ПАРАД ВОЙСК И ГОРЕ СЕМЬИ
Всю ночь дада шептался о чем-то с матерью, наной Думасарой, а наутро, чуть свет, когда Тембот и Лю только что проснулись и с нетерпением ждали разрешения одеваться, чтобы идти с Эльдаром в город, мать с мокрыми от слез глазами сердито растопила очаг и замесила тесто для лепешек. Не замечая нетерпеливых взглядов мальчиков, принялась чистить бешмет, как бы опять собирая Астемира в город. Астемир же тем временем заснул.
Все это было очень странно. Старая нана, охая, шарила что-то по углам, и вообще ничего не было похожего на тот праздник, которого ждали Тембот и Лю. У взрослых все не так, как должно быть.
А вот и Эльдар! Это совсем другое дело. Эльдар одет в лучшую свою одежду и даже призанял у кого-то шапку и мягкие кавказские сапожки. Ай да Эльдар! Вот таким бы увидела его Сарыма! Очевидно, и сам Эльдар больше всего хотел сейчас, чтобы Сарыма увидела его, хотя бы через плетень, потому что говорил как-то особенно громко, то и дело поглядывая в сторону двора вдовы Дисы. Там, однако, только пес залаял на голос Эльдара.
— Эй вы, Тембот, Лю! Отоспались? Если идете со мной — идем!
— Нана, — заволновался Тембот, — это Эльдар. Ты обещала отпустить нас.
Лю сосредоточенно сопел носом.
— Не знаю, сынок. Отец заснул. Пусть поспит немножко. Ему ведь опять выезжать в поле.
Но Астемир, оказывается, уже проснулся. Устало, тяжело вздохнув, он проговорил:
— Отпусти их, Думасара… Пусть пойдут посмотреть Кабардинский полк, где их отец будет кадием…
— Ох, Астемир, зачем так говоришь? — вздохнула Думасара. — А им нужно ли это? И одеть их надо, как мужчин. Во что?
— Пусть пойдут — меньше слез будет… Подойди ко мне, Тембот… И ты, Лю, — Астемир пошлепал Лю по голенькой спине, а Тембота по плечу.
— Мужчине всегда нужно видеть войско и оружие, — поддержала мальчиков старая нана.
Думасара, подавляя слезы, стала одевать Лю, и скоро он и Тембот были готовы сопровождать Эльдара.
Но теперь тот медлил, все еще не теряя надежды щегольнуть перед Сарымой. А на соседском дворе по-прежнему было тихо. В чем дело?
— Сарыма с матерью с вечера поехали в город на шарабане лавочника Рагима, — догадалась пояснить старая нана.
— Уехала! На шарабане Рагима?!. — поразился Эльдар.
— Чему удивляешься? — многозначительно заметила старая нана. — Рагим хочет показать свое богатство и щедрость.
— Эльдар! — тормошил Лю. — Пойдем, Эльдар, а то опоздаем.
Видно, ничто больше не задерживало Эльдара.
— Пошли!
— Подсядьте на попутную мажару! — крикнула Думасара вдогонку.
— Подсядем!
Эльдар, занятый своими тревогами, широко шагал, Тембот едва поспевал за ним. Рысцой бежал маленький Лю, стараясь не отстать. Шутка сказать — впервые в жизни он шел в Нальчик, да еще в день, когда ожидается военный парад…
Было отчего потерять голову обоим мальчикам. Площадь перед Атажукинским садом, как называли в Нальчике обширный парк, разросшийся вдоль высокого берега реки, была окружена народом. На деревьях устроились мальчишки, под деревьями сгрудились всадники, подводы, брички, арбы, женщины с детьми на руках, старики в черкесках с кривыми, мечеподобными кинжалами. То тут, то там раздавался женский плач. Матери старались рассмотреть в строю своих сыновей. Иные, привстав, махали платками или шапками.
— Сынок, родной! Не сойду с козьей шкуры, все буду молить аллаха…
— Доживу ли, пока вернется?
Кто-то кричал:
— Сынок, пиши. Я бумагу положила тебе, найдется грамотный человек — пиши письма, тут писарь прочтет…
— Аслан! Амулет надень на шею!
Старики стояли молча, степенно, не роняя достоинства, но женщинам не мешали выражать свои чувства.
Сотни выстроились на площади — все в полной экипировке и вооружении: казацкая кривая шашка с закрученной головкой эфеса, кинжал, за плечами кавалерийский карабин. Командиры сотен осанисто держались на отборных конях, красовались, сверкая оружием и погонами, каждый перед своей сотней. Офицеры не спускали глаз с трибуны, сколоченной посреди площади, украшенной цветами и русскими трехцветными флагами — бело-сине-красными… Перед фронтом сотен развевался штандарт, сверкали трубы музыкантов.
И вот со стороны города, у стен тюрьмы, замыкавшей парк, показался красивый экипаж, сопровождаемый почетным конвоем всадников. На площади грянул оркестр. Раздалась команда: «Смирно!» Кони навострили уши, зазвякали уздечки. Экипаж и верховые проехали к трибуне. Из экипажа вышли генерал, начальник дивизии и командир полка, щеголеватый, рослый полковник, украшенный множеством орденов. В полной парадной форме за ними следовал полковник Клишбиев.
Началась церемония принятия рапорта.
В толпе напряженно старались услышать каждое слово.
Весело играло солнце. Ласточки резво носились над рядами всадников. Генерал, приняв рапорт от командира полка, в сопровождении офицеров и знати Кабарды поднялся на трибуну. Первым произнес речь начальник округа.
— Сыны отечества, дети мои! — несся по площади его хрипловатый бас — С вашими отцами и матерями мы будем ждать радостной вести о ваших победах, о воинской доблести славного Кабардинского полка. За царя и отечество! Ура!
После него говорил генерал, начальник дивизии, а затем знатный старик кабардинец обратился к генералу.
— Если во главе стаи птиц — орел, — сказал старик, — то полет птиц уподобляется полету орла. Если во главе стаи — ворон, то он приведет только к падали…
И не успел еще этот посланец от знати закончить свое слово, как пожилой, в великолепном национальном костюме человек, известный коннозаводчик Коцев, вывел к трибуне стройную лошадь в высоких белых чулках. Чистопородный конь огненным глазом водил по сторонам. Кабардинское седло было украшено золотой инкрустацией, пуговки на уздечке сверкали золотом, стремена — серебром. Это был подарок начальнику дивизии. Вслед за этим, под возгласы «ура», такого же коня подвели к командиру полка. Полковник, поблагодарив за подарок, сказал, что он горд доверием, какое ему оказали кабардинцы, и не пожалеет себя в битвах за царя и отечество.
— Недалек тот день, — сказал полковник, — когда полк, слава о котором гремит по всей армии, вернется с победой!
— Ура! — опять прогремело по площади, и оркестр заиграл туш.
Как только оркестр смолк, сотни двинулись мимо трибун. О, это было замечательное зрелище! Надолго запомнили Лю и Тембот эту картину: гордое знамя, сверкающие трубы оркестра, оголенные шашки офицеров и стройные ряды всадников в папахах, с винтовками за плечами… Мерный шум сотен копыт… пыль, звон, возгласы восхищения…
Полк проходил церемониальным маршем, офицеры на трибуне отдали честь и не опускали рук, покуда не проследовал весь полк…
Лю и Тембот не видели и не догадывались о том, что прямо с парада кавалеристы пошли на станцию — грузиться в эшелоны. За полком двигались толпы пеших и конных, вереницы скрипучих арб и звенящих железом подвод. А ведь и отец Тембота и Лю уйдет с этим полком…
Лю знал другое: вечером отец, вернувшись из объезда, сойдет с коня, а Лю — тут как тут — расскажет ему, сколько интересного им с Темботом и Эльдаром удалось сегодня повидать!
Так думал Лю, возвращаясь домой.
Этот день редкого счастья стал для Лю и днем большого горя.
Когда радостно возбужденные мальчики вбежали в дом, их сразу испугал вид матери и бабки — мать как будто с ночи не вытирала слез и даже словно похудела. А бабка сказала:
— Ваш отец уехал.
— Куда уехал? Зачем?
— Уехал надолго. Так нужно, дети. За ним приходил Залим-Джери.
Так начался для Лю новый период жизни — без отца.
СЕРЬЕЗНОЕ ОГОРЧЕНИЕ ЭЛЬДАРА
Начались серьезные огорчения и у Эльдара.
Во время парада он не столько наслаждался зрелищем, сколько выискивал в толпе зрителей Сарыму. И он нашел ее. Действительно, их с матерью сопровождал Рагим.
Кто не знал в ауле лавочника Рагима? Это был уже немолодой, румяный человек с живыми глазами, аккуратной черной бородкой. Он всегда покручивал концами пальцев такой же черный, как борода, длинный ус. Дела в его лавке шли неплохо. Он знал, кому отпускать товар в долг, с кого взять небольшой процент. А в лавке у Рагима можно было найти и керосин, и карамель, и соль, и мыло, и ленты, и кружева, и тесьму, а главное — хорошо выпеченный русский хлеб, пряники, в страдную пору — лезвие для косы, зимою — гвозди. За своими оптовыми закупками Рагим ездил обычно в широком гремучем шарабане, запряженном парой крепких коней.
В этом шарабане он привез в город Дису с дочерью, и, когда Эльдар наконец увидел их, что-то больно кольнуло сердце. Ему очень не понравилась услужливость лавочника. Эльдар плохо видел лицо Сарымы, но каждое движение ее тоненькой, гибкой фигурки показывало, как увлечена девушка красивым зрелищем на площади, и музыкой оркестра, и топотом сотен лошадей…
В дни после парада Эльдар, может быть и сам не отдавая себе в этом отчета, стал как-то особенно внимательно прислушиваться к тому, что происходит за забором у вдовы Дисы, а когда — правда, это случалось редко — он видел Сарыму, возвращавшуюся с какой-нибудь недорогой покупкой из лавки, юноша спешил уйти незамеченным.
Но однажды ему стало стыдно перед самим собой, и он открыто пошел навстречу и даже, вопреки обычаю, первым приветствовал девушку:
— Как живешь, Сарыма?
Девушка уже увидела Эльдара и ускорила шаги. Она слегка смутилась, но отвечала с такой ласковой приветливостью: «Аллах о тебе спросит, Эльдар», — что у Эльдара возликовала душа. Он продолжал:
— Видел тебя с Дисой в Нальчике.
— Ой! Это когда мы ездили смотреть парад?
— Да.
— Почему же ты не подошел к нам?
— Еще видел с вами Рагима.
— Ну да! Он пригласил нас в свой шарабан.
— Ну, пусть аллах не оставляет тебя, Сарыма… Я пошел.
— Пусть аллах не оставляет тебя, Эльдар. Я часто слышу, как ты колешь дрова и поешь песни у соседки Думасары.
— Да, Астемир теперь уехал, и я помогаю Думасаре. А почему ты перестала приходить туда?
— Ой, Эльдар, нана не пускает… Так нехорошо!
— Да, нехорошо… Ну, пусть не оставит тебя аллах.
Снова острая тревога закралась в сердце парня, и не напрасно.
С некоторых пор Рагим стал частым гостем у бедного очага вдовы Дисы.
Не без лукавства действовал Рагим. Началось все с того, что однажды лавочник засмотрелся на девушку, спросившую у него два фунта соли. Девушка сжалась под его взглядом. Покручивая ус, армянин игриво оглядел ее с ног до головы.
— Соли… А зачем только соли? Возьми и леденцов…
Рагим плохо говорил по-кабардински, это всегда смешило Сарыму, но на этот раз было не до смеха — взгляд мужчины смущал ее.
— Вот… только! — Сарыма разжала узкую ладонь и показала монетку — все, что у нее было.
— Эх! — крякнул лавочник, да так смешно, что смущение у девушки прошло. — Ты, красавица, верни эту копейку матери, скажи, что Рагим не берет денег у бедной вдовы… а вот соль, вот леденцы и ленты. Это — тебе.
Велик ли грех, если девушка, почти ребенок, не устояла перед такими дарами, а Диса, услышав, как ласково лавочник обошелся с дочерью, от радостного волнения раскраснелась и то снимала, то снова повязывала свой платок.
Вскоре Диса и сама посетила лавку Рагима. Вкусные запахи свежего хлеба, пряников, халвы кружили голову всегда голодной женщины. К своей чести, Диса предпочитала сама недоесть, а отдать кусок Сарыме или семилетней Рум. Лавочник понял, что выражают глаза женщины, жадно осматривающей полки.
— Двоих оставил мне муж, — приговаривала Диса, — горе, горе мне! А ты такой щедрый, Рагим, да умножит аллах твое достояние!
— Время невеселое, — с трудом справляясь с кабардинским языком, отвечал Рагим, — мусульманин должен всегда помогать единоверцу. — Рагим любил подчеркнуть, что хотя он по национальности армянин, но все же мусульманин. — Аллах помогает мусульманину, и мусульманин должен помогать мусульманину.
— Хорошие слова. Да будет прежде всего аллах твоим другом! Пойду пылить по дороге. — Диса со вздохом развязала тряпку, в которой берегла монету. — Отвесь, Рагим, фунт хлеба. Сарыма растет, иногда и ей нужно полакомиться…
— Для Сарымы берешь? А зачем один фунт берешь? Возьми больше, душа моя.
Лицо Рагима расплылось в улыбке, выражавшей его готовность на большие жертвы. Диса растерялась:
— Когда я смогу отдать тебе?
— Торопить не буду. А не отдашь — в суд не подам, — опять осклабился Рагим. — Бери! — и он подал солидный пакет с хлебом, конфетами, рисом.
— Аллах вернет тебе чистым счастьем, добрый человек! В раю тебе — лучшее место.
Теперь уже Рагим и сам стал посещать бедный очаг вдовы. Он одарял и вдову и обеих дочек то конфетами, то кренделями, то рисом или даже свежим маслом, ситцем на платье, ленточкой в косу, не забывая даже старого пса Пари, который с неохотой оставлял свое место в яме у плетня.
— Хорошенькая дочь у тебя, — говорил Рагим.
И Диса отвечала:
— Да, слава аллаху, ничто не повредило ее — ни кипяток, ни яма на дороге.
Догадливая мать ловчилась оставить Сарыму наедине с гостем.
Диса была неглупой женщиной, непохожей на обычных болтушек аула. После похорон и надгробных рыданий, когда другие плакальщицы уже безудержно тараторили в доме умершего, Диса, совершив обряд, молчаливо удалялась. Так и сейчас она никак не отзывалась на вопросы любопытных, уже угадывающих кое-что, — делала вид, что ей эти намеки непонятны, но про себя все с большей и большей страстью отдавалась мыслям о возможном переломе в судьбе Сарымы. Когда, полная восторга от подарков доброго гостя, к ней прибегала маленькая Рум и показывала матери конфетку в цветной бумажке или сахарного петушка на палочке, Диса старалась придержать ребенка подле себя, опять оставляя старшую дочь наедине с гостем.
Рагим не упускал возможности подсесть к Сарыме, как бы невзначай пройтись рукой по нежному плечу, по косам девушки, которая выросла сиротой и теперь в ласке пожилого и доброго человека, как бы возмещавшего ей давнюю утрату отца, не чуяла ничего дурного, находила даже какое-то утешение. Она смеялась и забавлялась в присутствии гостя, не задумываясь над причиной возрастающей неприязни матери к Эльдару, неприязни, начавшейся с памятного койплижа и особенно заметной с тех пор, как в гости к Дисе стал ходить Рагим. Всякий раз, когда Сарыма, услышав голос Эльдара во дворе соседки Думасары, бежала к плетню, раздавался окрик матери: «Сарыма, стыдно тебе лазать на плетень, уже не маленькая… Займись своим делом». А Рагим, смотришь, уже заглянул в хлев и по-хозяйски похлопывает корову по ее пыльным широким бокам или, покручивая ус, следит, как Сарыма кормит драчливых кур, и посмеивается:
— Вот этой молоденькой подсыпь! Не скупись, не скупись, она молоденькая, как и ты… А, Сарыма, как думаешь, хорошо быть молодой хозяйкой? А? Почему ничего не отвечаешь?
— Я больше люблю, когда музыка и танцы, — наивно отвечала Сарыма. — Помнишь, Рагим, удж у Мусы? Видел, как я танцевала?
Но Рагиму эти воспоминания не нравились.
Кое о чем Сарыма начала догадываться, когда однажды ей все-таки удалось словчиться и, уцепившись за ствол яблони, незаметно для матери обозреть соседний двор. Ей послышался голос Эльдара, и она не ошиблась — Эльдар помогал Темботу полоть кукурузу. Тут же копошился и Лю. У Сарымы стало так радостно и тепло на душе, как уже давно не случалось. Она остро почувствовала несправедливость матери, запрещавшей встречи с Эльдаром и даже с его маленькими приятелями Темботом и Лю. Сарыма вполголоса позвала:
— Лю! Тембот!
Мальчики и Эльдар, услышав ее звонкий голосок, живо обернулись.
— Ай, Сарыма! — обрадовался Лю. — Иди к нам! Почему ты не приходишь больше?
— Она выходит замуж, — солидно пояснил Тембот.
— Что ты болтаешь, Тембот? — засмеялась Сарыма. — За кого я собираюсь замуж, не за тебя ли?
— Нет, не за меня, — так же солидно ответил Тембот, — а за лавочника Рагима. Об этом — я слышал — говорили нана Думасара и старая нана, — и тут же Тембот дал свою оценку этому факту: — Плохо делаешь, Сарыма. Рагим старый и смешной, Эльдар лучше.
— Эй, болтун, займись лучше делом! — прикрикнул на него Эльдар, опять взявшийся за работу. — Сарыма знает, что делает…
— Рагим увезет ее, — мрачно заметил Тембот.
Лю глубокомысленно посапывал носом и посматривал то в сторону Эльдара, то в сторону плетня, из-за которого выглядывала головка девушки. Сарыма замолкла.
— Как? Совсем увезет? — почти испуганно спросил Лю.
— Ничего, — с деланным спокойствием продолжал Эльдар, — она нас не забудет… Правда, Сарыма, не забудешь нас? Смотри же, выйдешь замуж — помоги и мне жениться, — закончил он шуткой, но в голосе парня чувствовались обида и горечь.
— Сарыма? Опять полезла? Да не стыдно ли тебе? — послышался голос Дисы.
Хорошее, радостное настроение девушки как рукой сняло. Впервые она почувствовала, что на самом деле означают эти материнские намеки, окрики, взгляды, пристальные, внимательные и немножко озабоченные, усиленные заботы о том, чтобы дочь вовремя умывалась, причесывалась… Догадка эта застала девушку врасплох, она не решалась поверить самой себе, но очень скоро — на другой же день после разговора с Эльдаром — опять появился Рагим, и все окончательно выяснилось.
СТРАШНЫЙ ДЕНЬ
Весь жемат взволновался редким зрелищем: шарабан лавочника Рагима, прогремев, остановился у дома вдовы Дисы, открылись ворота, и экипаж въехал во двор. Отпадали всякие сомнения: если празднично одетый мужчина въезжает на чужой двор в шарабане, крытом ковром, то это может иметь только одно значение… А что прикрывает ковер? Какой калым привез жених?
Стук шарабана и возбужденные голоса соседок услыхали и в доме Баташевых. Кстати или некстати, как раз в это время Эльдар с мальчиками копались на огороде.
Мальчики видели, как побледнел и потупился Эльдар, как дрогнули его губы. Но ни сам Эльдар, ни Тембот, ни даже Лю словом не обмолвились по поводу происходящего за плетнем. Оттуда слышалось радостное визжание маленькой Рум, донеслись и слова Рагима, по-видимому угощавшего девочку: «И здесь что-то есть. Полезай за бешмет…»
— Как ты добр! — говорила Диса. — Зачем тратишься? Слава аллаху, твоими заботами дети теперь сыты.
— Ничего, ничего, — бормотал Рагим, — это все от чистого сердца… А где же твоя красавица? Тут и для нее кое-что есть.
— Сарыма! — звонко крикнула маленькая Рум. — Выходи, Сарыма, смотри, вон сколько у меня пряников и конфет.
— Сарыма, иди, красавица, сюда! Принимай гостя, — в первый раз Сарыма услыхала от матери такое обращение: «красавица». — Ну, скоро ли ты? — более властно позвала свою дочь Диса.
Эльдар приостановил работу и напряженно прислушивался. Скрипнула в доме входная дверь, и Сарыма сказала: «Иду, нана». Эльдар снова взялся за тяпку. Тембот и Лю угрюмо молчали, чувствуя душевное состояние своего взрослого друга и понимая, что в доме Сарымы начинаются серьезнейшие дела. Было жалко Эльдара, и очень интересно, и немножко тревожно.
Дети угадали: события развернулись быстро и не совсем обычно.
Послышался крик Дисы:
— Одумайся, негодная! Дети твои будут есть белый хлеб с медом. Разве я для того родила тебя, чтобы ты не слушалась меня? Всю свою жизнь я недоедала, чтобы теперь, когда счастье стоит на пороге, ты пренебрегла волей матери?.. Откуда ты такая спесивая? Ты пыли его сапог недостойна! Не вводи меня в грех! О, если бы твой отец был жив!
— Она будет бить ее, — предположил Лю.
Тембот взглянул на Эльдара, ожидая его заключения, но тот, сжав зубы, ожесточенно работал тяпкой.
На крыльце показалась старая нана, за нею Думасара. Ребятишки из ближайших домов — и мальчуганы и девочки — в длинных грязных рубахах выставили свои лохматые, нечесаные головы из-за плетней.
— Ай-ай-ай, — взволнованно приговаривала старая нана, отгоняя набежавших кур, — киш, киш, ненасытные… Ты помнишь, Думасара, как извел Узизу хаджи Инус и мы бежали тогда ей на помощь?.. Как бы опять не пришлось вмешиваться в соседские дела…
— Нельзя, — отвечала Думасара. — У нас теперь нет мужчины в доме… Вот разве только Тембот.
— Мама, она будет бить ее? — бросился к матери с вопросом Лю.
— Нос вытри. Зачем штаны порвал?
— Это Тембот палкой зацепил.
— Неправда! Он опять на грушу лазил.
— Идите ужинать… Эльдар! Иди в дом, ужинать пора. Вон уже Рыжая пришла.
Корова и в самом деле тихо мычала у ворот.
По другую сторону плетня, отгораживающего участок Баташевых от бывшего дома хаджи Инуса, четвертый год царила тишина — дом стоял заколоченным. Дальний родственник покойного хаджи, его наследник Нургали Эльмурзов, после памятного паводка, когда Диса неожиданно обзавелась кроватью для своих девочек, а в доме у Баташевых родился сын Лю, оставил аул и отправился, подобно своему двоюродному дяде хаджи, в далекое странствие. Грянула война, прекратились всякие вести об этом путешественнике…
Казалось, все успокоилось — Эльдар, Тембот и Лю чинно ели густо сваренную пшенную кашу, запивая ее кислым молоком. Женщины, согласно правилам домашнего уклада, в присутствии мужчин не садились за стол, а только прислуживали. Но Эльдар сидел угрюмый, а в глазах женщин была озабоченность.
Старая нана вышла доить корову.
Вдруг раздался ее крик и женские голоса.
Думасара встревоженно бросилась во двор, к ней бежала бледная, дрожащая Сарыма:
— Спаси меня, бибо! Мать убьет меня!
— Что случилось? Что случилось? — спрашивала Думасара, прижимая девушку к себе.
Старая нана с ведром в руке стояла посреди двора и не сводила глаз с дыры в плетне, через которую только что пролезла Сарыма, а теперь с тяжелым, длинным вертелом в руке старалась протиснуться Диса, растрепанная, но в праздничном платке.
— Я ее убью! — кричала обезумевшая от ярости женщина. — О, зачем я не удушила ее подушкой при рождении! Пусть мои глаза не увидят больше света, если я не сломлю ее упорство, пусть аллах станет моим врагом!.. О блудница! Всю жизнь сидеть на моей шее… Ее мало убить! Пустите меня!
Наконец Дисе удалось протиснуться в узкую дыру, и она бросилась к дому, где успела скрыться дочь. Думасара загородила ей путь:
— Я не позволю тебе совершить злодеяние в моем доме. Она моя гостья, я защита ей…
— Пусть аллах покарает меня, если я своей рукой не вышибу из нее душу! Выходи, потаскуха! — при этом исступленная Диса размахивала вертелом.
На помощь Думасаре бросились Эльдар и Тембот. Лю заорал благим матом, Сарыма, забившаяся в угол, плакала, как ребенок.
Эльдар стал снаружи у дверей, прикрывая их своим сильным телом, раскинув руки. От ворот, услышав во дворе свояка крики, бежал дед Баляцо.
— А! И ты здесь! — взвизгнула Диса, увидев перед собой Эльдара. — О беспутники! Вот что они задумали! Уйди с дороги, нищий раб!
Она размахнулась вертелом, но мгновение — и ловкий Тембот, подпрыгнув, как барс, схватил вертел обеими руками, но тут же выпустил его, взвыв от боли.
— Он горячий!
Оказалось, Диса орудовала вертелом, на котором только что жарила мясо для дорогого гостя — жениха. Раскаленное железо ожгло Темботу ладони. Думасара и Эльдар бросились к Темботу, Диса — к дверям.
Откуда у Лю взялась такая находчивость, а главное — силенка! Одним махом он придвинул к дверям скамейку, и о нее споткнулась Диса.
— О слуги шайтана! — завопила она.
Но этой заминки было достаточно, чтобы Эльдар снова загородил вход; при этом он твердил:
— Не впущу, аллах мне свидетель! Уходи…
Тут был уже и Баляцо:
— И я говорю тебе: ты, женщина, вспашешь пятками землю, если не уйдешь отсюда подобру-поздорову!
— Клянусь аллахом, вы отдадите мне мою дочь, или я разнесу в щепки этот дом!
Подумать только, сколько энергии было у этой немолодой женщины!
И вдруг, как тогда, в случае с индейкой и Аральповым, возбуждение внезапно оставило Дису, и, опустившись на пол, она взмолилась:
— Отдайте мне Сарыму! Не срамите меня перед ее женихом… Он… Он…
— Что он? — подхватил Баляцо. — Кто он? Твой лавочник Рагим? Что ты делаешь, отдавая ему в жены свою дочь? Она для него — конфетка, он для нее — беззубый, шепелявый и слюнявый рот, который хочет ее обсосать… Стыдно должно быть тебе, Диса.
— Она еще ребенок! — сказала свое слово и Думасара, смазывая обожженные ладони сына глиною.
Тембот прижимался к материнской юбке и виновато поглядывал на Эльдара: дескать, прости, что так опростоволосился.
Но Диса, обессилевшая и уже почти бесчувственная, не слышала ни увещеваний, ни всхлипываний дочери…
А что жених? Как поступил Рагим?
Некоторое время он оставался в обществе старого пса Пари и своих коней, звучно жевавших кукурузное зерно из торб, подвешенных под морды. Кучер, конопатый, с бельмом на глазу парень Муто, в счет не шел, потому что, как всегда, он мгновенно заснул в шарабане, не обращая внимания на разгоревшуюся схватку.
Еще не все гостинцы были выгружены из экипажа.
Там оставались и отрез на новое платье для невесты и другой для тещи, ботинки на высоких каблуках, детские рубашки для Рум…
Догадываясь, что дело его дрянь и лучше всего сейчас быть подальше от позора, Рагим наконец встряхнулся.
— Ай, Рагим, — заговорил он сам с собой, — безголовый дурак! Вот тебе награда за твою щедрость! Эй ты, Муто, ленивая туша! Просыпайся!
Муто не выказал никакого интереса к переживаниям хозяина. Маленькая Рум, напротив, с большим любопытством и удивлением следила за тем, как добрый Рагим стал шарить по всем ящикам и углам, отыскивая свои подарки. Он перетащил в шарабан все, что попалось под руку, — ленты, шарф, зеркальце, добрался и до детских чувячек, которыми Рум так дорожила.
— Ты их не трогай, — предупредила Рум. — Нана придет — будет бранить. Она и мне не позволяет их трогать.
— «Не трогай», «не трогай»! — бормотал Рагим, торопясь закончить дело до возвращения Дисы. — Муто! Ах, ленивая скотина, опять заснул! Муто, на, неси в шарабан.
И Муто равнодушно отнес в шарабан чувяки. Немое изумление Рум сменилось неутешным рыданием.
— Ай, какая нехорошая девочка! Бить тебя надо. Не кричи. На, возьми конфетку.
Конфета успокоила Рум, а Рагим, стараясь оправдаться в собственных глазах, все твердил:
— Ай, какой же ты был дурак, Рагим! Как тебя обманули… Поворачивай, Муто, поедем.
— Ехать так ехать. — Муто открыл ворота и влез на козлы.
Он хотел было запереть за собою ворота, но незадачливый жених торопился, не желая столкнуться с Дисой. Шарабан загремел по улице, псы ринулись за ним, детские головы опять повысовывались из-за плетней; женщины долго провожали глазами удаляющийся в столбе пыли шарабан, потом сошлись у калиток небольшими группами и долго обсуждали необыкновенное происшествие… Но самое интересное было впереди.
СТРАШНАЯ НОЧЬ
Лю и Темботу повезло. Никакие увещевания не могли заставить Сарыму вернуться домой. Со слезами на глазах она умоляла Думасару разрешить остаться под ее защитой. Мальчикам, разумеется, понравилось и то, что Сарыма теперь с ними, и то, что они с матерью и старой наной призваны оберегать ее. Тембот, не лишенный чувства юмора, прозвал отвергнутого жениха «Рагим — Мокрые Губы», и над этой кличкой беззлобно посмеивалась даже всегда сдержанная Думасара.
Сарыма с ужасом думала о том, что рано или поздно ей придется пойти домой. Мать не простит ей ничего и теперь из одного упрямства будет настаивать на своем. Сарыму пугало, что Диса ничего не предпринимает для ее возвращения, — не задумала ли какую-нибудь каверзу?
Конечно, все права были на стороне матери, и Диса легко могла бы вернуть дочь, но она не торопилась с этим, решив действовать так, чтобы не вызвать упреков в том, что из корысти не щадит дочери. И Диса приступила к делу.
Вскоре Рагим увидел ее на пороге своей лавочки. Ожидая всего, он засуетился, притворяясь, что страшно занят вымериванием плотного куска мануфактуры.
— Здравствуй, Рагим.
— А, здравствуй, здравствуй! Как живешь? — не поднимая глаз, отвечал Рагим.
— Плохо живу, аллах сменил милость на гнев. Чем виновата я перед аллахом? Сам знаешь, как хочу я видеть счастье своей глупой дочери.
Не услышав попреков за то, что он так по-воровски поступил с подарками, Рагим переменил тон:
— Ты, Диса, знаешь, я ничего не жалел для тебя, а твоя дочь оскорбила меня.
— Да, ты прав, благословенный человек. Недаром аллах дал тебе имя Милостивого. Я ни в чем не обвиняю тебя. Это твое право — забрать все от неблагодарной.
— Ай-ай-ай, как поступила со мной Сарыма! И что же она имеет взамен того, что я хотел ей дать? Угол в чужом доме и дурную славу от этого… как его?.. этого парня… Ай-ай-ай!
— Ой, и не говори, Рагим!
— Я еще буду иметь разговор с этим парнем! Если я не джигит, а купец, это еще не значит, что я не мужчина…
Тут, сам того не подозревая, Рагим ступил на дорожку, по которой собиралась двинуться Диса.
— Как ты прав, Рагим! Еще неизвестно, кто одержал бы верх в настоящей схватке… Нет, нет, Рагим, Сарыма будет твоя! Если она по глупости жеманится, то только затем, чтобы ты, Рагим, поступил так, как поступают мужчины… Такое дело… Знаешь, девушка, у нее там разные свои желания… Такое дело…
У ее собеседника между тем глаза разгорелись. Он весь превратился в слух.
— Что ты хочешь сказать, Диса?
— Что я хочу сказать? Дело проще простого. Ты должен выкрасть свою невесту.
— Выкрасть?!
— Да! Сарыма, я знаю, спит у Думасары как раз под окном в передней комнате. Открой окно — и Сарыма твоя. Шарабан у тебя есть, кони добрые… Да и кто станет гнаться за тобою? Кто может оспорить твое право, Рагим? Вот все, что я хочу сказать.
Очень уж лестно было это услышать, очень уж была соблазнительна картина, рисовавшаяся воображению Рагима. В самом деле, только не робеть — и девушка в его руках.
— Ты хорошо придумала, Диса. Будешь помогать мне?
— Аллах свидетель — буду помогать!
И заговорщики начали действовать.
Прежде всего нужен был верный, смелый и сильный человек в помощники. Но разве деньги не помогают там, где выступает коварство, замышляется зло? Вскоре Рагим через знакомого купца нашел подходящего парня. Сын лавочника-перса из балкарского аула Батога, Абдул, взялся услужить за хорошее вознаграждение.
Шарабан был тщательно смазан, колеса надежно укутаны дерюгой из мешковины. Перед выездом Абдул и кучер Муто изрядно хлебнули русской водки.
Ночь пришла темная. Весь вечер Диса следила из-за плетня за домом соседей. Казалось, никто и ничто не должно помешать затее. Раза два Диса видела, как фигура дочери мелькнула в окне комнаты, смежной с кухней, а Диса знала, что в этой комнате спят мальчики и старая нана… Ну, сейчас, может быть, там уже устраивается и Думасара — все равно! Опасно было бы присутствие в доме мужчины, а справиться с женщинами, припугнуть их в случае надобности нетрудно.
Диса угадала, после отъезда Астемира и женщины и дети — все спали в одной комнате. Ложились рано — часов в восемь.
Сарыме стлали постель на лавке под окном. Нужно было улучить момент, когда кто-нибудь среди ночи выйдет во двор до ветру. Ворваться в дом, девушку в охапку — и на шарабан, который будет ждать на дворе у Дисы, подальше от глаз какого-нибудь случайного бродяги.
Абдул предложил даже сломать плетень и въехать прямо во двор Баташевых, но Диса смекнула, что это станет уликой, доказывающей ее участие в похищении, и предложила другой план.
Как только похитители, то есть Абдул и Рагим, перекинут свою добычу через плетень, Диса откроет ворота, а там айда! — шарабан помчится в Батога, в дом Абдулова отца.
Все обещало удачу.
И все пошло вначале так, как предполагалось.
Снаряженный шарабан бесшумно въехал во двор Дисы, и она тут же прикрыла ворота. Рагим и здоровенный Абдул заняли свои позиции в кустах у крыльца баташевского дома. Диса — у плетня.
В душе Рагима отваги не было, опасность смущала его, но, обсудив сам с собой, чем он может поплатиться в случае неудачи, он пришел к заключению, что серьезной опасности нет.
Кто станет стрелять в него? Кто сможет встретить его кинжалом? Мальчишка Тембот или крошка Лю?.. И все-таки он велел войти в дом Абдулу. Тот плохо понимал по-кабардински и уяснил лишь одно: нужно умыкнуть черноволосую молоденькую, «совсем молоденькую», подчеркнул Рагим, и легкую, как перышко, девушку, а спит эта девушка под окном. За это снова будет хорошее угощение и сто рублей деньгами.
Наконец скрипнула дверь, и на крыльцо вышла женщина. Это была Думасара. Она отошла в сторону.
Рагим сильно толкнул Абдула в бок, и парень кинулся к двери, оставшейся открытой. Рагим поглядывал — не возвращается ли Думасара?
Лю в ту ночь пристроился под боком у Сарымы. Сквозь сон он почувствовал, что кто-то наклонился над ним. Он ждал, что знакомая материнская рука привычно тронет его, поправляя, как всегда, одеяльце. Но нет, это не была нана, кто-то тяжело дышал над ним, обдавая водочным духом. Лю открыл глаза, увидел огромную, косматую голову, длинные, большущие руки. Лю закричал, метнулся. Проснулась Сарыма, тоже уставилась непонимающими глазами на страшное видение. Руки чудовища схватили Сарыму. Она вскрикнула, ухватилась за Лю. Теперь Сарыма и Лю не отпускали один другого, и чудовище, отпрянув от них, прокричало страшным голосом:
— Рагим, иди сюда! Помоги, Рагим!
Добросовестный Абдул не хотел отступать. Но куда там! Крики послышались с крыльца. Это на помощь детям бежала Думасара. Рагим же перемахнул через плетень и, повторяя в испуге: «Вот дурак! Вот дурак!» — уже стегал по коням, выезжая в шарабане за ворота.
— Разбой! Воры! — неслось со двора Баташевых.
Абдул бросился из комнаты.
Разбуженные ночными криками, соседи бежали к дому Баташевых, вооружившись чем попало. Повсюду заливались собаки…
Абдул попытался уйти незамеченным. Но поскользнулся и скатился в глубокий арык; выкарабкался весь мокрый и, отдуваясь, проклиная Рагима, стал выбираться из незнакомого аула через сады и кукурузу.
Диса, ни жива ни мертва, притаилась у себя, успокаивая Рум.
Вот как, сам того не ожидая, маленький Лю испортил стройный план Дисы и снова, как на празднике койплиж, повлиял на жизнь своей старшей подружки Сарымы.
…Долгое время после этого лавочник Рагим не показывался в лавке, и лавка стояла запертой, а люди расплачивались за удовольствие посплетничать тем, что вынуждены были ходить за покупками в город или в соседний аул.