Что же ты наделал, нож?
Ты широко открыл ворота крови!
Нож твоя матерь ждет тебя В недрах земли и глубочайших Шахтах и кавернах, В своем тайном лоне.
Слушай!
И Серафина вместе с другими ведьмами вновь стала топать ногами и хлопать в ладони. Из их глоток вырвалось дикое завывание, разорвавшее воздух. Уилл сидел посреди ведьм, чувствуя, как мороз пробирает его до глубины души.
Затем Серафина Пеккала повернулась к Уиллу и взяла его раненую руку в свои. Когда она снова запела, Уилл едва не вздрогнул, таким пронзительным был ее звонкий голос и так сверкали ее глаза. Но он сидел неподвижно, не прерывая заклинания.
Кровь! Внемли мне! Обернись Озером, а не рекой.
И достигнув выхода, остановись Свернувшись в стену, Неприступную для крови.
Твое небо — череп Твое солнце — глаз.
Ветер твой — дыханье легких.
Кровь, останься в своем мире!
Уилл, казалось, чувствовал, как каждая частица его тела откликается на ее приказ, и он присоединился к ней, заставляя свою сочащуюся кровь слушать и подчиняться.
Серафина опустила его руку и отошла к железному котелку на огне. Из него поднимался горький дымок и Уилл слышал, как в нем булькает жидкость.
Серафина запела: Кора дуба, паутина, Мох и травы Скрепляйте крепко, Держите крепко, Закройте дверь, заприте ворота, Осушите кровь.
Затем ведьма взяла свой нож и разрезала молодую ольху вдоль всей длины.
Обнаженная древесина забелела в лунном свете. Ведьма намазала немного дымящейся жидкости на разрез, и скрепила кору сверху донизу. Деревце вновь было целым.
Уилл услышал судорожный вздох Лиры и, обернувшись, увидел, как другая ведьма держит зайца, который отчаянно извивался в ее крепких руках. Животное с безумными глазами пыхтело, и яростно лягалось, но руки ведьмы были неумолимы.
Одной одна держала его за передние лапы, а другой растянула взбешенного зайца за задние лапы вздымающимся брюхом вверх.
Нож Серафины полоснул по нему. Уилл почувствовал растущую дурноту, а Лира удерживала Пантелеймона, который сам стал зайцем из-за сопереживания и брыкался и царапался в ее руках. Настоящий же заяц затих с выпученными глазами и вздымающимся брюхом, в котором белели внутренности.
Но Серафина снова взяла немного отвара и влила его в зияющую рану, а затем сомкнула края раны пальцами, расправив на ней слипшуюся шерсть, так что раны не стало видно вовсе.
Ведьма, державшая животное, ослабила хватку и аккуратно опустила его на землю, где заяц принялся отряхиваться, облизывать бок, прядать ушами и щипать травку, как будто был один. Но внезапно, видимо заметив обступивших его ведьм, он стрелой метнулся прочь и, целехонек, скрылся в темноте.
Лира, успокаивая Пантелеймона, взглянула на Уилла и увидела, что тот понял: лекарство готово. Он протянул руку и пока Серафина намазывала дымящееся снадобье на обрубки его пальцев, отвернулся в сторону. Пару раз он резко вздохнул, но руки не отдернул.
Когда открытое мясо было тщательно замазано, ведьма прижала к его ранам какие-то разваренные листья и крепко завязала их полоской шелка. На этом обряд был закончен.
Уилл крепко проспал остаток ночи. Было холодно, но ведьмы навалили на него кучу листьев, а Лира прижалась к его спине, согревая. Утром Серафина снова перевязала его рану и Уилл попытался по выражению ее лица понять, помогает ли лечение, но ее лицо было холодным и бесстрастным.
После завтрака, Серафина сообщила детям, что ведьмы пришли к решению, что поскольку они прибыли в этот мир, чтобы найти Лиру и охранять ее, они помогут Лире выполнить то, что было, как она теперь поняла, ее задачей, а именно вести Уилла к его отцу.
Итак они отправились, стараясь идти тихо. Лира осторожно посоветовалась с алетиометром с чего начать и выяснила, что им следует идти по направлению к горам, которые виднелись вдалеке на другой стороне огромной бухты. Поскольку они еще никогда не забирались на такую высоту, они не представляли, как изгибается береговая линия, а горы скрывались за горизонтом. Но теперь деревья стали реже, а может, они забрались на самую вершину холма, но они смогли увидеть бескрайнее синее море, а за ним высокие голубеющие горы, которые были их целью. Путь, похоже, предстоял неблизкий.
Разговаривали они редко. Лира была занята тем, что разглядывала лесную жизнь, от дятлов до белок и маленьких мховых змеек с ромбовидными узорами на спине, а Уилл тратил все силы только на то, чтобы идти. Его Лира и Пантелеймон обсуждали без конца.
— Мы могли бы взглянуть в алетиометр, — предложил как-то Пантелеймон, когда они развлекались тем, что выясняли, как близко они смогут подобраться к ощипывающему ветки олененку прежде, чем тот их заметит. — Мы никогда не обещали этого не делать. Мы можем выяснить про него все. Мы сделали ли бы это для него, не для нас.
— Не глупи, — ответила Лира. — Это было бы именно для нас, потому, что он никогда об этом не просил. Ты просто нетерпелив и любопытен, Пан.
— Как все меняется. Обычно именно ты нетерпелива и любопытна, а мне приходиться уговаривать тебя не совать свой нос, куда не надо. Например, в Комнату Отдыха в Джорданском колледже. Никогда не испытывал желания пойти туда.
— Как ты думаешь, Пан, случилось ли бы все это, если бы мы не пошли?
— Нет. Мастер отравил бы лорда Азраила и на этом все закончилось бы.
— Да, наверно…. Кто же отец Уилла, как ты думаешь? И почему он так важен?
— Так об этом я и говорю! Мы можем выяснить это в момент!
Лира задумалась. — Может когда-то я так и сделала бы, — сказала она, — но, наверное, я меняюсь, Пан.
— Нет.
— Ты может не…. Слушай, Пан, а ведь когда я изменюсь, ты прекратишь изменяться.
И кем ты будешь?
— Надеюсь, блохой.
— Вряд ли, но ты не чувствуешь, кем ты можешь быть?
— Нет. И не хочу.
— Ты дуешься, потому, что я не делаю того, что ты хочешь.
— Пантелеймон превратился в поросенка и хрюкал, визжал и фыркал, пока Лира не засмеялась, а затем, став белкой, вспрыгнул на ветку позади нее.
— Так кто же, ты думаешь, его отец? — спросил Пантелеймон. — Ты полагаешь, что это может быть кто-то, с кем мы уже встречались?
— Может быть. Но наверняка он очень важен, почти так же, как Лорд Азраил.
Наверняка. И то, что делаем мы, тоже важно.
— Мы этого не знаем, — заметил Пантелеймон. — Мы так думаем, но не знаем точно.
Мы ведь решили искать Пыль, только потому, что погиб Роджер.
— Мы знаем, что важно! — горячо возразила Лира и даже топнула ногой. — И ведьмы знают. Они проделали весь этот путь, чтобы найти меня только, чтобы охранять и помогать мне! А мы помогаем Уиллу найти отца. Это важно. И ты это знаешь, иначе не стал бы лизать его, когда он был ранен. Кстати, почему ты это сделал? Не спросив меня. Я не поверила глазам, когда ты сделал это.
— Я сделал это потому, что он нуждался в деймоне, а его у него не было. И если бы ты разбиралась в вещах хотя бы в половину так хорошо, как ты воображаешь, ты бы поняла.
— Я поняла, правда, — запротестовала Лира Они замолчали, потому, что догнали Уилла, который сидел на камне рядом с дорогой.
Пантелеймон превратился в чибиса и когда он скрылся среди деревьев, Лира спросила, — Уилл, как ты думаешь, что сейчас делают дети?
— Они не станут нас преследовать. Они слишком напуганы ведьмами. Наверное они вернулись в город и слоняются там.
— Да, наверное. Но возможно они хотят воспользоваться ножом и пойдут из-за него за нами.
— Пускай. Пока у них его нет. Сначала я не хотел носить его. Но если он может убивать Спектров….
— Я никогда не верила Анжелике, с самого начала, — деликатно сменила тему Лира.
— Да, — согласился Уилл.
— Да, точно…. В конце концов, я возненавидела этот город.
— Когда я нашел его, я думал, что попал в рай. Я не мог представить себе ничего лучше. А он все время был полон Спектров, и мы никогда не знали….
— Я не смогу снова верить детям, — перебила Лира. Я думала в Больвангаре: что бы ни делали взрослые, как бы плохо это ни было, дети были другими. Они бы не стали поступать так жестоко. Но теперь я в этом не уверена. В самом деле, я никогда прежде не видела таких детей.
— Я видел, — сказал Уилл.
— Когда? В твоем мире?
— Да, — неохотно ответил Уилл. Лира сидела, не шевелясь, ожидая, и через некоторое время он продолжил. — Это было, когда у моей матери случился один из приступов. Мы жили сами по себе, поскольку само собой моего отца с нами не было.
И часто она начинала думать о вещах, которых не было. И ей надо было делать вещи, которые не имели смысла, по крайней мере, с моей точки зрения. Ей надо это было делать, поскольку иначе она приходила в расстройство и боялась, и я помогал ей.
Например, потрогать все прутья в ограде парка или сосчитать все листья на кусте, все в этом духе. После этого ей становилось легче. Но я боялся, что кто-нибудь узнает, о том, что с ней и ее заберут, поэтому я присматривал за ней и скрывал это. Я никогда никому не говорил.
Однажды ей стало страшно, когда меня не было рядом, чтобы помочь. Я был в школе.
Она вышла на улицу, почти раздетая, только она этого не заметила. И несколько ребят из моей школы обнаружили ее и начали…
Его лицо пылало. Не в силах сдерживать чувства, он прошелся туда-сюда, отвернувшись от Лиры, голос его дрогнул и глаза были влажными. Он продолжил:
— Они издевались над ней, как те дети у башни над кошкой…. Они думали, она сумасшедшая и хотели обидеть ее, а может и убить, меня это бы не удивило. Они ненавидели ее только за то, что она была не как все. В конце концов, я нашел ее и отвел домой. На следующий день в школе я дрался с мальчиком, который затеял это. Я сломал ему руку и кажется, выбил несколько зубов, не знаю. Я собирался драться и с остальными, но у меня возникли неприятности из-за этого и я понял, что лучше остановиться, иначе они обо все узнают, в смысле учителя и полиция.
Они бы пришли к матери жаловаться на меня, увидели, в каком она состоянии и забрали бы ее. Поэтому я притворился, что раскаиваюсь и сказал учителям, что больше не буду. Меня наказали, но я ничего не сказал им. Я отвел от нее опасность. И от тех ребят тоже ничего не узнали; они знали, что если они что-нибудь расскажут, в следующий раз я убью их. Не только покалечу. И немного погодя, ей снова стало лучше. Никто ни о чем не узнал.