— Чего я не могу понять, — сказал Ли, пуская бутыль по кругу, — так это чем он занимался. Может, искал нефтяные месторождения? Был военным? Или двигал науку? Ты упомянул о каких-то измерениях, Сэм. Что ты имел в виду?
— Они измеряли свет звезд. И северного сияния. Северное сияние — это был его пунктик. Хотя в первую очередь он, по-моему, занимался раскопками. Искал всякие древние вещицы.
— Я знаю, кто мог бы рассказать вам больше, — произнес охотник на тюленей. — В горах есть обсерватория Императорской академии Московии. Они вам расскажут. Он поднимался туда не раз.
— Да зачем тебе все это, Ли? — спросил Сэм Канзино.
— Он мне малость задолжал, — ответил аэронавт.
Это объяснение было настолько удовлетворительным, что все их любопытство мигом улетучилось. Разговор переключился на тему, которая теперь волновала всех и каждого: собеседники стали обсуждать бросающиеся в глаза катастрофические изменения в природе.
— Рыбаки говорят, что могут проплыть на своих судах прямо в новый мир, — сообщил охотник на тюленей.
— А что, разве есть новый мир? — поинтересовался Ли Скорсби.
— Пусть только разойдется этот чертов туман, и мы его сразу увидим, — уверенно заявил охотник. — Когда это случилось, я был на каяке в открытом море и как раз повернул к северу. Ну и зрелище, скажу я вам, — никогда его не забуду! Вместо того чтобы опускаться за горизонт, земля шла и шла прямо вперед. Я смотрел в даль, и, насколько хватал глаз, там были земля и берега, горы, бухты, зеленые деревья и кукурузные поля — они заполнили все небо. Ей-богу, друзья, чтобы такое увидеть, стоило горбатиться пятьдесят лет. Там, в небе, было так красиво, что я пошел бы туда на веслах и даже не оглянулся, но тут накатил туман…
— В жизни не видал такого тумана, — буркнул Сэм Канзино. — Бьюсь об заклад, он будет стоять месяц, а то и больше. Но если ты хочешь получить должок со Станислауса Груммана, тебе не повезло, Ли: парень уже на том свете.
— А! Вспомнил его тартарское имя! — воскликнул охотник на тюленей. — Я вспомнил, как они называли его, когда сверлили ему голову. Джопари — вот как.
— Джопари? Никогда не слыхал ничего похожего, — сказал Ли. — Смахивает на что-то японское. Как бы там ни было, я хочу вернуть свои деньги и попробую найти если не самого Груммана, то хотя бы его наследников. А может, со мной разочтется за него Германская академия. Попробую навести справки в обсерватории — пускай дадут мне какой-нибудь адресок.
Обсерватория была расположена севернее, на приличном удалении от поселка, и Ли Скорсби нанял нарты с собачьей упряжкой и погонщика. Найти человека, который отважился бы ехать в тумане, было непросто, но красноречие аэронавта или его деньги сделали свое дело, и после долгого торга один старый тартарин с Оби согласился доставить Ли в нужное место.
Погонщик не полагался на компас, иначе он не рискнул бы отправиться в это путешествие. Он ориентировался по приметам, и в этом ему помогал его деймон, песец, который сидел на передке нарт и внимательно принюхивался, определяя путь. Ли, по старой привычке не расстающийся с компасом, уже заметил, что магнитное поле Земли находится в таком же нестабильном состоянии, как и все прочее.
Когда они остановились, чтобы сварить кофе, старый погонщик сказал:
— Это уже бывало прежде — то, что мы видим сейчас.
— Небо раскрывалось и раньше? Неужели?
— Много тысяч поколений назад. Мой народ помнит. Очень, очень давно, много тысяч поколений.
— И что об этом рассказывают?
— Небо раскрывается, и духи начинают свободно летать между тем миром и этим. Земля ходит под ногами. Лед тает, потом намерзает снова. Через какое-то время духи закрывают дыру. Заделывают ее как могут. Но ведьмы говорят, небо в том месте, за Северным Сиянием, остается тонким.
— Что же теперь будет, Умак?
— То же, что и прежде. Все снова вернется к старому. Но только после большой беды, большой войны. Войны духов.
Погонщик замолчал, и скоро они поехали дальше, медленно пробираясь среди холмов, рытвин и обнажившихся скал, темнеющих в белесом тумане. Наконец старик сказал:
— Обсерватория наверху. Отсюда иди сам. На нартах нельзя — слишком крутой подъем. Если хочешь ехать обратно, я подожду здесь.
— Да, я хочу поехать обратно, когда сделаю свои дела, Умак. Разведи костер, друг мой, и отдохни пока. Я вернусь часа через три-четыре.
Посадив Эстер за пазуху, Ли Скорсби двинулся в гору, и после получаса ходьбы по крутой тропинке перед ним вдруг выросла кучка домиков, словно опущенных сюда только что чьей-то гигантской рукой. Но это впечатление возникло лишь потому, что туман на секунду рассеялся; когда он сгустился вновь, домики опять почти исчезли из виду. Ли смутно различал впереди огромный купол главной обсерватории, а в стороне еще один, поменьше. Административные и жилые корпуса располагались между ними. Свет из окон нигде не пробивался наружу; наверное, затемнение было сделано специально, чтобы не мешать наблюдениям в телескоп.
Через несколько минут после прибытия Ли уже беседовал с группой астрономов, жаждущих услышать от него свежие новости: ведь мало кому из ученых туман досаждает так сильно, как исследователям небесных явлений. Он рассказал им обо всем, что видел, а когда с этим было покончено, спросил о Станислаусе Груммане. Астрономов никто не навещал уже много недель, и они соскучились по разговору.
— Грумман? Да, кое-что я могу вам про него рассказать, — ответил аэронавту заведующий обсерваторией. — Он англичанин, несмотря на свое имя. Помню, как-то раз…
— Не может быть, — вмешался его заместитель. — Он ведь из Германской Императорской академии. Я познакомился с ним в Берлине и был уверен, что он немец.
— И все-таки мне кажется, что он англичанин. По крайней мере, говорит он по-английски безупречно, — сказал заведующий. — Но я не спорю: он действительно член Германской академии. По-моему, геолог…
— Нет-нет, вы ошибаетесь, — возразил кто-то еще. — Он интересовался раскопками, но не как геолог. Однажды я долго с ним беседовал. Пожалуй, его можно назвать палеоархеологом.
Пятеро ученых сидели вокруг стола в помещении, которое служило им гостиной, столовой, баром, комнатой отдыха и в большей или меньшей степени всем остальным. Двое астрономов были московитами, один — поляком, еще один — африканцем йоруба и последний — скрелингом. Ли Скорсби чувствовал, что эта маленькая компания рада гостю уже потому, что он внес в их вечерние посиделки хоть какое-то разнообразие. Последним говорил поляк, но его прервал йоруба:
— Что значит — палеоархеолог? Обычные археологи уже изучают древность; зачем же ты добавляешь к этому слову приставку, которая тоже означает «старый»?
— Просто он изучал гораздо более древние периоды, чем обычные археологи, вот и все. Он искал следы цивилизаций, существовавших двадцать, а то и тридцать тысяч лет назад, — объяснил поляк.
— Чепуха! — воскликнул заведующий. — Полная чепуха! Он водил тебя за нос. Цивилизации, которым тридцать тысяч лет? Ха! Где доказательства?
— Подо льдом, — ответил поляк. — Вот в чем вся штука. Если верить Грумману, в прошлом магнитное поле Земли несколько раз претерпевало резкие изменения, и земная ось тоже перемещалась, так что области с умеренным климатом сковал лед.
— Это как же? — спросил йоруба.
— Ну, теория у него была довольно сложная. Но суть ее в том, что все доказательства существования древних цивилизаций, если они вообще имеются, должны теперь оказаться глубоко подо льдом. Он утверждал, что у него есть фотограммы необычных скальных формаций…
— Ха! И это все? — усмехнулся заведующий.
— Я просто рассказываю. Я его не защищаю, — сказал поляк.
— Как давно вы познакомились с Грумманом, господа? — спросил Ли.
— Сейчас припомню, — отозвался заведующий. — В первый раз я встретил его семь лет назад.
— Он сделал себе имя за год или два до этого, опубликовав статью о смещении магнитного полюса, — сказал йоруба. — Но взялся он бог весть откуда. Я имею в виду, что никто не учился с ним вместе в колледже, никто не знал его предыдущих работ…
Они поговорили еще некоторое время, обмениваясь воспоминаниями и делая предположения насчет того, что могло приключиться с Грумманом, хотя почти все думали, что он наверняка умер. Когда поляк отошел, чтобы сварить новую порцию кофе, зайчиха-деймон Эстер прошептала аэронавту:
— Присмотрись к скрелингу, Ли.
Скрелинг почти не раскрывал рта. Сначала Ли решил, что этот ученый просто молчалив от природы, но теперь, после совета Эстер, он дождался очередной паузы в разговоре и как бы случайно взглянул на его деймона, белую сову, которая таращилась на них яркими оранжевыми глазами. Что ж, совы всегда таращатся на людей, ничего необычного в этом нет, но Эстер была права: в облике деймона сквозила враждебная подозрительность, хотя лицо самого ученого казалось абсолютно непроницаемым.
А потом Ли заметил еще кое-что: на пальце скрелинга был перстень с выгравированной на нем эмблемой Церкви. И вдруг он понял причину молчания этого человека. Он и раньше слышал, что к каждой организации, ведущей философские исследования, обязательно прикрепляют представителя Магистериума, который должен выполнять функции цензора и следить за тем, чтобы новости о каких-либо еретических открытиях не просочились наружу.
Сообразив это и заодно вспомнив слова, когда-то услышанные им от Лиры, аэронавт спросил:
— Скажите мне, господа, а не занимался ли Грумман проблемой Пыли?
Внезапно в тесной гостиной астрономов наступила тишина и все внимание сосредоточилось на скрелинге, хотя никто не смотрел на него прямо. Зная, что Эстер его не выдаст, — она по-прежнему сидела спокойно, полуприкрыв глаза и прижав уши к спине, — Ли напустил на себя добродушно-невинный вид и стал переводить глаза с одного собеседника на другого. Наконец он остановил взгляд на скрелинге и сказал:
— Прошу прощения: я спросил о чем-то, что знать не положено?