ругого мира благодаря той самой аномалии — кстати, раз уж мы об этом заговорили, физик Нельсон теперь мой ближайший приятель — поддразнивает меня, роняет намеки, что он знает, что я знаю, что он знает, и т.д., — а я все строю из себя старого доброго майора Парри, бравого парня, потрепанного житейскими бурями и не шибко умного, но я его раскусил. Во-первых, хоть он и настоящий ученый, его исследования финансирует Министерство обороны: я знаю их финансовые коды, а во-вторых, его приборы не имеют ничего общего с атмосферными зондами, я заглядывал к нему в ящики — типичное радиационное оборудование, если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю. Очень все это подозрительно. Но я пока не отказываюсь от своего плана: провожу археологов туда, куда они хотят попасть, а потом уйду один на несколько дней искать свою аномалию. И если Нельсон тоже отправится на Сторожевую гору и я там на него наткнусь, буду действовать по обстоятельствам.
(позже) Мне повезло! Я встретил Мэтта Кигалика, того самого эскимоса, про которого рассказывал Джейк Петерсен. Он говорил мне, где его найти, но я боялся верить, что он и впрямь там будет. Кигалик сказал, что русские тоже ищут аномалию — недавно он наткнулся на одного малого высоко в горах и следил за ним несколько дней (тот его не видел), потому что догадался, зачем он туда залез. И правда, этот малый оказался русским шпионом. Больше эскимос мне ничего не открыл. У меня сложилось впечатление, что он его шлепнул. Но про аномалию я у него выспросил: эта штука похожа на дыру в воздухе, что-то вроде окна. Смотришь сквозь него и видишь другой мир. Но найти его нелегко, потому что в том месте другой мир выглядит абсолютно так же, как наш: скалы, мох и все прочее. Окно находится на северном берегу маленького ручья шагах в пятидесяти на запад от высокого утеса, который напоминает вставшего на дыбы медведя, и координаты Джейка не совсем верны: эта точка ближе к 12'' с. ш., чем к 11.
Пожелай мне удачи, дорогая. Привезу тебе трофей из мира духов, люблю тебя, поцелуй за меня мальчугана.
Джонни.
Уилл почувствовал, как у него кружится голова.
Его отец описывал в точности то же самое, что он сам нашел под грабами на окраине Оксфорда. Он тоже отыскал окно — и даже слово употребил такое же! Получается, что Уилл на верном пути. И те люди, что приходили к ним в дом, искали эту информацию… Значит, она еще и опасна.
Когда отец писал эти письма, Уиллу был всего лишь год. Шесть лет спустя, находясь с матерью в супермаркете, он впервые осознал, что ей грозит ужасная опасность и он должен защитить ее; а потом, постепенно, к нему пришло понимание того, что эта опасность прячется у матери в мозгу и потому он должен заботиться о ней еще больше.
Но прошло еще какое-то время, и вдруг обнаружилось, что отнюдь не все страхи матери не имеют реальных причин. За ней действительно кто-то охотился, а вернее, за этими письмами, за содержащейся в них информацией.
Он плохо понимал, что все это означает. Но он был наверху блаженства оттого, что они с отцом вместе стали обладателями такой важной тайны; оттого, что оба они, Джон Парри и его сын Уилл, самостоятельно сделали такое поразительное открытие. Встретившись, они обсудят все это, и отец будет горд тем, что Уилл пошел по его стопам.
Ночь была тихой, море — спокойным. Он сложил письма, убрал их в несессер и отправился спать.
Глава шестаяСВЕТЯЩИЙСЯ ОТРЯД
— Грумман? — сказал чернобородый торговец пушниной. — Из Германской академии? Отчаянный парень. Я встречался с ним лет пять назад в Уральских горах, на самом севере. Думал, он уже помер.
Сэм Канзино, земляк и старый приятель Ли Скорсби, откинулся на спинку стула в баре гостиницы «Самирской», где свет гарных ламп с трудом пробивался сквозь дым, и опрокинул себе в рот стаканчик ледяной водки. Затем подтолкнул к Ли тарелку с соленой рыбой и черным хлебом; тот взял немного и кивнул, показывая Сэму, что готов слушать дальше.
— Он угодил в капкан, который поставил этот дурень Яковлев, — снова заговорил торговец, — и рассек себе ногу до самой кости. Обычных лекарств он не признавал и стал лечиться медвежьим средством, кровяным мхом, — вообще-то это не настоящий мох, а что-то вроде лишайника. Короче, он лежал на санях и орал от боли, а в промежутках раздавал указания своим помощникам: они проводили астрономические измерения и должны были все делать тютелька в тютельку, иначе он сразу начинал хлестать их своим языком, — а язык у него, скажу я тебе, что твоя колючая проволока. Худой такой, крепкий малый, интересовался всем подряд. Ты знаешь, что тартары приняли его как своего? Он даже прошел у них посвящение.
— Да ну? — удивился Ли Скорсби, подливая Сэму еще водки. Зайчиха Эстер, деймон воздухоплавателя, съежилась рядом с его локтем; как обычно, глаза ее были полуприкрыты, а уши прижаты к спине.
Ли прибыл на Новую Землю лишь час-другой тому назад — его шар пригнало сюда ветром, который вызвали ведьмы, — и, убрав снаряжение, сразу же отправился в гостиницу «Самирская» по соседству с рыбоконсервной базой. Эта гостиница служила местом сбора многих арктических бродяг: здесь они обменивались новостями, подыскивали себе работу или оставляли друг для друга сообщения. Когда-то и сам Ли Скорсби просиживал тут целые дни, дожидаясь контракта, пассажира или попутного ветра, так что в его теперешнем поведении не было ничего необычного.
Кроме того, сейчас в мире происходили настоящие катаклизмы, и люди просто не могли не собираться вместе, чтобы обсудить их. Каждый день приносил очередную удивительную новость: то река Енисей освободилась ото льда, хотя сезон для этого был совсем неподходящий, то океан отступил от берегов, обнажив странную каменную кладку на дне, то кальмар в тридцать метров длиной схватил трех рыбаков, вышедших в море на катере, и разорвал их на мелкие кусочки…
А с севера по-прежнему катился плотный, холодный туман; порой он словно начинал фосфоресцировать каким-то невиданным доселе светом, и тогда в нем смутно маячили чьи-то гигантские силуэты и слышались таинственные голоса.
По всем этим причинам время для работы нынче было неподходящее, так что в баре гостиницы «Самирская» редко оставалось свободное местечко.
— Вы сказали Грумман? — спросил пожилой человек, сидевший за стойкой неподалеку. Судя по его одежде, это был охотник на тюленей; его деймон, лемминг, важно выглядывал у него из кармана. — Он точно жил с тартарами. Я был там, когда его приняли в племя, и видел, как ему просверлили череп. Ему и другое имя дали, тартарское; погодите-ка, сейчас вспомню.
— Послушай, дружище, — обратился к нему Ли Скорсби. — Ты не будешь возражать, если я угощу тебя выпивкой? Мне нужны сведения об этом человеке. Что это было за племя, о котором ты говоришь?
— Енисейские пахтары. Живут у подножия хребта Семенова, где в Енисей впадает другая река — забыл ее название… ну, та, что течет с холмов. У тамошней пристани еще стоит утес величиной с дом.
— Ах да, — сказал Ли. — Теперь я вспомнил, где это. Когда-то я там пролетал. Так Грумману, стало быть, просверлили череп? Но зачем?
— Он был шаманом, — пояснил старый охотник на тюленей. — По-моему, тартары признали в нем шамана еще до того, как приняли его к себе. Ну и процедура это сверление! Продолжается день и две ночи. Они сверлят с помощью лука, как при добывании огня.
— Ну, тогда понятно, почему его команда так ему подчинялась, — сказал Сэм Канзино. — Это были самые отпетые мошенники, каких я только видел, но перед ним они все ходили на задних лапках. Я-то думал, они просто боятся его ругани. Но если он был шаманом, это объясняет их поведение еще лучше. Но знаешь, до чего же он был любопытный! Сущий волк — если вцепится, так уж не отпустит. Он вытряс из меня все, что я знал о тех краях, о повадках разных там росомах и лисиц. А ведь этот чертов капкан здорово его покалечил: рана на ноге была открытая, а он знай себе записывал результаты действия кровяного мха, мерил себе температуру, а потом следил за формой рубца — словом, отмечал каждую мелочь… Чудак, что и говорить. В него влюбилась одна ведьма, так он дал ей от ворот поворот.
— Да неужто? — сказал Ли, вспомнив о красоте Серафины Пеккала.
— Зря это он, — вставил охотник на тюленей. — Если ведьма предлагает тебе любовь, надо соглашаться. А откажешься — пеняй на себя. Это все равно что выбор между счастьем и горем. Чего ты никак не можешь сделать, так это не выбрать ни того, ни другого.
— Наверное, у него была какая-то причина, — сказал Ли.
— Если он не совсем чокнутый, причина должна была быть серьезная.
— Он всегда был упрямый, — сказал Сэм Канзино.
— Может, хранил верность другой женщине, — предположил Ли. — А я слышал о нем еще кое-что: он якобы знал, где находится один волшебный предмет — не знаю уж, что это за штука, — который способен защитить своего хозяина от чего угодно. Вы когда-нибудь об этом слыхали?
— Я слыхал, — отозвался охотник на тюленей. — У него самого этой вещи не было, но он знал, где ее найти. Один человек пытался заставить его рассказать о ней, но Грумман его убил.
— А его деймон! — сказал Сэм Канзино. — Тоже странный. Это была орлица, черная орлица с белой головой и грудью. Я таких в жизни не видал и не знаю, как они называются.
— Скопа у него была, — вступил в разговор бармен, услышавший последние слова. — Вы говорите про Стэна Груммана? Его деймон — скопа. Орел, который питается рыбой.
— И что с ним случилось, с Грумманом? — спросил Ли Скорсби.
— Ввязался в войны скрелингов где-то в Берингландии. Там его и застрелили, наповал. Это последнее, что я о нем слышал, — ответил охотник на тюленей.
— А я слышал, что ему голову отрезали, — сказал Ли Скорсби.
— Нет, вы оба ошибаетесь, — возразил бармен, — а вот я знаю точно, потому что говорил с одним эскимосом, который его сопровождал. По-моему, они разбили лагерь где-то на Сахалине, и на них сошла лавина. Грумман погребен под сотнями тонн камней. Этот эскимос видел, как он погиб.