– Когда вы в последний раз виделись? – спросил папа строго.
– Я же рассказывал, дядя Коль. Накануне, после школы, на площадке. Мы болтали…
– О чем? – встрял его отец.
– Ну что вы все на меня набросились? – вспылил Ринат, тряхнув волосами. – О снах говорили. Она живая была, умирать совершенно точно не собиралась. Я не поручусь, но она скорее где‑то…
Он прервался, и тогда я встала с места и погладила его по руке. Ринат вскинулся, будто что‑то почувствовал, а потом продолжил бубнить:
– Скорее, она где‑то ходит живая и веселая, рыжая Маргот, что‑то пытается найти по делу Таньки. Да, я не знаю, где она может ночевать. Но она же Маргот, вы понимаете, с ней просто не может ничего случиться!
Мысль переросла в панику, и я хотела было дотронуться до его щеки, но мне удалось лишь протянуть руку… Из сна меня выдернул Питер.
Утро все еще было довольно ранним, но я проснулась очень быстро, села, по мановению чужой воли, протерла глаза.
Джек спал – или делал вид, а рощица была окрашена теплыми цветами.
– Сударыня моя, прогуляемся? – совсем шепотом спросил Питер.
Я встала на ноги и провела рукой по волосам. Хотелось умыться и почистить зубы, но такой роскоши пока что, похоже, было не видать.
– Сударыня моя, – Питер подал мне руку. – Подбери свои игрушки, и пойдем.
Я, засмущавшись, подняла кинжал, еле нашла тряпицу с бусами под лопухом и встала во весь рост, смотря на Питера.
Он галантно предложил мне локоть, и мы двинулись вперед.
– Сударыня Маргот, – сказал он через некоторое время. – Почему ты остановилась тогда?
Я почти всплеснула руками:
– Питер, сударь мой, они меня звали. Они кричали о том, как хотят быть со мной. Они рвали и метали, мой сударь. Я не… – Я сделала вдох и выключилась из заколдованного круга. – Я просто почувствовала, что они хотят мне добра. Вот и все. Больше я ничего не знаю.
– Потянули, значит, – задумчиво сказал Питер.
Мы брели по колено в густой траве, наполненной цветами разных мастей. Походило на романтическую прогулку.
– А вы время умеете останавливать?
Питер вскинул на меня взгляд, и я аж опешила.
– Я хотела сказать «ты». Ты умеешь останавливать время?
– Вообще я раньше этим не баловался. Мне пришлось, тебя бы… поранили, сударыня Маргот.
– А, вот что, – глубокомысленно сказала я.
– Мне снился сон, сударыня, – проговорил Питер, – будто меня поцеловала прекрасная незнакомка. Я надеюсь, ничего такого не было?
Я отчаянно замотала головой.
– Значит, было, – вздохнул он. – Джек надоумил?
Я уставилась в траву.
– Эй, Маргот, в этом нет ничего, ну разве только стар я для тебя чертовски. Мелкий был прав, если это он советовал, всегда помогает. При наличии определенных условий.
У меня даже уши заполыхали, подобного я не испытывала очень давно.
– Каких еще условий? – спросила я, наклоняясь, чтобы сорвать василек.
– Неважно каких! Я хотел попросить тебя, моя сударыня.
– Проси, – отозвалась я, пряча нос в цветке.
– Так вот. Я чувствую, нас ждет непростая дорога. Чтобы открыть все карты, я не знаю уже, где искать твою подругу, ошибся в предсказании с Тилем, но почувствую, если она будет поблизости. Дело в том, что с Марком, чудильщиком Лисса, беда какая‑то образовалась. Не знаю, что стряслось, но точно – ничего хорошего. Сударыня моя, мы пойдем через земли Хаоса, и идти будем долго. Мое слово должно быть для тебя закон, если мы не хотим повторения ситуации и чтобы меня целовали незнакомки.
– Да я просто коснулась губами! – выпалила я. – Вокруг бродили толстый и тонкий, а Джек намекал на поцелуй изо всех своих тщедушных сил.
– Он правильно намекал, – сказал вдруг Питер. – Если бы не поцелуй, я бы не очнулся, быть может. Но давайте в следующий раз без подобных эксцессов. Верь мне, а не чужому зову. Договорились?
Я кивнула, так и не глядя ему в глаза, а потом нам что‑то закричал Джек.
17. Походы наяву
– И когда следующая деревня? Населенный пункт? Город завалящий какой‑нибудь? – не унимался Джек.
Я понимала, почему он сердится. Хватило и того, что мы прошли деревней мертвецов, а еще я не успела рассказать Питеру последние новости из дома. Я беспокоилась за родителей и Рината (бросилась на зов, выручать Таньку, и пока что находилась очень далеко от своей цели, а бедные мама и папа уже меня похоронили, наверное). Однако я не думала, что сны – это просто сны. Я и правда по какой‑то причине видела, что творится в Прямом мире.
Вдобавок, шли мы так долго, что у меня стали ныть ноги. Я всегда была домашним ребенком, и Танька надо мной смеялась: мол, как это так, ни разу не участвовать в походе! Да это же жизнь мимо тебя прошла. Впрочем, так она говорила чуть ли не по каждому поводу, и иногда мне хотелось ее убить.
Я вздохнула: теперь отсутствие походов обернулось проблемой, и даже легчайшая сумка, собранная Илли, даже ее волшебные сапоги ничем не помогали. Я не могла идти дальше. Хотелось сесть и расплакаться, а еще поспать на нормальной кровати, в каком‑нибудь доме, а не вот так, на всех ветрах и с вездесущими букашками. Как только найду Таньку, сразу ей скажу, что походы… в походы пусть она ходит с кем‑нибудь еще.
Пока я думала, у Джека завязалась оживленная перебранка с Питером. Я вслушалась, чтобы понимать, о чем идет речь и чью сторону в этом треугольнике мне занимать (может быть, свою).
– Джек, я уже поговорил с Маргот. Если тебе интересна карта, возьми и почитай.
– Ну и что, что вы поговорили с Маргот. Вы и поцеловаться с ней успели, – не унимался Джек.
Я почти застонала. Питер тоже рассердился:
– Это был не поцелуй, а жест доброй воли, сообрази сам, Маргот пятнадцать лет, да вы друг другу по возрасту больше подходите. Разумеется, когда ты подрастешь.
– Подрасту, – задрал нос Джек. – Я подрасту, открою портал в мир Маргот и женюсь на ней.
– Это мы уже поняли, – тихо сказала я. – А можно так: в моем присутствии не говорить обо мне в третьем лице?
– Мы пытались дозваться, – прогундосил Джек, продолжая топать ногами по тропинке, ведущей через чистое яркое поле. – Но ты, сударыня Маргот, витаешь в каких‑то своих облаках, и сделать это очень и очень сложно. Поэтому я стал ругаться на господина моего чудильщика Питера сам по себе. Хотя ты могла бы помочь. О, как ты могла бы помочь, рассказать все, что творится у тебя на душе и как гудят у тебя ноги.
Я со вздохом вспомнила, что в эту долгую, страшную, бессонную ночь, пока вокруг нас шатались толстый и тонкий, умудрилась высказать малому все, что не собиралась, включая опасения и страхи.
Питер взглянул на меня, потом грустно протянул:
– Давайте, кляните чудильщика, он привык, послушает.
Фраза освободила меня от морока, я вдруг взглянула на Питера снизу вверх и уточнила:
– А сколько тебе лет, сударь мой?
Уж больно он напоминал усталого мальчишку, а не взрослого мужчину.
Джек расхохотался так, что мне захотелось его стукнуть, желательно, чем‑то тяжелым.
– Мне… мне двадцать девять лет.
– Не может быть! – сказала я, а Джек, продолжая смеяться, замотал головой, будто подтверждая мои слова.
Питер закатил глаза к небу. Цвет радужки был похож, оттенок счастливого, беззаботного небосвода. И только в уголку рта залегла морщинка.
– Это сложно объяснить.
– Возраст? – У меня вдруг сорвало невидимый вентиль, и я начала вести себя как Джек.
Однажды Танька выкрала у родителей бутылку вина, а мы потом были веселые и легкие, долго сидели в ванной комнате и гадали, есть ли у нас похмелье или нет его, и что это вообще такое. Ощущение полной безнаказанности было мне знакомо.
Питер смолчал, но вздохнул тяжело.
– К чему секреты? – спросила я. – У нас, например, водится такая… не знаю, глупость, будто женщину нельзя спрашивать об этом, а то она обидится. А у вас мужчин нельзя?
Джек залился так громко, что стал похож на радостно лающего щенка. Это, признаться, шло ему намного больше, чем всякие серьезные мины и злые взрослые разговоры.
– Достали, – коротко сказал Питер.
В нашем мире он потянулся бы за сигаретой, но здесь такого, видимо, не водилось.
– Мне двадцать шесть лет, хотя на самом деле – двадцать девять, – объяснил он, и вышло еще непонятнее, чем раньше.
– То есть как?
– Да Джек ведь тебе все рассказал!
– Да ничего он мне не рассказывал. Кроме страшилок, от которых трудно заснуть.
– Когда с Эженом и Айним случилось то, что случилось, а я находился с умирающей девочкой, они очень быстро принялись стариться. Великий… впрочем, неважно, мы и так вчера на волоске были, лучше не вспоминать его имя.
– Неназываемый, – подсказал Джек, и я закатила глаза, не хватало, чтобы прижилось название из нашей книжки.
– Отлично, неназываемый. Так вот, этот самый неназываемый, – в этот момент я впервые увидела, как у Питера сжались кулаки, – решил, что для порядкового самое нормальное и обыкновенное – взять и умереть. А что, все же умирают своим чередом. У неназываемого очень, очень интересное чувство юмора. Порядковые не знали, что можно вытягивать понемногу жизни отовсюду, включая город, так, чтобы это не сказывалось на одном человеке. После той войны никто ни о чем не знал.
Я почувствовала, что заставляю Питера говорить то, о чем хотелось бы молчать. Джек – и тот перестал смеяться и замолчал.
– Если ты не желаешь, сударь мой, – протянула я, но Питера уже было не остановить.
Он резко мотнул головой со слегка вьющимися волосами, немного прибавил шагу и наконец зашипел:
– Я вернулся к ней. Я не думал, что может случиться что‑то непоправимое, я вообще ни о чем не думал, осел. А там – там они с Эженом умирают, и этому нет никакого объяснения. Мы… я сидел с ней вместе, пока вдруг не оказалось, что она снова стала молодой, а я постарел на несколько лет. Это очень тонкое ощущение, но мне всегда казалось, что именно на три года.