АСТЕМИРА ВЫЗЫВАЕТ ПОЛКОВНИК
Наступило время развязки происшествия на сходе.
Карающий Меч Империи не забыл ничего и не обошел никого из виновников своего позорного отступления перед взволнованной толпой кабардинцев. Аральпов действовал без излишней поспешности, наверняка. Он знал давнюю неприязнь своего верховного начальника, полковника Клишбиева, к Жираслану. И цель Аральпова заключалась теперь в том, чтобы разжечь это недоброе чувство. Сама жизнь шла навстречу помыслам Аральпова. Появились наконец неопровержимые доказательства причастности Жираслана к крупной конской краже у одного из виднейших и состоятельнейших осетинских владетелей — Хазбулата, человека, всеми уважаемого, а главное, щедрого жертвователя в пользу знаменитой Дикой дивизии, представляющей Северный Кавказ на фронте.
«Зачем, — справедливо решил Аральпов, — мне рисковать, когда все можно сделать без риска и ухлопать Жираслана так, что лучше не надо…» Таким же способом он решил убрать и неблагонадежного Астемира… Что же касается дерзкого парня Эльдара, то, во-первых, Аральпову донесли, что с парнем якобы расправился Жираслан, поспорив из-за девушки, а во-вторых, решил пристав, это мелочь, не заслуживающая даже хорошей нагайки…
Аральпову ничего не стоило задержать у себя дело об угоне коней, но он приложил все старания к тому, чтобы Клишбиев как можно скорее узнал о недавнем воровстве, а заодно занялся бы «делом о возмутительном бунте объездчика Астемира Баташева, отлученного за свою безбожность и неуважительность от мечети, несмотря на довольную образованность и порядочные знания в коране и шариате…»
В доме Баташевых все были взволнованы новостью, переданной Астемиру через соседей, побывавших по своим делам у Гумара: старшина велел объездчику явиться в правление аула. От этого приглашения не ждали ничего хорошего.
— А может, по внушению аллаха он скажет что-нибудь хорошее, — допускала старая нана. Она уже не имела сил пасти индеек и целыми днями сидела у окна, обшивая внуков.
— С этой стороны хорошего не жди, — сомневалась Думасара. — За хорошее надо платить баранами и самогоном… Почему Гумар три дня не выходил из дома брата Мусы — Жемала Абукова? Потому что Жемал угощал его. А за что угощал? Весь аул знает, кто и по чьей хитрости пошел в солдаты вместо Газыза, сына Жемала. Где теперь доброволец Карим? Жив ли он? Так и тут. Хотел бы Гумар сказать что-нибудь приятное, сразу велел бы: «Режь, Астемир, барана. Приду в гости». Нет, тут хорошего не жди.
— Видит аллах, ко мне старшина с хорошим не придет, — согласился Астемир. — Теперь вот самому нужно ехать к старшине за головной болью.
— А вдруг заберут на войну! — вздыхала Думасара, и Лю со страхом думал про себя: «Чем же это грозит отцу усатый, весь в серебре Гумар, всегда такой важный и с таким большим кинжалом на поясе?»
И в самом деле, было над чем задуматься Лю. Что верно, то верно: серебра, пошедшего на украшение ножен Гумарова кинжала, хватило бы на кувшин! За одну сафьяновую кобуру люди готовы были отдать пару быков. Лю хорошо знал все эти подробности, о них часто судачили мальчишки. Знал Лю и то, что взрослые кабардинцы крепко побаиваются тяжелой руки старшины, а сам Гумар посмеивается: «Разве это я бью людей? Это мой кулак таков, что я не в силах удержать его…»
Удивительно ли, что, отправляя Астемира к старшине, мать и бабка охали и вздыхали, а Лю крепился, чтобы не зареветь и не осрамиться перед старшим братом, с которым они так славно разделили успех на койплиже. Хотя, с другой стороны, ему было интересно думать, что отца тоже, как лучших джигитов, могут взять на войну.
Хорошо ли, плохо ли — Астемир встретил Гумара на полпути. Старшина был в седле и на приветствие Астемира отвечал, не останавливая коня:
— Если ты искал старшину, ты его нашел, Астемир. Я слушаю тебя.
Астемир пошел рядом с конем.
— Говорят, я тебе нужен.
— Нет, ты мне не нужен. Ты нужен большому человеку. Ты должен завтра же пойти в город, к его высокоблагородию господину полковнику.
— Господину Клишбиеву?
— Да. Он ждет тебя. По пустякам не вызывает к себе начальник округа.
— Это так… А в чем же дело, старшина? Наверное, ты знаешь.
— Ты сам знаешь лучше меня, какая вина за тобою.
— И зачем начальнику вспоминать обо мне, объездчике? — недоумевал Астемир.
— Валлаги-таллаги, как это Клишбиев узнал, что у твоей матери есть такой сын, как ты!.. Не для парада же ты нужен!
В Нальчике предполагался парад добровольцев пополнения для Дикой дивизии, изрядно потрепанной в последних боях.
— Словом, Астемир, иди, там узнаешь, — заключил старшина и пустил коня рысью. В самом деле, старшина не знал, для чего начальник округа вызывает к себе простого объездчика из Шхальмивоко.
В доме всю ночь не спали. Отец приводил в порядок лучшее свое снаряжение, о чем-то все шептался с матерью и рано утром, еще раз осмотрев коня, выехал со двора, провожаемый напутствиями женщин. Приунывшие, со слезами на глазах, мать и бабка ушли в дом, а Лю, забравшись на старую грушу, долго еще смотрел, как пылил по дороге все дальше и дальше конь отца. В ясные дни Нальчик был хорошо виден из аула, а с груши и совсем хорошо, но Лю еще ни разу не побывал в городе и с нетерпением ожидал того дня, когда его поведет туда Эльдар в награду за подвиг на койплиже.
Через какие-нибудь час-полтора, оставив коня на дворе у знакомых в слободке, Астемир уже шагал вверх по Елизаветинской улице.
В городе было заметно предпраздничное оживление. То и дело навстречу Астемиру попадались офицеры в парадных черкесках, при шашках с темляками и в погонах, поблескивающих на солнце. Многие, кроме того, были украшены башлыками, с изящной небрежностью заброшенными за плечи. Тут, на Елизаветинской улице, возвышалось несколько двухэтажных домов, пестрели товарами лавки. Из окон небольших ресторанчиков-харчевен несся приятный запах шашлыка, тушеных овощей, слышались веселые голоса. В компании с офицерами, съехавшимися в город по случаю предстоящего парада, кутили местные князья. Иногда звучал женский смех. Нарядные дамы встречались и на улице.
Было известно, что не сегодня-завтра должны прибыть начальник Дикой дивизии и командир Кабардинского полка.
Несмотря на близость аула к городку, Астемир не часто бывал здесь, а сегодня это оживление, множество начальников и господ особенно смутили простого кабардинца. Но раз полковник Клишбиев приказал ему явиться, ослушаться Астемир не смел и, преодолевая робость, шагал дальше, к дому начальника округа…
Наконец он добрался до цели. К дому примыкал большой сад, лучший в городе, а неподалеку над обрывом, откуда открывался вид на долину речки и дальние аулы, стояло самое большое здание Нальчика — только что отстроенное реальное училище. За ним виднелись больница и тюрьма.
Около канцелярии толпились кабардинцы и балкарцы; многие прибыли верхами, другие же в тележках и на ишаках, на арбах с впряженными быками, а кто побогаче — на конных бричках. Самые разные дела вели сюда людей, но все с трепетом ожидали приема у строгого полковника. Не сразу решился войти в канцелярию и Астемир, но так как он пришел сюда по требованию самого Клишбиева, все же отважился и перешагнул неприветливый порог.
В просторной и прохладной приемной пожилой военный человек в очках в простой оправе усердно писал, не обращая внимания на привычные для него шум и крики, доносившиеся с улицы в открытое окно.
— Здравствуй, начальник! — произнес Астемир, но и это не отвлекло писаря от дела.
Через некоторое время, однако, он вдруг поднял голову и спросил:
— По делу князя Жираслана?
— Никак не знаю, — совсем растерялся Астемир, — не знаю, начальник, какое дело.
— А ты кто?
— Объездчик.
— Откуда?
Астемир назвался. Писарь, очевидно, что-то вспомнил и успокоился.
— А… жди! Стань вон там, у окна.
На улице усилился шум. Взглянув в окно, Астемир увидел в толпе пеших и конных людей высокого и худого богато одетого осетина, который наседал, размахивая плетью, — на кого бы вы думали? — на Жираслана. Да, перед разгневанным осетином стоял не кто иной, как Жираслан, — стоял спокойно, держа под уздцы нетерпеливого своего Шагди… Что кричал осетин?
В этот момент через приемную, звеня шпорами, прошли в другую комнату два блестящих офицера, а за ними показался знакомый нам Аральпов, Залим-Джери, в полной парадной форме полицейского офицера. Он остановился у притолоки входной двери. В глазах его была тревога, и даже сухие, желтые щеки, на этот раз тщательно выбритые, слегка зарумянились. Увидев Астемира, он пробурчал что-то вроде: «А, ты тут… Ну, ну…»
Писарь при появлении офицеров встал навытяжку, руки по швам, и долго не садился, хотя офицеры уже скрылись в кабинете, откуда сразу послышались голоса. Астемир узнал громкий, начальственный бас Клишбиева и отвлекся от того, что происходило на улице.
Вот дверь опять распахнулась, и в приемную быстрым шагом вошел толстый полковник в белой парадной черкеске с газырями из слоновой кости и в большой серой папахе. Усы, взгляд — все в лице полковника подчеркивало его суровость; крутой и властный нрав сказывался в движениях и походке.
Это был князь Клишбиев, человек, перед которым трепетали все. За полковником спешили офицеры.
— Где он? Где мерзавец? — спрашивал на ходу Клишбиев. Острый взгляд скользнул по Аральпову, вытянувшемуся в струнку, и по скромно стоявшему в углу кабардинцу. — Он увидит сейчас звезды среди белого дня — не будь я Клишбиев! Кто это?
Офицеры вопросительно уставились на писаря, и тот привычно отрапортовал:
— Вызванный по донесению пристава Аральпова объездчик Баташев.
— А! Пускай ждет.
И Клишбиев метнулся дальше — за порог, на крыльцо.
— Аральпов! За мной!
Толпа сразу стихла.
КЛИШБИЕВ И ЖИРАСЛАН
Опытный глаз полковника мгновенно разобрался в обстановке. Нарядный осетин, точно в строю по команде: «Смирно! Равняйсь!», замолк и повернул голову в сторону начальства. Жираслан оставался на месте, крепко держа за поводья своего коня. Весь вид Жираслана, пойманного наконец с поличным и сейчас призванного к ответу, выражал гордую покорность и готовность принять любое наказание, какое назначит ему его властный и знаменитый родич-князь, начальник округа.
Осетин сказал по-русски с сильным акцентом:
— Как жаль!.. Как я опечален, князь-полковник, что мне пришлось быть у тебя по такому делу! Если желаешь, я отдам табун… Если это поможет согреть нашу встречу…
— Прости меня, князь Хазбулат, за обиду! — прервал его Клишбиев и шагнул от него к родственнику-конокраду. Тот по-прежнему стоял не шевелясь, не поднимая головы. Клишбиев продолжал: — Мерзавец! Если бы ты содрал с моего лица кожу, я спокойнее смотрел бы в глаза людям… Бог наказал меня и весь наш род, заставив быть свидетелем этого падения… этого позора!.. Всю Кабарду ты заставил краснеть перед народами Кавказа… Способен ли ты понять это? Да знаешь ли ты, наконец, что князь Хазбулат не пожалел сорока лучших скакунов — отдал их в дивизию?! Многие ли пекутся не только о своем состоянии, но и о славе нашего отечества? Как же посмел ты с воровским намерением идти к нему? Князь на князя! Да понимаешь ли ты, что холопы только и мечтают об этом!.. Ты! Отвечай!..
Жираслан молчал.
Осетинский князь, ободренный и приятно взволнованный словами начальника, проговорил:
— Если князь Жираслан нуждается, я готов отдать ему своего лучшего коня. Для хорошего всадника коня не жалко. Пусть скажет об этом. Если, на беду, он не может принять гостей, я дам ему дюжину овец — пусть попросит. Я хочу, чтобы мы были добрыми соседями. Если на руке все пальцы в дружбе, — и Хазбулат растопырил и затем сжал пальцы, — это кулак… Если князь стоит за князя — это сила… врозь — нет силы… Зачем же князь Жираслан тайком идет ко мне воровать?
— Мудрость говорит твоими устами, — отвечал Клишбиев. — Жираслан не князь, а… вор… и негодяй!
И тут хорошо слышавший все, что происходит за окном, Астемир не поверил своим ушам. Не меняя позы, не подняв перед обвинителем головы, Жираслан отчетливо произнес те самые слова, которые недавно Эльдар сказал на сходе в ауле по адресу ненасытных богачей:
— Все мы воры, все конокрады!
Некоторое время стояла тишина, и опять раздался голос Клишбиева, пришедшего в ярость:
— Как это «все мы конокрады»? Кто все? Ты вор! Если ты не связан, так только потому, что носишь ту же фамилию, которую носил мой отец… Так кто же еще вор? Кто не смеет поднять глаза на людей от страха перед правосудием?
Тут опять заговорил Жираслан. Он не возражал против обвинения, а сказал так:
— Нет, полковник, я постою за себя, не опущу головы от страха и не побегу перед обнаженным кинжалом.
Дерзкий Жираслан намекал на памятный всем случай, когда, безжалостно расправляясь с участниками Зольского восстания, Клишбиев в одном из аулов встретил неодолимую стойкость и вынужден был бежать в своем фаэтоне от обнаженных кинжалов карахалков. Этот намек взорвал Клишбиева.
— Ты постоишь за себя, мерзавец! Ты, недостойный чести и пощады! Ты, язва на лице нашего рода, еще смеешь говорить о мужестве? — с неожиданной для своей полноты живостью Клишбиев одним прыжком приблизился к Жираслану. Длинный шелковый ус, краса и гордость князя-конокрада, очутился в кулаке Клишбиева, и с бешеной яростью полковник рванул его. В зажатом кулаке остался клок волос, вырванных с мясом. Нижняя часть лица Жираслана залилась кровью, кровь брызнула на блестящие головки золоченых газырей. Морщины сбежались на лбу под золотистой кабардинской шапкой. Расширились, блеснув не то от боли, не то от ненависти, черные глаза — и только…
— Скажи, брат Хазбулат, чем могу я еще возместить тебе?
— Бог возместит, князь, — отвечал осетин и поднял с камня мостовой клок уса. — А я доволен.
— Ну, тогда прощай.
Клишбиев с той же живостью взбежал на верхнюю ступеньку крыльца и, обернувшись к собравшимся, сказал:
— За посягательство на собственность князей буду расправляться беспощадно. Никаких бунтовщиков и смутьянов! Никаких конокрадов! Никаких поджигателей! Так всем и передайте, братьям и друзьям, отцам и сыновьям! Так и завещайте внукам!
Жираслан скакал карьером, подковы звенели по вымощенной булыжником мостовой. Он прижал к ране платок, но и платок мгновенно пропитался кровью.
Удовлетворенный судом, Хазбулат не сводил глаз с уже опустевшего крыльца и наконец проговорил торжественно:
— Да возвеличит его бог!
За это время толпа разрослась. Теперь тут были и прежние ходатаи по делам, и ответчики, и люди, заискивающие у писаря или адъютанта, и просто набежавшие зеваки, мальчуганы ближайших кварталов, и сдержанно любопытствующие офицеры с дамами. На всех сцена произвела такое впечатление, что, когда уже все затихло и Хазбулат уехал, сопровождаемый челядью, толпа долго не расходилась и осматривала камни мостовой со следами крови.
КЛИШБИЕВ И АСТЕМИР
Время шло к вечеру, а Астемир продолжал стоять в стороне, не решаясь напомнить о себе писарю. Клишбиев отменил всякий прием, и только офицеры да какие-то важные господа иногда входили к нему в кабинет. В приемной кроме писаря, то и дело вскакивающего на голос полковника, сидел еще Аральпов, и это особенно тяготило Астемира.
Но вот писарь опять вскочил на крик полковника:
— Аральпова ко мне и этого… кабардинца!
Аральпов, встряхнувшись, оправил нарядный серебряный кушак и, придерживая шапку, молодцевато замаршировал к дверям кабинета. Не переступая за порог, встал в дверях по форме.
— А этот… отрешенный, — спросил Клишбиев, — тут еще?
— Иди, дубина, — подтолкнул Астемира писарь, и Астемир, стараясь не ударить лицом в грязь, так же молодцевато остановился рядом с Карающим Мечом.
— Ну, так что? — спросил начальник округа из-за широкого стола с бумагами и тяжеловесным чернильным прибором, — значит, он отступник и вольнодумец?
— Так точно, — рапортовал Аральпов. — Неоднократные жалобы духовного начальства. На сходе говорил разные возмутительные речи. Неуважение к старшим. Неблагонадежный!
— Однако! Что же ты, братец, где это ты набрался такого духа?
Астемир не знал, что ответить. Клишбиев продолжал, читая какую-то бумагу:
— Фамилия Баташев?
— Астемир Баташев.
— Когда говоришь с полковником, применяй положенное обращение: «ваше высокоблагородие» или «господин полковник». Слыхал когда-нибудь? А не слыхал — приучайся. За что хотели отлучить от мечети?
«Неужели, — думал Астемир, — вызвали по этому делу? Не может быть. Уже и в ауле забыли об этом…» Однако надо было отвечать.
— Поссорился с хаджи Инусом.
— Это которого как-то зимою нашли замерзшим?
— Да, господин полковник.
— Только всего? Да и было это… года три тому… больше. Еще до войны!
— Еще до войны, господин полковник, — подхватил Астемир. — Очень жалею, но мало-мало побил его. Так пришлось.
— Что же это ты, братец? Духовное лицо, святой человек, а ты — драться. Характер! Ты ведь, кажется, язык знаешь? Дети есть? — один за другим сыпались вопросы на Астемира, а его мучало одно: «К чему все это?» — На какие доходы содержишь семью? Как твердо знаешь коран? Бывал ли где-нибудь дальше Нальчика? Встречался ли с шейхом? Так, значит, закрыл навсегда священную черноту корана? Напрасно. С такими задатками — напрасно. А! Как ты сам думаешь?.. Хорош сохста!
— Теперь уже не сохста, господин полковник.
— Ну вот, ближе к делу! Ты, Аральпов, можешь идти. Этого негодяя пока в тюрьму не будем запирать. Это я не о тебе, Баташев, — усмехнулся полковник. — Видел, как я расправился с конокрадом? Так вот! — чуть ли не закричал Клишбиев, будто снова перед ним стоял Жираслан. — Так будет со всяким возмутителем в это трудное для отечества время. Намотай себе на ус… Ты что же? Ступай, — обернулся он опять к Аральпову. — Продолжай следить и выясни мне все под самый корень: кто, сколько, где? Понятно? Тот негодяй нам еще пригодится. Ступай. А ты, Баташев, прикрой дверь.
Недоумевающий Аральпов, козырнув, удалился. Астемир прикрыл дверь.
— Подойди сюда.
Астемир сделал вперед несколько шагов, удивленный не меньше Аральпова и слегка испуганный, — ничего подобного не могло ему даже присниться. Клишбиев, что-то обдумывая, взял со стола бронзовую фигурку. Играя ею, осмотрел кабардинца с ног до головы.
— Слышал о тебе от князя Шарданова, что ты толковый и довольно начитанный человек, и я решил сделать тебя заместителем полкового кадия. Для этого и вызвал. Что скажешь?
Плохо понимая, о чем идет речь, Астемир молчал.
— На днях в полк пойдет пополнение. Этим занимается помощник командира полка князь Шарданов. Князь тебя знает, ты знаешь князя. Я ему доложу. Согласен? Ну, понимаю, что застаю тебя врасплох. Подумай и завтра рано утром приходи. Ответ должен быть только «да». Понятно? Каким другим может быть ответ? Тебе делают честь! — опять закричал полковник. — Я знаю, что говорят по аулам. Но Максидов погиб по глупости… Нам дураков не нужно. Не такое время. «Аллах велит не жалеть живота для победы и славы отечества» — вот первая заповедь наших дней; а тот дурак… Ну ладно! Все, что нужно сказать, я еще скажу тебе. Иди. Сейчас мне некогда. Завтра приходи. А не примешь чести — заставим! Пошлю рядовым! — заорал Клишбиев. — Ступай!
Решение начальника края, на первый взгляд странное, объяснялось довольно просто. Донос пристава Аральпова о неблагонадежности объездчика Баташева был не первым в своем роде. Не раз недовольство им высказывали состоятельные и почтеннейшие его односельчане; плохо отзывался о Баташеве и владетельный князь Шарданов, помощник командира Кабардинского полка, чье поместье было рядом с Шхальмивоко; но при этом неизменно отмечали, что Баташев человек ученый, за словом в карман не лезет, знает язык, то есть говорит по-русски, а текст корана умеет так истолковать, что выходит победителем в любом споре. С другой стороны, большинство в народе уважало Баташева, как будто он не простой объездчик, а джегуако. Клишбиев решил убить двух зайцев. В полку погиб второй кадий. Погиб по своей глупости. Кадию идти в атаку не полагается, но он внушал солдатам веру в божественную неуязвимость какого-то амулета… Тогда солдаты потребовали, чтобы кадий доказал правоту своих слов, и кадий Али Максидов был убит пулей, как только вышел из-за прикрытия.
Подкрепление, отправляемое в полк, должен сопровождать кадий или его заместитель. Лучшего кандидата на эту должность, чем Баташев, полковник и не искал: он освобождался от беспокойного человека, вполне пригодного для роли кадия в походной и боевой обстановке.
Астемир понял, что решается его судьба, а может быть, и судьба его детей. Он не испытывал прежнего замешательства и, чувствуя себя как на краю пропасти, отступил на шаг.
— Я не гожусь для этой должности, господин полковник.
— Как это так «не гожусь»? Я-то ведь подумал, годишься ты или не годишься?
— Я недостоин этой чести, и у меня дети. Позвольте, господин полковник, не согласиться с вашим предложением.
— Если не нравится тебе предложение, ты получишь приказание. Что скажешь?
— Видит аллах, мне больше нечего сказать, господин полковник, я все сказал.
— Все скажу я, не ты, вдовий сын! Я буду кончать разговор, а не ты. И в самом деле — бунтовщик… Подумайте, не нравится мое предложение! Срок — до завтра. Утром — тут. Ступай и подумай… Ему не нравится… А? Что скажете?
Уже совсем стемнело, когда Астемир сел в седло. Нелегкая задача встала перед ним, но он ни словом не обмолвился об этом перед гостеприимными хозяевами, у которых оставлял коня, и, как ни уговаривали его закусить, поспешил домой.
Он немного успокоился, только когда вместе с конем, поводящим ушами и раздувающим ноздри, почуял знакомые запахи аула.
Спустилась ночь. В дымку уходил на западе молодой месяц, приближались тени знакомых акаций и первых строений аула. Лениво лаяли собаки, и трудно было Астемиру поверить, что ни с того ни с сего он вдруг может навеки расстаться с аулом, с семьей… «Нет, — твердо решил он. — Пусть будет что будет, но сам я не оставлю их. Зачем? Во имя чего? Если уходить, то не на войну».
— Отец! — вдруг услышал Астемир тихий окрик и узнал голос Лю.
Мальчик, видимо, дожидался отца на околице и теперь бежал за конем.
— Зачем ты здесь, Лю? — Астемир остановился.
— Дада! Почему тебя не было так долго? — звучал взволнованный голосок. — Нана Думасара плачет. Она думает, что тебя заперли в тюрьму.
— Нет, Лю, видишь — не заперли.
— Ну, это хорошо… А я все равно пошел бы завтра в Нальчик и к тебе в тюрьму вместе с Эльдаром. Эльдар сказал, что он возьмет меня и Тембота. Там завтра будут генералы и весь Кабардинский полк. Ты позволишь мне пойти с Эльдаром? — Астемир тронул коня, и Лю шагал теперь, держась за стремя.
— Посмотрим, сынок. Утро вечера мудренее.