А над ней кружилась сорока и без умолку трещала:
— Несчастная мать! Несчастная мать!
— Получайте вашего сына, — тяжело пыхтя, сказал Нильс и, точно куль муки, сбросил Тирле в отверстие дупла.
Увидев Нильса, сорока замолчала на минуту, а потом решительно тряхнула головой и застрекотала ещё громче:
— Счастливая мать! Счастливая мать! Бельчонок спасён! Храбрый Нильс спас бельчонка! Да здравствует Нильс!
А счастливая мать обняла Тирле всеми четырьмя лапами, нежно гладила его пушистым хвостом и тихонько посвистывала от радости.
И вдруг она повернулась к сороке.
— Постой-ка, — сказала она, — кто же это говорил, что Нильс украл Тирле?
— Никто не говорил! Никто не говорил! — протрещала сорока и на всякий случай отлетела подальше.
— Да здравствует Нильс! Бельчонок спасён! Счастливая мать обнимает своё дитя! — кричала она, перелетая с дерева на дерево.
— Ну, понесла на своём хвосте последние новости! — сказала белка и бросила ей вслед старую шишку.
Только к концу дня Нильс вернулся домой — то есть не домой, конечно, а к болоту, где отдыхали гуси.
Он принёс полные карманы орехов и два прутика, сверху донизу унизанные сухими грибами.
Всё это подарила ему на прощанье белка Сирле.
Она проводила Нильса до самого крайнего дерева на опушке леса и долго ещё махала ему вслед золотистым хвостом. Она бы проводила его и дальше, да не могла: по ровной земле белке ходить так же трудно, как человеку по деревьям.
А лесные птицы проводили Нильса до самого болота. Они кружились над его головой и на все голоса распевали в его честь звонкие песни.
На другое утро стая покинула болото. Гуси построились ровным треугольником, и старая Акка Кнебекайзе повела их в путь.
— Летим к Глиммингенскому замку! —крикнула Акка.
— Летим к Глиммингенскому замку! — передавали гуси друг другу по цепочке.
— Летим к Глиммингенскому замку! — закричал Нильс в самое ухо Мартину.
Глава пятаяВОЛШЕБНАЯ ДУДОЧКА
Со всех сторон Глиммингенский замок окружён непроходимыми горами. Их острые вершины поднимаются вокруг него, как сторожевые башни. А сторожевые башни замка высятся, словно горные пики.
Нигде не видно ни входов, ни выходов. Толщу каменных стен прорезают лишь узкие, как щели, окошки, которые едва пропускают дневной свет в мрачные, холодные залы.
Когда-то обитатели этого замка своими набегами наводили страх на всех соседей. Ведь в те далёкие времена соседи воевали между собой гораздо чаще, чем ездили друг к другу в гости. Их замки, как военные крепости, прятались среди неприступных гор. Отвесные скалы, глубокие ущелья, глухие стены защищали их друг от друга так же верно, как меховая шуба защищает от мороза.
В те дни, когда Нильс Хольгерсон путешествовал в компании диких гусей, люди больше не жили в Глиммингенском замке.
Правда, это вовсе не значит, что замок был необитаем. Под его мрачными сводами поселились совы, в старом развалившемся очаге приютилась дикая кошка, а на крыше построили себе гнездо аисты.
Не долетев немного до Глиммингенекого замка, стая Акки Кнебекайзе опустилась на уступы глубокого ущелья.
Лет сто тому назад, когда Акка в первый раз вела стаю на север, здесь бурлил горный поток. А теперь на самом дне ущелья едва пробивался тоненькой струйкой ручеёк. Но всё-таки это была вода. Потому-то мудрая Акка Кнебекайзе и привела сюда свою стаю.
Не успели гуси устроиться на новом месте, как сразу же к ним явился гость. Это был аист Эрменрих, самый старый жилец Глиммингенского замка.
Аист — очень нескладная птица. Шея и туловище у него немногим больше, чем у обыкновенного домашнего гуся, и при этом почему-то огромные крылья. А что за ноги, что за клюв завёл себе аист! Ноги словно две тонкие жерди, выкрашенные в красный цвет. К маленькой головке приделан длинный-предлинный толстый клюв. Этот клюв постоянно тянет его голову книзу. Поэтому аист всегда ходит повесив нос, будто вечно чем-то озабочен и недоволен.
Приблизившись к старой гусыне, аист Эрменрих поджал, как того требует приличие, левую ногу к самому животу и поклонился так низко, что его длинный нос вонзился в щель между камнями.
Рада вас видеть, господин Эрменрих, — сказала Акка Кнебекайзе, отвечая поклоном на его поклон. — Надеюсь, у вас всё благополучно? Как здоровье вашей супруги? Что поделывают ваши почтенные соседки, тётушки совы?
Аист попытался было что-то ответить, но клюв его прочно застрял между камнями, и в ответ раздалось одно только бульканье.
Пришлось нарушить все правила приличия, стать на обе ноги и, упёршись в землю покрепче, тащить свой клюв, как гвоздь из стены.
Наконец аист справился с этим делом и, щёлкнув несколько раз клювом, чтобы проверить, цел ли он, заговорил:
— Ах, госпожа Кнебекайзе! Не в добрый час вы посетили это место! Страшная беда грозит этому дому…
Аист горестно поник головой, и клюв его снова вонзился в щель.
Недаром говорят, что аист только для того открывает клюв, чтобы пожаловаться. К тому же он цедит слова так медленно, что их приходится собирать, точно воду по капле.
— Послушайте-ка, господин Эрменрих, — сказала Акка Кнебекайзе, — не можете ли вы как-нибудь вытащить ваш клюв и рассказать, что у вас там стряслось?
Одним рывком аист выдернул клюв из расщелины и с отчаянием воскликнул:
— Вы спрашиваете, что стряслось, госпожа Кнебекайзе? Коварный враг хочет разорить наши жилища, сделать нас нищими и бездомными, погубить наших жён и детей! И зачем только я вчера, не щадя клюва, целый день затыкал все щели в гнезде! Да разве мою супругу переспоришь? Ей что ни говори, всё как с гуся вода…
Тут аист Эрменрих смущённо захлопнул клюв. И как это у него сорвалось насчёт гуся!..
Но Акка Кнебекайзе пропустила его слова мимо ушей. Она считала ниже своего достоинства обижаться на всякую болтовню.
— Что же всё-таки случилось? — спросила она. — Может быть, люди возвращаются в замок?
— Ах, если бы так! — грустно сказал аист Эрменрих. — Этот враг страшнее всего на свете, госпожа Кнебекайзе. Крысы, серые крысы подступают к замку! — выкрикнул он и опять поник головой.
— Серые крысы? Что же вы молчали до сих пор? — воскликнула гусыня.
— Да разве я молчу? Я всё время только и твержу об этом. Ведь эти разбойники не посмотрят, что мы тут столько лет живём. Они, что хотят, то и делают. Пронюхали, что в подвале замка хранится зерно, — вот и решили захватить замок. И ведь как хитры, как хитры! Вы знаете, конечно, госпожа Кнебекайзе, что завтра в полдень на Кулаберге будет праздник? Так вот, сегодня ночью эти серые крысы и ворвутся в наш замок. И некому будет защищать его. На сто вёрст кругом все звери и птицы готовятся к празднику. Никого теперь не разыщешь! Ах, какое несчастье! Какое несчастье!
— Не время проливать слезы, господин Эрменрих, — строго сказала Акка Кнебекайзе. — Мы не должны терять ни минуты. Я знаю одну старую гусыню, которая не допустит, чтобы совершилось такое беззаконие.
— Уж не собираетесь ли вы вступить в бой с серыми крысами? — недоверчиво усмехнулся аист.
— Нет, — сказала Акка Кнебекайзе, — но у меня в стае есть один воин, который справится со всеми крысами, сколько бы их ни было.
— Нельзя ли посмотреть на этого силача? — спросил Эрменрих, почтительно склонив голову.
— Что же, можно, — ответила Акка. — Мартин! Мартин! — закричала она.
Мартин проворно подбежал и вежливо поклонился гостю.
— Это и есть ваш храбрый воин? — насмешливо спросил Эрменрих. — Неплохой гусь, жирный.
Акка ничего не ответила и, обернувшись к Мартину, сказала:
— Позови Нильса.
Через минуту Мартин вернулся с Нильсом на спине.
— Послушай, — сказала Нильсу старая гусыня, — ты должен помочь мне в одном важном деле. Согласен ли ты лететь со мной в Глнммингенский замок?
Нильс был очень польщён, что Акка Кнебекайзе обращается к нему за помощью. Но не успел он произнести и слова, как аист Эрменрих, точно щипцами, подхватил его своим длинным клювом, подбросил, снова поймал на кончик собственного носа, опять подбросил и опять поймал…
Семь раз проделал он этот фокус, а потом посадил Нильса на спину старой гусыне и сказал:
Ну, если крысы узнают, с кем им придётся иметь дело, они, конечно, разбегутся в страхе. Прощайте! Я лечу предупредить госпожу Эрменрих и моих почтенных соседей, что сейчас к ним пожалует их спаситель. А то они насмерть перепугаются, когда увидят вашего великана.
И, щёлкнув ещё раз клювом, аист улетел.
В Глиммингснском замке был переполох. Все жильцы побросали свои насиженные места и сбежались на крышу угловой башни, — там жил аист Эрменрих со своей супругой.
Гнездо у них было отличное. Оно было устроено в старом колесе от телеги, выложено в несколько рядов прутьями и дерном, выстлано мягким мхом и пухом. А снаружи гнездо обросло густой травой и даже мелким кустарником.
Не зря аист Эрменрих и его аистиха гордились своим домом!
Сейчас гнездо было битком набито жильцами Глиммингенского замка. В обыкновенное время они старались не попадаться друг другу на глаза, но опасность, грозившая замку, сблизила всех.
На краю гнезда сидели две почтенные тётушки совы. Они испуганно хлопали круглыми глазами и наперебой рассказывали страшные истории о кровожадности и жестокости крыс.
Дряхлая одичавшая кошка устроилась на самом дне гнезда, у ног госпожи Эрменрих, и жалобно мяукала, как маленький котёнок. Она была уверена, что крысы загрызут её первой, чтобы рассчитаться со всем кошачьим родом.
А по стенам гнезда, опрокинувшись вниз головой, висели летучие мыши. Они были очень смущены. Как-никак, а серые крысы приходились им роднёй. Бедные летучие мыши всё время чувствовали на себе косые взгляды, как будто это они были во всём виноваты.
Посреди гнезда стоял аист Эрменрих.
— Надо бежать, — решительно говорил он, — иначе мы все погибнем.