Но «Путь всадника» уже пролегал к поэтической зрелости, он вел к расцвету творчества Кешокова в послевоенные годы. С тех пор на кабардинском языке и в русском переводе вышло около двадцати его книг — сборников стихотворений, поэм, стихов для детей. Он переводил произведения Пушкина и Лермонтова. И эта работа явилась для него большой школой поэтического мастерства. Он также написал пьесу о современной Кабарде и сценарий о гражданской войне, в какой-то степени находящийся у истоков его романа о становлении Советской власти в родном краю.
Алим Кешоков принадлежит к тому поколению кабардинских писателей или шире — кабардинской интеллигенции, — которое выросло и сформировалось при Советской власти. Ему уже не пришлось изобретать письменные знаки для записи собственных стихов, как это вынужден был сделать в начале века в лишенной грамоты Кабарде народный певец Бекмурза Пачев, творчество которого стояло на грани устной и письменной поэзии. Ему не пришлось пробиваться к свету культуры через те страдания и лишения, которые перенес до установления Советской власти основоположник кабардинской советской поэзии Али Шогенцуков, учитель Кешокова и в творческом и в буквальном смысле этого слова. Это Али Шогенцуков приобщил учеников школы-интерната — и в их числе юного Алима — к знанию родного языка и к волшебству поэзии. Это он впервые открыл им яркий мир чужеязычных, но столь родных кавказцам Пушкина и Лермонтова.
Словно орлица, заботливо взявшая на простертое крыло своего птенца, чтобы приучить его к полету в поднебесных просторах, Советская власть взяла под особую опеку юное поколение отсталых народностей, чтобы повести его к высотам социалистической культуры. Но это не было шествием по расчищенному пути к завоеванным вершинам. Учась, надо было строить — не очень еще умелыми, еще не окрепшими руками надо было строить новую жизнь, повседневно и повсечасно.
И когда я сейчас гляжу на поседевшего Алима, я думаю, что его становление как писателя измеряется не только дистанцией от первой в истории аула начальной школы, оборудованной в бывшей конюшне, до аспирантуры в Академии общественных наук, но и повседневным познанием жизни в труде и борьбе — от крестьянского поля и пастбища до нелегких «руководящих постов» министра просвещения; секретаря обкома партии и заместителя председателя Совета Министров Кабардино-Балкарии, на которых он работал в недавние годы. Это не послужной список, а напоминание о той повседневной жизненной практике, которая во многом объясняет очень свойственное творчеству Кешокова сочетание лирической романтики и трезво досконального знания самых разнообразных областей жизни, сочетание лирико-философских обобщений с жизненно практической мудростью, накопленной народом.
Устремленный в будущее всадник чувствует за своей спиной огромный путь, пройденный человечеством, советской родиной, и, конечно, с особой остротой, — путь, пройденный родным народом. Он начинается в туманностях древнейших времен, в доисторическом каменном веке и в веках исторических, когда для предков адыгских племен две с половиной тысячи лет назад скифские наездники и греческие мореплаватели были новыми пришельцами. За спиною всадника не только образы древних богов и богатырей-нартов. Шум вешнего ветра наших дней не заглушает в его ушах стона народных песен о нашествии крымского хана и о турецких поработителях, о княжеских междоусобицах и царских колонизаторах, мужественный голос песни о вожаке крестьянского восстания Дамалее Широкие Плечи и гневные голоса народных певцов — джегуако, бичующих князей и царских правителей, и зовущие в бой революционные песни, которые принесли с севера русские борцы за свободу трудящихся и порабощенных народов.
Нет движения вперед без прошлого и памяти о прошлом. Ибо оно учит и вдохновляет в борьбе за настоящее и будущее. И нет правильного осознания прошлого без борьбы за будущее. Когда вы читаете стихи Кешокова, то чувствуете, как крепко сплетаются в их образах и идеях прошлое и настоящее. Движение, деяние, борьба за будущее — излюбленный мотив этих стихов. Да и во всей их идейно-образной системе, где современная тема часто выражается неожиданно обновленными традиционными образами и символами, как бы воплощается это движение.
Как нарт из колчана
Брал меткие стрелы,
Я песни из сердца беру своего.
Я путь воспеваю и трудный и смелый,
И песня мой подвиг, мое торжество.
Да, «с нартовской славой вышли мы в путь», но «мы днями не мерим, как мерили предки, свой путь, — далеко мы решили шагнуть». Автор стихотворения «Труд» перекликается здесь с мудрым народным певцом Бекмурзой Пачевым, который говорил, что надо знать прошлое, но не жить им, что «жить сегодняшней жизнью — это значит жить не прошлым», а «видеть в будущем силу свою».
Кешоков использует национально самобытные образы по-новому, обогащает родную поэзию широкими обобщениями, которые могли появиться только у поэта, взращенного социалистическим обществом и глядящего на мир глазами борца-коммуниста.
Всадник, конь, клинок. Эти традиционные для поэзии северокавказских народов образы, казалось бы, столь же банальны, как образы розы и соловья в азербайджанской или среднеазиатской лирике. Но мысль о банальности никогда не может возникнуть там, где старый и как бы стершийся образ одухотворен новой мыслью и новым чувством, обновляющими его.
Характерен в этом отношении цикл стихотворений Кешокова (одно из них, «Путь всадника», уже приводилось), где говорится об отважных всадниках, о вечном движении вперед, о счастье, обретенном в этом движении, в борьбе. В стихотворении «Путь всадника» мечта о бессмертном деле выражена символически и абстрактно. В другом стихотворении «Наш путь» (слово «путь» становится очень частым в этих стихах) она приобретает вполне конкретное выражение. Воспевая наше сегодняшнее движение к коммунизму, поэт говорит:
И этот путь проляжет навсегда,
Как Млечный путь пролег по небосклону.
Над нами путеводная звезда,
Но мы идем не праздничной колонной, —
Мы, как войска, идем на штурм высот,
Дается с бою каждая победа,
И поколенье новое идет
За нами по проложенному следу.
И в этом движении, в этой борьбе — счастье. Когда герой стихотворения «Счастье», вняв голосу «прошлых столетий», предполагает, что готовое счастье недвижно ждет его где-то вдали, когда он собирается поскакать, «чтоб, как возлюбленную, счастье умчать на скакуне своем», наша современность говорит ему:
— То, что ты ищешь, — пред тобой.
Вступи за счастье в бой горячий:
Зовется счастьем этот бой.
И я вступил на путь бойца
И нет пути тому конца.
Мотивы «путь всадника», «движение — борьба», «счастье» мы находим в их органическом единстве в стихотворении «На мчащемся коне»:
С честью послужит скакун быстроногий
Только тому, кто стремится вперед.
Сила реки, сокрушающей скалы,
Лишь в неустанно бегущей волне…
Где бы в пути меня смерть не застала, —
Встречу конец на летящем коне.
У тех, кто стремится ввысь, «сердцу никогда не знать покоя». И тем более не знает оно покоя у поэта. Этот традиционный мотив большой гражданственной поэзии, возникнув в одном из давних стихотворений Кешокова, с особой остротой прозвучал в его цикле «Стихи-стрелы», напечатанном весной 1963 года в «Правде». Четверостишье «Путь поэта» (снова путь!) представляет собой краткий диалог:
Умоляю сердце: бейся тихо, ровно —
На ухабах можно голову свернуть!
Отвечает сердце: — Разве я виновно?
Сам, поэт, избрал ты каменистый путь!
Мольба о покое — здесь только риторический ход. Ибо в стихотворении «Сердце» (1955), перекликающемся, между прочим, с известным стихотворением Назыма Хикмета «Разговор с Лидией Иванной», мы слышали, как поэт воскликнул: «Так бейся, сердце, с яростной силой», бейся, откликаясь радостью на детский смех, на трудовые подвиги доярки или токаря, гори гневом против тех, кто грозит нам новой войной, испепели огнем ненависти невежду и клеветника, все то, что мешает нам идти вперед.
Чтоб мой народ сказал свое сужденье:
«Хорошим сердцем обладал поэт!»
Чтоб не во мне — в моем стихотворенье
Ты продолжало биться много лет.
Если Кешоков предстал бы перед нами только как автор таких стихотворений, то и этого было бы достаточно, чтобы приковать к нему наше внимание: в этих стихах — мужественная декларация поэта и гражданина. И эта декларация конкретно воплощена в его стихах о делах и людях советской страны.
Глаз всадника, мчащегося в будущее, отличается острым зрением — и прямым и боковым. Он видит не только камни и пропасти на пути, но и лица и руки тех, кто расчищает этот путь и строит мосты. Всадник слышит добрые напутствия и сам воспевает тех, кто пролагает новые тропы к вершинам человеческого счастья.
Здесь и девушка шофер, молодая горянка, которая отныне так же свободно «жизнью своей правит, как управляет машиной». Здесь и «Заоблачные люди» (стихотворение так и называется), труженики высокогорного рудника Тырны-Ауз, люди орлиной породы, которые «стране добывают металл»; вот они спустились вниз «и переходящее знамя они получили и гордо на небо его увезли». Здесь и старая доярка, которая, презрев древнюю истину о том, что седина всегда умнее, пошла на выучку к своей бывшей ученице, ибо мудро рассудила: «Говорят: прибавляется жизни тому, кто новое в жизни стремится постигнуть».
С улыбкой и гордостью рассказывает поэт о старом колхознике-садоводе, который, увидев плакат, где под изображением седоусого человека была подпись «Мичурин», принял портрет последнего за свой собственный (тем более, что «по-кабардински все равно: «мичуринец» или «Мичурин»), считая совершенно естественным, что и он, честный рядовой труженик, достоин изображения на плакате («Плакат»).