее дело, наши клинки смотрели в одну сторону… Не так ли? Что же ты молчишь? — Жираслан опять усмехнулся.
— Почему не сказать? — проговорил Эльдар. — Я могу повторить то, что говорил всегда. Я теперь вижу лучше, чем тогда, что ты был не на месте. Пришло время, и ты, как седло на жирном коне, соскользнул со спины под живот…
— Недурно сказано… Нет, нравишься ты мне, парень — отвечал Жираслан, но Эльдар почувствовал, что в его голосе зазвучала обычная надменность. — Ну что ж, твое седло хорошо закреплено, и вооружили тебя неплохо. Боятся за твою жизнь, что ли? Я знаю, ты крепко запираешь свои двери перед сном.
— Нет, Жираслан, ты ошибаешься, мои двери открыты для всех и всегда, я не боюсь тех, которые ждут, чтобы их враги заснули.
— Опять недурно сказано. Кое-чему батрак из Шхало научился… Ну ладно! Не к тому я начал с тобой разговор. Да и тебе не стоило бы перед свадьбой портить кровь. Зачем это? Я хочу первым приветствовать тебя, Эльдар, по случаю свадьбы. Мне нравится не только жених, нравится и невеста, и я хочу предупредить тебя. Ради этого я и задержался здесь, среди могил…
Жираслан умолк, что-то обдумывая. Угрюмо молчал Эльдар. Оба уже привыкли к темноте и довольно хорошо различали выражение лица друг у друга. Жираслан поднял глаза и заговорил опять:
— Жираслану нелегко это сделать, но ты, Эльдар, теперь большой человек, к твоим словам прислушивается и Казгирей, и Инал, и этот… русский большевик Степан Ильич Коломейцев, твой друг… Не ходи больше в мой дом — иначе ты услышишь на своей свадьбе такую речь, такое приветствие лучшего в Кабарде тамады, что тебе не поздоровится.
— Да, я понимаю тебя. Но будет так, как должно быть.
— Да будет так, как должно быть! Оно и видно, что учителя не могут восполнить то, чем обошел ученика бог, когда наделял людей разумением.
Эльдар видел, как заходили скулы у Жираслана, насупились брови. Эльдар вспомнил тот случай на койплиже у Мусы, когда оба они ждали решения Сарымы. Он вспомнил, как в тот раз Жираслан встал между ним и Сарымой, подобно внезапно вонзившемуся в землю кинжалу…
— Что же ты думаешь, я прощу тебе эту минуту? — неторопливо проговорил Жираслан. — Нет, батрак, если ты попираешь мою честь, отнимаешь у меня мое, то не взыщи, если я отниму у тебя твое… А сейчас благодари аллаха, научившего меня хранить свое слово… Прощай!
Жираслан, держась лицом к Эльдару, с кошачьей мягкостью уклонился в сторону, скользнул, прошумел кустами и исчез.
Эльдар тоже остался верен слову — не нарушать покой мертвых. Он выждал, покуда совсем стихло, и через минуту ему уже казалось, что все случившееся было только наваждением. Однако то состояние души, которое обрел он в разговоре с матерью, было утрачено, и Эльдар чувствовал, что это состояние ему уже не вернуть, Но утешительно было сознавать, что его ждет не только Сарыма — ждут его и Астемир, и Думасара, и дед Баляцо, и даже маленький Лю.
СВАДЬБА
Утро застало Эльдара в бывшем доме Жираслана.
Свадебные обряды начались, и Эльдару не подобало находиться близко к невесте. Отсюда же, из дома, принадлежавшего теперь Эльдару, до невесты не дотянешься через плетень.
Обязанности тамады и посаженого отца принял на себя дед Баляцо. Сыновья его, Казгирей и Аслан, а с ними веселый статный парень Келяр — он, если помните, участвовал в первом для Эльдара и Сарымы удже, — кунаки и соратники Эльдара начали готовить жениха к встрече с невестой. Вскоре пришли еще Еруль, Исхак и девушки, подружки Сарымы, которым надлежало ехать с посаженым отцом за невестой. Все гости с любопытством и опаской оглядывали сад, двор, комнаты дома.
С вечера всем тут заправляла Думасара, посаженая мать, но сейчас она ушла в дом невесты. Добрая женщина всю ночь приводила в порядок свой давний свадебный наряд, извлеченный из глубокого сундука. Как знать, не понадобится ли он в последнюю минуту Сарыме?
И вот к калитке подкатил нанятый в городе фаэтон, сопровождаемый восхищенной толпой мальчишек. Перед домом собрались нарядные всадники, тут были и джигиты из Шхальмивоко и бойцы из отряда Эльдара, размещавшегося в Нальчике. Баляцо с доверенными жениха, веселыми парнями и зарумянившимися девушками, вышел из дому. Фаэтон тронулся, всадники окружили его, и поезд двинулся к дому невесты.
Там, как и следовало ожидать, столпились женщины и девушки, стараясь подсмотреть приготовления невесты.
Согласно обычаю, невеста со своими наперсницами заперлась в доме матери. На душе у Сарымы было тревожно и радостно.
Веселее всех чувствовала себя Рум. Из ребенка она уже превратилась в подростка, вот-вот наденут на нее кожаный корсаж, какой сегодня снимут с Сарымы. Но по-прежнему сладкий пряник мог принести ей радость. Она гордилась старшей сестрой, гордилась и тем, что Эльдар станет ее братом. Можно ли осудить ее за то, что вчера вечером она прибежала к Думасаре и тревожным шепотом сообщила, что нана Диса прячет все платья Сарымы?
И вот Думасара с девушками раскладывают свадебный наряд для Сарымы, еще отдающий запахом старого сундука. Диса угрюмо следит за ними.
Уже слышны крики, возгласы всадников, фаэтон, громыхая, въезжает во двор через распахнутые ворота.
Седобровый и огнеусый, в нарядной черкеске, с дорогим кинжалом на поясе, помолодевший дед Баляцо лихо соскакивает с подножки. Думасара встречает его с традиционным кубком в руках.
Махсыма хороша. Утирая усы, Баляцо говорит:
— Исполнен долг гостя, угощению нанесен урон. Приступим к делу.
Приоткрылась дверь из комнаты, где девушки заканчивали одевание Сарымы, блеснул чей-то глаз, кто-то ахнул, дверь захлопнулась.
Все поняли, что наступила важнейшая минута.
Баляцо шагнул к дверям.
Сарыма стояла посреди озаренной солнцем комнаты. Рум могла гордиться сестрой, хотя мать и пальцем не шевельнула для того, чтобы чем-нибудь украсить дочь.
Говорят, каждой сестре по серьге, а тут получилось — по сережке от каждой подружки. Особенно расщедрилась смуглолицая Гашане. Она и добрая ее мать Уля отдали невесте и хорошенькие сафьяновые туфельки, и цветистый шелковый платок с длинной бахромой, и даже то легкое батистовое покрывало, под которым, как под чадрой, укрылась сейчас невеста.
Увидев перед собой Баляцо, Сарыма вдруг села и заплакала.
И было от чего! Баляцо, сопровождаемый доверенными жениха, переступив порог, протягивал к девушке руки. Несколько десятков всадников выстроились перед домом, окружив поблескивающий черным лаком фаэтон с кожаной откидной крышей.
Сарыма повернула голову к Баляцо, подруги приподняли фату. На глазах Сарымы еще не высохли слезы, но она улыбнулась.
Баляцо, оглядев девушек, воскликнул:
— Клянусь аллахом, здесь трудно выбрать самую хорошенькую… Придется брать не одну.
И хотя Баляцо был уже по эту сторону порога, девушки всплеснули ладошами и закричали:
— Порог высок — не переступишь.
Но уж там, где дело коснулось поговорок да присказок, перещеголять деда было невозможно.
— На крыльях унесу, — бодро отвечал он.
— О скалы ударишься, — погрозили девушки.
Дед и тут нашелся что ответить:
— Выше скал взлечу, — и расправил усы.
— Не взлетишь — ноша не по тебе.
— На коне умчу.
— Стремена оборвутся.
Тогда дед сдался:
— Ах, наказание божеское! Вижу, от вас просто не уйдешь. Делитесь, — Баляцо выгреб из карманов карамель и пряники, от приехавших с ним девушек принял сахарную голову и передал Сарыме. — А это билеты на дорогу, тоже делитесь, — широким жестом дед бросил пачку кредиток.
Девушки закричали хором:
— Дорога тебе открыта, дедушка Баляцо! — но при этом игриво загородили Сарыму. У некоторых на глазах все еще блестели слезы.
И, принимая эту игру, дед с деланным усилием стал пробираться к Сарыме. Взял ее за руку:
— Пойдем к солнцу, дочь моя.
— Зачем уводишь? — сопротивлялись девушки. — Здесь ее дом.
— Нет, ее дом уже не здесь. Но пусть и в этом доме никогда не исчезнут ее следы и лучи солнца.
— Да будет Сарыме новый дом солнцем! — восклицала одна часть девушек-подружек, а другие вторили:
— Пусть и Сарыма для нового дома будет желанна, как пух и мед. Пусть будет она мягче пуха и слаще меда, какою она была до сих пор здесь.
Баляцо повел Сарыму за собой.
Диса с криком загородила им путь. Заголосили подружки, зарыдала Сарыма. Мать жадно обнимала дочь. Баляцо остановился, давая Дисе возможность проститься с дочкой.
— Какие слова мне сказать? — вскричала Диса. — «Не позорь нас, не позорь дочь свою» — вот что должны были бы сказать мне люди. Аллах прощает меня, и люди не говорят мне этих слов, но я сама их скажу! — Диса ударила себя в грудь. — О негодная мать! Почему так скупо одела дочь свою? Не враг ли ты ей? Почему она уходит из дому нищенкой? О Сарыма, о дочь моя!
Диса бросилась к сундуку и, откинув крышку, начала выбрасывать оттуда какие-то цветные ткани, платья, платки.
— Ах! — вдруг воскликнула Сарыма.
В этой цветистой куче она увидела тот самый платочек, который когда-то с помощью Лю достал ей Эльдар. Она метнулась и подобрала платок. Больше не взяла ничего.
В комнате усилился плач и крик. Дед Баляцо и сам, не выдержав, надвинул на глаза шапку и подозрительно вздохнул. Опомнился, пристукнул ногой, высоко поднял голову, расправил усы и легко и ловко, как в былые времена, подхватил Сарыму на руки и понес из дому.
— Красавица хороша сама собою, — внушительно отвечал он матери. — Ей не нужно больше никаких украшений. Жениху ждать некогда.
Диса всполошилась — ну совсем наседка, — бросилась за стариком; поспешили вдогонку женщины. Куда там! Всадники мгновенно оттеснили и мать и подружек, окружили фаэтон, грянула «Оредада», кучер рявкнул «арря», и кони понесли фаэтон — только зазвенели колокольчики.
Диса и Рум долго смотрели вслед, стоя у ворот, а Думасара уже бежала к дому жениха.
— Эй, Думасара! — услышала она окрик Чачи. Старуха плелась, таща за руку девочку Тину.
— Эй, Думасара! — кричала Чача. — Куда спешишь? Не торопись принимать беду за радость.
Что хотела сказать этим недобрая старуха, чуяла ли она что-нибудь, Думасаре некогда было задумываться, она только успела крикнуть Тине:
— Приходи во двор, девочка! Напрасно ты ушла оттуда. Приходи подбирать пряники, когда разбросают кепхих! Лю тебе поможет.
Десятки всадников в развевающихся бурках и башлыках мчались за фаэтоном. Впереди скакал Казгирей, немного отстал от него Келяр. В руках у Казгирея покачивалась ветвь лесного ореха с плодами.
Джигиты с улюлюканьем и гиканьем припадали к развевающимся гривам коней, на скаку срывали шапки с головы один у другого и, высоко подняв добычу, скакали дальше, в то время как пострадавший шпорил коня, устремляясь вдогонку за обидчиком. Позор тому, кто не сумеет отвоевать шапку! Этой игрой увлекались самые молодые. Старшие приберегали силы коней для скачки за свадебный приз, а если уж горячили их, так для того, чтобы на всем скаку выстрелить в яйцо, подкинутое другим джигитом, подобрать сброшенный шарф или платок.
Достойное выполнение обычая требовало простора. Мнимые похитители невесты проскакали из конца в конец по всему аулу, вышли за околицу, обошли аул и снова поскакали по улице: нужно было в пути съесть и выпить гостинцы, полученные на дорогу от жениха. Дар был щедрый, джигиты хмелели, но по карманам и в фаэтоне еще торчали горлышки бутылок…
— Джигиты, — обратился тогда Баляцо к всадникам, — эй, Казгирей! Келяр! Аслан! Скачите к Трем холмам, показывайте дорогу.
— Ой-я! — взвизгнули братья-красавцы и с ними Келяр, пришпорили коней — и только их и видели. Пыль и ветер обдали фаэтон.
Сердечко Сарымы щемило от радости, восторга и страха. Две девушки, поверенные жениха, гордые своей ролью, придерживали у лица Сарымы шарф-фату. Ветер трепал легкое покрывало. Дед Баляцо сидел на откидной скамеечке, спиной к кучеру, но время от времени вставал на подножку и что-то кричал. Ветер распушил его усы, глаза старика блестели.
Едва ускакали Казгирей, Аслан и Келяр, как новые всадники, оберегая невесту, окружили фаэтон. Скачка не утихала. Товарищи Эльдара неотступно следовали за фаэтоном, который с ровным шумом быстро катился по сухой траве.
Дети, женщины и старики возбужденно следили за скачкой джигитов. Во всех концах аула заливались собаки; то тут, то там, вспугнутые лошадьми или толпою зевак, разлетались куры и гуси. Птичий гам стоял, как на осенней охоте.
А вот и поляна у Трех холмов.
Уже горели костры. По степи разносился запах чесночного соуса и вареной баранины.
Подскакали. Фаэтон остановился, всадники спешились. С веселым шумом, шутками и прибаутками начали располагаться на разостланных бурках. Пошла по рукам круговая чаша. Невеста и ее подружки чинно ожидали в фаэтоне конца пиршества. Заботливый посаженый отец и тамада дед Баляцо преподнес им пышки и халву.
— Да не покинет всех нас изобилие, — этими словами девушки ответили на ласку и угощение и отвернулись, потому что есть на глазах у парней было неприлично.
Сарыма пока не участвовала в пиршестве, но чудно хорошо, привольно и весело было у нее на душе. Все страхи отпали, томило только желание поскорей войти в дом Эльдара. Не такой ли должна быть вся ее жизнь, как это утро, исполненное ласки и радости? Ей казалось, что даже степная пыль ложится как-то особенно ласково и тепло. Она видела сияющее небо, кружащихся в небе птиц, а в стороне — легкие и чистые снеговые вершины.
Джигиты открыли пальбу по воронам, у костра завели песню, но Баляцо торопил людей: пора возвращаться в аул — все выпито и съедено, жениховское угощение оценено по достоинству. И вот — снова крики, звон колокольчиков, стрельба, топот конских копыт, ровный ход колес по траве.
Промелькнул возрожденный дом Жираслана, старая мельница…
Въехали в улицу, заполненную народом.
УНАИША — ВЫХОД НЕВЕСТЫ. ЗАГАДОЧНЫЙ ВЫСТРЕЛ
В доме жениха ждали возвращения фаэтона, укатившего за невестой.
Заканчивались приготовления к пиру. За одним главным столом не могли разместиться все гости, и по обширному двору расставлялись маленькие столики, собранные по всему аулу. Многие из этих старомодных столиков сохранились со времен того незабываемого пиршества, когда семья Баташевых, родственников жениха, выделилась среди других семей как особо воздержанная. Как хотите, а неспроста сын Айтека Баташева ныне стал таким большим человеком — первым председателем советской власти. Да и сам жених — Эльдар, — хотя по крови принадлежал Чундоковым, адыгейцам, откуда Астемир взял себе жену Думасару, все-таки учился большевистскому делу возле Астемира, как возле Бота — кузнечному. Эльдар тоже становится теперь не последним человеком в Нальчике — у Инала и других самых больших большевиков.
Обо всем этом рассуждали старики в ожидании пира. Угощение примиряло даже особо сварливых и упрямых с виновником торжества, большевиком Эльдаром. Прослышав о том, что на свадьбу приедет сам Казгирей, верховный кадий, явились Саид и Муса. С утра шумел Давлет. Исхак в который раз рассказывал историю о том, как шариатисты забрали у него волов.
Всегда смирный старик не мог говорить об этом без ожесточения.
— Под седьмой слой земли загнал бы их, — сердился Исхак.
— Кого? — почуя возможность поспорить, вмешался Давлет.
— Известно, шариатистов. Это воры с молитвой на устах.
— Ой, не говори так, Исхак! Шариатисты — святые воины.
— Пропади они пропадом, такие воины. Тьфу!
— Ой, Исхак, сохрани в сердце аллаха! — посоветовал Саид.
Заговорили об отвергнутом Рагиме, начали гадать, придет ли он на свадьбу. Вспомнили, что Рагим, кажется, персидский подданный, и сочли, что решение Рагима будет зависеть от воли шаха. Беседа перешла на обсуждение разницы между шахом и царем. Разницу эту некоторые видели в том, что шах имеет много жен, а царь — много солдат.
Разумеется, за столом главенствовали Саид и Муса. Почетное место занимал и новый мулла жемата Батоко… Не желая пропустить случая поспорить с Мусой, поблизости пристроился Масхуд Требуха в Желудке. По этому поводу глашатай дед Еруль заметил не без задора:
— Куда голова реки, туда и хвост.
Несмотря на засушливое лето, угощение обещало быть богатым. И все-таки старики с особенным удовольствием вспоминали пиршество на берегу Шхальмивоко в тот день, когда ждали гостей-абхазцев. Тогда многие из этих стариков были еще молодыми людьми и многим из них довелось в тот день слышать прорицание старейших. И глядите: все предсказания оправдываются. Так оно и получилось, как говорили прорицатели, гадавшие по бараньей кости, предсказывая нынешнее лихолетье. Уже в тот день говорили старики: восстанет брат на брата, сын на родителей, пойдет по земле мор и голод, а по небу огонь.
В таком духе толковали старики, но при этом все время принюхивались к вкусным запахам чесночного соуса и сладковатой махсымы.
Крики «скачут» вернули их к действительности.
Все заволновались.
Два всадника мчались на взмыленных конях. Это были Казгирей и Келяр. Они первыми несли жениху радостную весть: невеста едет!
Кони обоих молодцов шли голова в голову, и оба они с карьера перемахнули через плетень на обширный двор. Люди шарахнулись. Всадники осадили коней. Думасара, посаженая мать, ждала вестников на крыльце. За нею были видны женщины с чашами, наполненными пенистой махсымой, настоянной на меду.
Старики, как солдаты, строились в ряд, занимая места соответственно возрасту. Запыленный фаэтон, сопровождаемый джигитами, под звуки пальбы, ржания коней, детских криков, возгласов приветствий и удальства, въехал во двор.
Со счастливым, томительным чувством покорности Сарыма опять отдалась чужим рукам, подхватившим и поднявшим ее. Впрочем, Сарыма знала, что это руки Баляцо. Ее внесли в дом. Но Сарыма боялась остаться тут и, зная от Эльдара, что у него есть еще и другой дом — «квартира» в Нальчике, просила его уехать после свадьбы туда… А все желают ей счастья в этом неприветливом доме, который Сарыма не хочет признать своим. Не лежит сердце к этим княжеским комнатам ни у невесты, ни у посаженой матери, хотя Думасара и возглашает:
— Пусть внесет невеста в этот дом счастье и покой!
И женщины хором повторили:
— Видит бог, это правда. Пусть счастье войдет в дом вместе с невестой.
— Да будет она кротка, как мягкогубая овца, — сказала Думасара, посаженая мать.
И посаженый отец добавил:
— Видит бог, она кротка и радостна! Но где жених? Где Эльдар?
Обычай вынуждал Эльдара в это время томиться в доме Астемира. Жених не должен видеть невесту в первый день свадьбы.
Все протекало в соответствии с требованиями адыге-хабзе. Друзья Эльдара были тут, каждый старался внести свою лепту подарком, красивым словом, песней, танцем, услугой.
Тембот, как и следовало ожидать, возглавил отряд подростков, которые кололи дрова, перетаскивали бараньи туши, разжигали огонь. Лю, весь в курином пуху, верховодил среди младших. На его долю выпала приятнейшая обязанность рассыльного — то нужно было позвать деда Еруля резать кур, то бежать по домам просить чашки, собирать столики…
На пылающих огнях очагов в котлах кипели бульоны, тушилась баранина. Искусница Думасара то просила добавить перцу, то настрогать чесноку, но, разумеется, главное ее внимание было сосредоточено на приготовлении несравненного гедлибже.
На столах уже гремела посуда, с веселым говором размещались гости. Лучший запевала аула, сладкоголосый Жанхот уже заводил:
Когда гонят табун лошадей,
Бойся отстать от него,
Не успеешь вскочить на коня —
Останешься в поле один.
Когда песню в кругу запевают,
Бойся отстать от других.
Не подхватишь веселую песню —
Почувствуешь себя одиноким,
А другие тебя назовут
Лентяем, лентяем, лентяем…
Никто не хотел прослыть лентяем за столом.
Думасара и Баляцо щедро угощали. Неприкосновенным оставалось пока лишь большое сито, куда сложили кепхих — сладкое угощение для детей и молодежи. Мальчишки со всего аула, как воробьи на просо, слетелись на это лакомство. Что же касается их предводителя, то Лю едва удерживался от соблазна запустить руку под кровать, где стояло наполненное пряниками и конфетами сито.
Хорошо еще, что девочка Тина так и не пришла. А появись она, вряд ли Лю справился бы с желанием угостить и себя и ее.
Лю то и дело выглядывал в окно, высматривая Тину. Опять раздались выстрелы. Перед крыльцом мужской хор строился полукругом. Зазвучала «Оредада».
В задней комнате дома невесту украшали и приводили в порядок ее наряд после долгой скачки. Подружки старались перещеголять Гашане; одна принесла красивую пуговицу, другая — гребень, третья — репейное масло для волос. Но перещеголять Гашане было трудно. С разрешения матери она, вдобавок к прежним подаркам, отдала подруге свою новую кружевную рубашку, купленную в городе.
— Добрая моя Гашане, — твердила Сарыма, покуда ей заново заплетали косы, не выпуская руку подруги из своей руки, — никогда не оставляй меня!
А как же уйти ей, доверенной невесты? Она будет вблизи, даже когда в первую брачную ночь Эльдар за дверью рассечет кинжалом на Сарыме девичий корсаж, в котором жена уже не нуждается. От всех этих мыслей замирало сердце. Скорее бы кончался шумный день! А предстоял еще самый торжественный момент обряда — выход невесты, унаиша.
Друзья жениха получили право войти в комнату — посмотреть на невесту. И первым среди парней был веселый Келяр. Он доволен и горд выбором своего друга. Посмел бы кто-нибудь худо подумать о невесте! Но и Сарыма не осталась в долгу: не каждый парень выйдет отсюда с таким звучным и красивым именем, каким окрестила его заново Сарыма. «Брат мой, Дышашу, — сказала ему она. — Брат мой. Золотой всадник!» Вот оно как!
— Спасибо, сестра, — бормотал Келяр-Дышашу. — Да принесешь ты всем нам счастье!
Он уже было ступил за порог, но девушки хором остановили его:
— Уносишь красивое имя, а что оставляешь?
— Делитесь!
Горсти конфет и связка пестрых тонких ленточек были наградой за ласку невесты.
Парни, уже навестившие невесту, выстраивались перед крыльцом, дружно ударяя в ладоши. И вот снова послышался звук заряжаемых винтовок.
Час унаиша пробил. Выход невесты.
Каждое движение и каждый шаг Сарымы и ее подруг выражали целомудренный смысл обряда, его красоту. Неторопливо продвигались девушки, поддерживая под руки невесту, чуть колыхалась белоснежная фата, закрывающая ее лицо. Глаза опущены долу, нежно приоткрыты губы. Думасара с печальной радостью смотрела на Сарыму, вспоминая себя такою же молодой, тоненькой и стройной.
В знойной тишине августовского полдня Сарыму повели по двору, совершая круг перед тем, как вернуться в дом. Грянул нескладный хор мужчин, по аулу понеслась песня «Оредада». Как бы опомнившись, стряхнув с себя очарование, гармонист развел гармонь, зазвучала кафа, и зевак оглушили залпы из винтовок.
По двору разнесся запах пороха.
А с ветвей развесистого тутового дерева посыпались, как плоды, пряники, конфеты, блеснули на солнце монеты. Вместе с дедом Ерулем на акацию взобрались Лю и Тембот со своими приспешниками и выгребали лакомства из корзин и переполненного сита. Дед Еруль сыпал пятаками и серебряными монетами. Мальчишки и парни, сбивая друг друга с ног, бросились подбирать щедрый кепхих. Слышались веселые шутки, притворные восклицания испуга, когда монета вдруг попадала кому-нибудь в лоб.
— Гривенник — не больно, бойся — хватит пятаком!
— Как раз мои любимые пряники!
— Пряники подбирай, а конфеты будут мои.
— Пряники смешались с соломой!
— Ничего, ты съешь и с соломой…
Стрелки направили огонь на дверной проем, чтобы навсегда выгнать злого духа из дома, где будут жить молодожены.
Хор приутих, певцы закашлялись от порохового дыма. Петухи и куры попрятались, собаки разбежались.
Свадебное шествие заканчивалось.
Сарыма уже ступила на крыльцо, когда раздались крики:
— Едет Казгирей Матханов!
И верно, в открытой коляске катил Казгирей Матханов в белой праздничной черкеске с позолоченными газырями. Тонкая талия, как всегда, перетянута старинным ремешком, голова поднята, поблескивает пенсне.
Гости во дворе и толпа зевак на улице почтительно ждали приближения высокого гостя.
— Думасара! Едет Казгирей Матханов! — воскликнула быстрая Гашане. — Его коляска…
Думасара вышла из-за стены, прикрывавшей ее от молодецких выстрелов.
— Никто не может остановить обряд, продолжайте унаиша! — распорядилась она.
Сарыма шагнула к порогу — и в этот момент со стороны сада раздался одинокий выстрел. Сарыма ахнула, покачнулась, Думасара подхватила ее. На спине у девушки выступила кровь.
— Ранена! — ужаснулась Думасара.
Мгновенно веселая праздничность обряда сменилась всеобщим замешательством…
Парни выхватили кинжалы. Иные, не имея оружия, выдергивали из плетня колья и тоже бежали в сторону сада. Келяр поскакал к дому Астемира за Эльдаром.
Какое несчастье! Какой позор! Такого позора в ауле еще не знали!
Коляска Матханова въехала во двор. А из аула через степь на коне Келяра уже несся Эльдар — без шапки, с наганом в руке. Никто никогда не видел Эльдара в таком смятении.
Заметно растерялся и Матханов. Ах, как нехорошо! Зачем несчастье совпадает с его приездом! Он сошел с коляски и поспешил в дом следом за Эльдаром.
Раненая Сарыма лежала на кровати в той же комнате, где недавно девушки украшали ее. Теперь одни из них плакали, другие в страхе прижались к стене.
— О дочь моя, родная моя! Кто же это посмел? О горе нам! — причитала Думасара.
— Кто? — с порога вскричал Эльдар.
Женщины расступились перед ним, а он ухватился обеими руками за дверь, не в силах шагнуть дальше, раскачиваясь из стороны в сторону, как пьяный.
— Сарыма… Я здесь, — бессвязно твердил он, как будто недвижимая, с растекающимся пятном крови на плече Сарыма звала его на помощь. — Я здесь, Сарыма!.. О, я из-под семи слоев земли достану его!
Наконец, собравшись с силами, Эльдар подошел к кровати.
Сарыма приходила в чувство. Шевельнулись побледневшие губы, медленно поднялись потемневшие веки с длинными ресницами, блеснули бархатно-мягкие черные глаза.
Думасара склонилась над нею.
— Нужен доктор, — неуверенно проговорил Астемир.
— Да, мусульмане, прежде всего тут нужен доктор, — в дверях стоял Матханов. — Эльдар! Бери мою коляску, вези Сарыму в больницу. Это прежде всего… Очень прискорбно мне, — другим тоном продолжал он, — что я застаю не радость свадебного пира, а такое… несчастье… Я горюю вместе с тобой, Эльдар! Но ты прав, негодяя мы найдем и под землей… Сейчас нужно в больницу.
С воплем вбежала в комнату запоздавшая Диса:
— Сарыма! Дочь моя! Что сделали они с тобою? В недобрый час отпустила я тебя из своего дома…
Комната наполнилась людьми, слышались голоса:
— Скорее Чачу, где Чача? Пошлите всадника за Чачей…
— Нет, да благословит всех нас бог, не надо Чачи. Никакой Чачи. Женщины, помогите Эльдару, — распорядился Казгирей. — Помоги и ты, Астемир!
Сарыма застонала.
Астемир, с сурово сведенными бровями, помог поддержать раненую. Осторожно понесли ее в коляску.
Теперь во дворе смешались званые с незваными, все угрюмо провожали взглядами процессию, столь непохожую на то веселое шествие, которое было полчаса назад.
Диса лежала без памяти на полу в опустевшей комнате.
На крыльце из-за широкой юбки Думасары выглядывало испуганное личико Лю, на голове его по-прежнему красовалась феска.
Из сада еще доносились возбужденные голоса людей, продолжавших искать преступника, а здесь, на дворе, гости спешно разбирали коней, Коляска Матханова тронулась с места, всадники окружили ее.
Раненую Сарыму повезли в Нальчик.
ПОСЛЕ ВЫСТРЕЛА
Несколько опережая ход событий, уже сейчас следует сказать, что слух о несчастье на свадьбе большевика Эльдара из Шхальмивоко быстро распространился по Кабарде и за ее пределами: об этом толковали в Осетии и даже в аулах Дагестана.
Стрелявшего не нашли.
— Да и как найти, — рассуждали люди, — если выстрел был с неба. Не столько выстрел, сколько голос самого аллаха. И то ли еще будет!
Пролилась кровь, но кому мстить — аллаху? Великое смирение, молитва и душевный трепет — вот что должно стать ответом на знамение небес. То ли еще будет с ивлисами, отвернувшимися от закона Магомета!
Женщины шептались о том, что стрелял обманутый законный жених девушки, богатый лавочник. Обиженный будто бы собирался перестрелять гостей и даже всех обитателей Шхальмивоко, однако джигиты не растерялись, выхватили клинки, зарубили лавочника.
На вопросы, что же сталось с невестой, отвечали: «Невеста истекла кровью и умерла». И еще добавляли, что это заслуженное наказание для девушки, не погнушавшейся идти замуж за большевика, командира отряда «всадников в чувяках». То ли еще будет!
О том, что убитая невеста похоронена на русском кладбище, под музыку медных труб, рассказывали друг дружке девушки, и в их тоне неизменно слышалось сочувствие жертве. Со слов очевидцев передавали, что на том месте, где пролилась ее невинная кровь, за одну ночь вырос куст и расцвели пунцовые розы. Да и как могло быть иначе? Верно — выстрел был предупреждением аллаха, но девушка, избранная аллахом для этого грозного предупреждения, все-таки ни в чем не повинна, ее выдавали замуж насильно. Естественно, аллах сам принял ее чистую душу, а пролитая кровь вернулась к солнцу цветами. Мать убитой, однако, выкрала тело и унесла с русского кладбища, и певец Бекмурза из Докшокой сочинил песню, не взяв за это ни коровы, ни даже барана…
Истина так укрылась за выдумкой, что добраться до нее было труднее, чем матери распеленать и не потревожить младенца.
Конечно, разные люди и тут проявили себя по-разному. Чача, например, пресекала все попытки приукрасить происшествие, обиженная тем, что ее не позвали к раненой, а увезли лечить в больницу, к русскому доктору. Чача старалась уверить не только Дису, но и Думасару, что Сарыма в руках гяуров умрет, они умышленно сделают мусульманскую девушку калекой…
— Кто не знает, — говорила Чача, — пословицы: татарин умрет — адыге не печалится. Для русского кабардинец — тот же татарин. Разве ему горе то, что является горем для кабардинца?
— Ах, Сарыма, Сарыма, — вздыхала Диса, — отрежут у тебя руку и привезут без руки… Кто станет кормить тебя на старости лет? Твой Эльдар? О, наказание божеское! Вот что значит не повиноваться матери… А как было бы хорошо, если бы сразу послушалась меня и вышла за Рагима, — только бы и знала трудов, что есть рахат-лукум…
— Ай-ай-ай, — сокрушалась Чача.
И Диса готова была бежать в Нальчик спасать дочь от ножа злодеев.
Матханов, конечно, знал о пересудах, какие вызвало происшествие на свадьбе Эльдара, и относился к ним по-особому. Ему был на руку их религиозно-символический смысл: знамение неба… розовый куст… божья кара… возмездие…
Он не препятствовал распространению домыслов и не торопился с поисками преступника, стрелявшего в Сарыму.
Нашхо сначала удивился, потом понял брата.
Болезнь, все усиливающаяся, вынуждала Нашхо совсем уйти с льстившего его самолюбию, но утомительного поста. Не о скачках по дорогам Кабарды приходилось думать. Все чаще он лежал в постели с платком в руке.
Нашхо занимал в Нальчике дом в одном из тихих кварталов. Дом после бегства родовитых князей достался ему вместе со старомодными комодами, широкими кроватями, портретами княжеских предков, развешанными по стенам в овальных рамках, кошками, собаками и даже курятником.
Две комнаты в этом доме отвели для Эльдара после того, как стало известно о его близкой свадьбе. Сюда и должен был Эльдар привезти молодую жену.
С братом наедине Казгирей упорно заводил речь о том, что истинные мусульмане, а такими хотели видеть братьев их родители, должны обращать всякое дело, будь оно хоть личное, хоть служебное, на пользу религии и шариату, во славу аллаха. Условия жизни меняются, говорил Казгирей, но тем более мусульманин должен оставаться правоверным, в этом и заключается важнейший патриотический долг кабардинца.
Казгирей знал силу своего влияния на брата, он старался и спасти брата и не выпустить из рук важного рычага. Нашхо, как и Инал, не отвергал кандидатуры Эльдара, он признавал за Эльдаром много достоинств — его происхождение, воинскую доблесть, твердость и неподкупность характера, любовь к знанию. «Но, — говорил он, — любовь к знанию — это еще не есть знание, парень неопытен, малограмотен, горяч по молодости…» Нашхо повторял все то, что Казгирей слышал и от Инала. Казгирей же как раз ценил молодость Эльдара.
Все это верховный кадий опять обдумывал, мчась из Шхальмивоко в Нальчик.
Коляска с Сарымой и сопровождающими ее Казгиреем, Эльдаром, Астемиром неслась по пыльной дороге. Сарыма лежала на подушках, прикрытая буркой. Астемир сидел рядом, придерживая раненую. На одной ступеньке стоял Эльдар, на другой — Казгирей. Несколько всадников скакали впереди, сгоняя с дороги мажары, подводы, табуны.
Прискакали как раз вовремя. Доктор Василий Петрович собирался в дальний аул: какой-то джигит распорол живот своему кровнику.
Больница на двенадцать коек помещалась рядом с бывшим реальным училищем, где расположилась теперь первая в Кабарде школа-коммуна. Степан Ильич Коломейцев, не оставляя партийной работы, стал ее первым заведующим.
Не успели раненую внести в помещение, как прибежал, узнав о несчастье, Степан Ильич и молча сел в стороне. За последнее время Коломейцев отпустил бородку, что очень шло ему. Бородка, подстриженные усы, неизменный галстук с гарусными шариками, которые так нравились Лю, сразу сделали его похожим на учителя.
С волнением все ожидали заключения врача. В больнице не было даже операционной. Сарыму положили на школьный стол, недавно с разрешения Степана Ильича перенесенный сюда из училища.
Уже смеркалось. Из-за дверей слышались тихие распоряжения доктора, плеск воды.
Рана была опасная. Пуля вошла в левую лопатку.
Эльдар никогда прежде не бывал в больнице. Незнакомый и неприятный запах, мелькание халатов, приглушенные голоса, тихий, таинственный звон инструментов — все это подавляло его.
Степан Ильич хотел дождаться конца операции. Решил дожидаться этого и Казгирей. Астемир же вынужден был уйти, чтобы развести по казармам конников Эльдара.
Одна из сестер, Наташа, пронесла зажженную керосиновую лампу.
— Спросите, не нужна ли еще лампа? — остановил ее Коломейцев.
Сестра вернулась со словами:
— Доктор говорит, что нужна бы.
Степан Ильич встал, Матханов остановил его:
— Позвольте, я сам пойду. У Нашхо есть хорошая лампа. — Казгирей поправил пенсне, вскинул голову и шагнул к дверям. — Будем верить, что все кончится благополучно. Не унывай, Эльдар.
— Спасибо тебе, Казгирей, за твою доброту, — сказал Эльдар. — В тяжелую минуту аллах ниспослал мне столь высокого человека с сердцем друга и брата. Знай, никогда не забуду я этого.
— Не надо сейчас об этом говорить, — отвечал Матханов, останавливая Эльдара. — Я исполняю обычай наших отцов — и только. Я мусульманин… Лампу пришлю.
Эльдар не успокаивался:
— Прошу тебя, сейчас же расскажи обо всем Нашхо… Нашхо должен знать об этом бандитском деле… А я… Я клянусь своею кровью, что отыщу злодея, пролившего кровь Сарымы… Хоть под землей, хоть в огне, хоть в ледяных щелях Эльбруса! Я знаю, чья тут рука.
— Ты знаешь, кто стрелял? — спросил Казгирей.
— Я знаю, кто направлял руку стрелявшего, кто повинен.
— Кто же?
— Нет, пока не надо называть это имя.
— Почему же? — удивился Степан Ильич.
— Не надо. Так будет лучше.
— Валлаги! — проговорил Казгирей. — Мне нравится твоя осторожность… Не делай ничего лишнего, а придет время, ты сам будешь искать виновных, твоих кровников…
Эльдар, занятый своими мыслями, не понял намека Казгирея, но Степан Ильич пытливо взглянул на Матханова: как это Казгирей, которого всегда особенно возмущал закон кровной мести, защищает верность дикому обычаю?
— Будешь искать кровника? — спросил Степан Ильич, когда Матханов вышел.
— Найти его нелегко как раз потому, что я знаю, кто он, — с прежней загадочностью отвечал Эльдар.
— То есть как это?
— Да вот так, Истепан Ильич, — грубовато отвечал Эльдар.
— Кто же это?
— Истепан, сейчас не надо об этом говорить.
— Ну, как хочешь… Только не дело большевика — расправа по обычаю мести… И странно слышать такой призыв от Матханова…
— Я ему выпущу кровь с затылка…
— Да, не шутки! — Степан Ильич вздрогнул, хотя и прежде приходилось ему слышать эту страшную клятву. Она означает неукротимость мстителя, безжалостность к врагу.
Разговор был прерван появлением Наташи. Ее глаза возбужденно светились. Из-под беленькой косынки выбивалась прядка золотисто-огненных волос. На ладони у девушки лежала маленькая пулька. Наташа потрогала ее узким пальцем с розовым ноготком.
— Степан Ильич! Смотрите… Вот! — сдерживая волнение, Наташа показывала пульку то одному, то другому.
— Давай сюда! — И не успела девушка отдернуть руку, как Эльдар сгреб пульку в кулак.
Наташа испуганно отшатнулась:
— Что ты? Зачем ты так?
Эльдар поднял руку с зажатой пулей и заговорил торжественно по-кабардински:
— Будешь жива — клянусь, никогда ни один волос не упадет с твоей головы, а каждого, кто повредит тебе, заставлю зубами рыть землю, выкапывать из земли камни…
«Как сильно любит он Сарыму, — думала Наташа, следя за Эльдаром… — В чем он клянется? Быть добрым или злым?»
— Успокойся, — ласково проговорила Наташа. — Слышишь? Сарыма будет жить… Ну, успокойся же, не плачь!
Степан Ильич оглянулся и увидел, что Эльдар и в самом деле уткнулся лицом в стену и его широкие плечи вздрагивают.
Очень кстати с улицы открылась дверь и внесли лампу.
— Казгирей и Нашхо прислали, — доложил посыльный в папахе и показал на великолепную лампу на длинной бронзовой ножке, под матовым абажуром.
Человек в папахе напомнил Эльдару о его всадниках, с которыми остался Астемир, но тут из операционной послышался, — нет, в этом Эльдар ошибиться не мог, — послышался стон Сарымы. Эльдар бросился к двери, Степан Ильич удержал его.
В дверях показался доктор. На его халате были пятна крови.
— Сейчас же уведите его отсюда, Степан Ильич, — потребовал доктор. — Да и сами уходите. Возвращайтесь завтра утром. Думаю, все будет благополучно. Забирайте, забирайте его. А за лампу спасибо.
Дверь захлопнулась.
Казгирей, сын Баляцо, да Келяр ждали Эльдара и Степана Ильича на улице.
Так и шли они вчетвером, притихшие, по обезлюдевшему, темному Нальчику к окраинным домам с конюшнями, в которых разместился отряд Эльдара.
Лишь привычка к темным улицам без единого огонька на весь квартал помогала путникам верно ступать по дырявым мосткам тротуара…
За широким тополем блеснул месяц.
В тот же поздний вечерний час, в доме, недавно принадлежавшем богатому купцу Шуйскому, где теперь помещались ревком и небольшая квартирка Инала Маремканова, заканчивался важный разговор.
Нашхо уезжал лечиться. Эльдар Пашев, только Эльдар Пашев должен заменить Нашхо и стать командиром отряда! Казгирей прилагал все свое красноречие для того, чтобы склонить Инала к такому решению.
Но Инал все еще колебался.