Да и самому Смирре приходилось несладко. Он не ел и не спал, бока у него ввалились, а рыжий пушистый хвост, которым он всегда так гордился, стал похож на жалкую мочалку. Но на карту была поставлена его охотничья честь и он не сдавался.
Выследив остров, на котором однажды заночевали гуси, Смирре отправился за подмогой к своим старым друзьям — вóронам.
Это была настоящая разбойничья шайка. Жили вóроны на горе, которая так и называлась Разбойничьей горой. Гора возвышалась над песчаной степью, такой широкой, что казалось, ей нет конца-края. И куда ни посмотришь, — вся она поросла бурьяном. Эта некрасивая никчёмная трава, которую отовсюду гонят, здесь была полновластной хозяйкой. Она глубоко запустила в землю свои корни, кустики её крепко держались друг за друга, и если в заросли бурьяна попадало какое-нибудь семечко, бурьян заглушал его и не давал подняться.
Только каменную гору посреди степи не мог захватить бурьян.
Ни одного человеческого жилья не было в этом диком пустынном месте. А вóронам оно пришлось по душе. Каждую весну прилетали они на эту гору и вели отсюда свои разбойничьи набеги.
С утра они разлетались во все стороны в поисках добычи, а вечером слетались и хвастались друг перед другом своими подвигами: один перебил все яйца в совином гнезде, другой выклевал зайчонку глаз, третий украл в деревне оловянную ложку.
Когда Смирре подошёл к Разбойничьей горе, вся шайка была в сборе. Вóроны громко каркали и сплошной чёрной тучей кружились над большим глиняным кувшином.
Кувшин был плотно закрыт деревянной крышкой, и сам атаман шайки, старый вóрон Фумле-Друмле, стоял над кувшином и долбил крышку клювом.
— Добрый вечер, приятель, — сказал Смирре. — Над чем ты так трудишься?
— Добрый вечер, кум, — мрачно каркнул Фумле-Друмле и ещё сильнее застучал клювом по крышке. — Видишь, какую штуку мои молодцы притащили. Хотел бы я знать, что там внутри!.. Да вот крышку проклятую никак не открыть.
Смирре подошёл к кувшину, свалил его лапой набок и осторожно стал катать по земле. В кувшине что-то бренчало и звенело.
— Эге, да там серебряные монеты! — сказал лис. — Славная находка!
От жадности у Фумле-Друмле загорелись глаза, — ведь давно известно, что вóроны не пролетят мимо самого простого осколка стекла или медной пуговицы. А уж за блестящую монету они готовы всё на свете отдать!
— Ты думаешь, что тут серебряные монеты? — прокаркал Фумле-Друмле и снова задолбил клювом по крышке.
— Конечно, — сказал Смирре. — Послушай, как они звенят.
И Смирре опять принялся катать кувшин по земле. И снова в кувшине забренчало и зазвенело.
— Сер-р-ребро! Сер-р-ребро! Сер-р-ребро! —закаркали вóроны. — Ур-р-ра! Сер-р-ребро!
— Подождите радоваться, — сказал Смирре. — Его ещё надо достать.
Он потёр лапой жалкий остаток уха и задумался.
— А ведь, кажется, я смогу вам помочь! — наконец проговорил он. — Хотите знать, кто может открыть этот кувшин?
— Говор-ри! Говор-ри! Говор-ри! — закричали со всех сторон вóроны.
— Есть тут один мальчишка, — сказал Смирре, — он со старой Аккой путешествует. Ну уж это и мастер — золотые руки!
— Где он? Где он? Где он? — опять закричали вóроны.
— Я могу показать вам дорогу, — сказал Смирре, — но за это вы должны отдать мальчишку мне. У меня с ним кое-какие счёты.
— Бер-ри его! Бер-ри! Бер-ри! Нам не жалко, — каркнул Фумле-Друмле. — Только сперва пусть кр-рышку откроет!
Нильс проснулся раньше всех в стае. Он выбрался из своей пуховой постели под крылом Мартина и пошёл бродить по острову.
Надо было позаботиться о завтраке. На счастье, он наткнулся на кустик молодого, только что пробившегося щавеля. Нильс сорвал один листик и принялся высасывать из стебелька прохладный кисленький сок. Высосав всё до последней капельки, он потянулся за вторым листиком. Вдруг что-то острое ударило его в затылок, чьи-то цепкие когти впились в ворот его рубахи, и Нильс почувствовал, что он поднимается в воздух.
Нильс вертелся и дёргался, как паяц на ниточке. Он махал руками, дрыгал ногами, отбиваясь от невидимого врага, но всё было напрасно.
— Мартин! Мартин! Сюда! Ко мне! — закричал Нильс.
Но вместо Мартина к нему подлетел огромный вóрон.
Он был чернее сажи, острый клюв его загибался крючком, а маленькие круглые глаза горели жёлтыми злыми огоньками.
Это был атаман вороньей шайки — Фумле-Друмле.
— Не р-р-разговар-р-ривай! — хрипло каркнул Фумле-Друмле Нильсу в самое ухо. — Не то я выклюю тебе глаза.
И, чтобы Нильс не принял его слова за шутку, клюнул его на первый раз в ногу. А вóрон, который держал мальчика в своих когтях, так тряхнул Нильса, что тот по самые уши провалился в ворот собственной рубашки.
— Теперь в дор-рогу! — скомандовал Фумле-Друмле.
— В дор-рогу! Скор-рей в дор-рогу! — каркнул в ответ его товарищ, и оба вóрона яростно захлопали крыльями.
Нильс хоть и привык летать, но на этот раз путешествие по воздуху не очень-то ему понравилось. Он болтался, как мешок, между небом и землёй. Вороньи когти царапали ему спину, воротник наползал на самые глаза.
«Надо запомнить дорогу, — думал Нильс. — Как же это мы летели? Сперва над озером, потом направо свернули. Значит, на обратном пути надо сворачивать налево… А вот и лес. Хорошо, если б сорока попалась навстречу. Она уж на весь свет растрезвонит о моём несчастье, — может, и гуси узнают, где я. Они тогда непременно прилетят ко мне на выручку».
Но сороки нигде не было видно.
«Ну, ничего, я и сам выпутаюсь из беды», — подумал Нильс.
На одном дереве Нильс увидел лесного голубя и голубку. Голубь надулся, распушил перья и громко переливчато ворковал. А голубка, склонив голову набок, слушала его и от удовольствия покачивалась из стороны в сторону.
— Ты самая красивая, самая красивая, самая красивая! Нет никого тебя красивее, тебя красивее, тебя красивее! Ни у кого нет таких пёрышек, таких пёрышек, таких пёрышек !
— Не верь ему! Не верь ему! — прокричал сверху Нильс.
Голубка так удивилась, что даже перестала раскачиваться, а у голубя от возмущения забулькало в горле.
— Кто, кто, кто… кто смеет так говорить, так говорить? — забормотал он оглядываясь.
— Похищенный вóронами! — крикнул Нильс. — Скажите Акке…
Но сейчас же он увидел перед самым своим носом острый клюв Фумле-Друмле.
— Вер-р-реги свои глаза! — каркнул вóрон.
По всему было видно, что Фумле-Друмле готов исполнить угрозу, и Нильс поторопился с головой уйти в ворот собственной рубашки.
Когда он выглянул снова, старый лес был уже позади.
Они летели над молоденькой берёзовой рощицей. Почки на ветках уже начали лопаться, и деревья стояли, точно в зелёном пуху.
Весёлый дрозд кружился над берёзками, то взлетал вверх, то камнем падал вниз и без умолку щебетал:
— Ах, как хорошо! Ах, как хорошо! Ах, как хорошо!..
И, передохнув немного, начинал эту песенку сначала, потому что никакой другой он не знал.
— Ах, как хорошо! Как хорошо! Как хорошо!
— Ну, это кому как! Кому хорошо, а кому и не очень! — крикнул Нильс.
Дрозд высоко задрал голову и с удивлением прокричал:
— Кто это тут недоволен?
— Вороний пленник! Вороний пленник!
На этот раз увернуться от вóрона Нильсу не удалось. Фумле-Друмле налетел на него и твёрдым, острым клювом стукнул прямо в лоб. Удар был такой сильный, что Нильс, как маятник, закачался, — вправо-влево, вправо-влево, — и рубашка его угрожающе затрещала.
Всякого другого такой удар навсегда бы отучил перечить вóронам, но Нильса не так-то легко было запугать.
Пролетая над деревней, он увидел скворечник, примостившийся на высокой берёзе. Около скворечника сидели скворец и скворчиха и весело пели:
— У нас четыре яичка! У нас четыре хорошеньких яичка! У нас будет четыре умных, красивых птенчика!
— Их утащат вóроны, так же, как меня! — закричал Нильс, пролетая над ними.
— Кто это кричит? Кого утащили вóроны? — засуетились скворец и скворчиха и на всякий случай спрятались в свой домик.
— Меня утащили! Меня, Нильса Хольгерсона! Скажите это Акке Кнебекайзе! — прокричал несчастный вороний пленник и весь съёжился, готовясь к расплате за свою смелость.
Но на этот раз вóроны точно не слышали его. Изо всех сил работали они крыльями, торопясь к горе, которая одиноко вздымалась среди голого поля за деревней.
Ещё издали Нильс увидел какую-то темную тучу, повисшую над горой.
Точно вихрем её кружило на одном месте, то взметая вверх, то прибивая к земле.
Фумле-Друмле и его спутник камнем упали в эту живую тучу.
— Скор-рей! Скор-рей! Скор-рей! — закричали вóроны, и вся стая закружилась ещё быстрее.
Нильс растерянно смотрел по сторонам.
«Зачем они меня сюда притащили? Что им от меня нужно?»
И, словно в ответ, Фумле-Друмле клюнул Нильса в голову, подталкивая его к кувшину.
— Смотр-р-ри пр-рямо, — прокаркал вóрон. — Этот кувшин полон серебра. Ты должен открыть его. Не откроешь — глаза выклюем, откроешь — с почётом отпустим.
Фумле-Друмле хитро подмигнул своим молодцам, и все они дружно закаркали:
— Спасибо скажем!
— Проводника ему дадим!
— Да ещё какого! Рыжего, пушистого!
Тут из-за большого камня высунулась острая морда Смнрре. Высунулась и сразу спряталась.
«Ага, вот чьи это штуки, — подумал Нильс. — Ловко придумано! Теперь открывай не открывай — один конец… Ну да ещё посмотрим, кто кого одолеет».
Нильс подошёл к горшку, с важным видом постучал по стенкам, по крышке, потом подозвал Фумле-Друмле и тихо сказал ему:
— Слушай, кувшин открыть мне, конечно, ничего не стоит. Только, по-моему, зря вы хлопочете: всё равно серебра вам не видать.
— Как это не видать? — возмутился Фумле-Друмле.
— А так и не видать! Вы вот связались с лисом Смирре, а он только и ждёт, как бы вашим серебром поживиться. Чуть я открою кувшин, он сразу на серебро и бросится — вам ни одной монетки не оставит.