– Бежим, – бросила девушка и понеслась, точно олень, сквозь чащу.
За ней, по крайней мере, оставался вполне заметный след, по которому ломанулась и я. Судя по препирательствам сзади, с места снялись и Питер с Джеком, так что нам оставалось только добежать. Я почувствовала, что голова совсем пустая, а ноги не слушаются, но все‑таки погнала через хмарь болот, пахнувших почему‑то свежей водой.
Оставалось совсем чуть‑чуть. Когда я выскочила на прогалину, девушка уже сидела на берегу маленького омута и болтала в воде… хвостом. Она была русалкой.
В меня врезался Джек, да и Питер наконец появился в поле зрения, и я выдохнула.
– Вперед, – сказала девушка и нырнула.
Я уставилась на Питера, уже садящегося на берег.
– Она непонятно выразилась? Ныряем. И не боимся, там можно будет дышать. Джек, первый пошел, я за вами.
Джек помялся ровно одно мгновение, после чего с разбегу сиганул в серебряную воду, обдав нас фонтаном брызг.
– Маргот, следующая.
Я села на край. Ноги мгновенно ушли вниз. Все это напоминало дурной сон, и я никак не могла решиться нырнуть. Что там, я и плавала довольно паршиво, вот бы наши синхронистки из класса посмеялись.
– Маргот, – нетерпеливо произнес Питер. – Сейчас за нами явится тень. Ныряй. И что бы ни случилось – не вздумай выныривать. Мы окажемся ровно там, где надо.
Я испуганно покивала головой, потом, увидев, что тени действительно собираются вокруг омута, и из леса выглядывают какие‑то морды, спустилась в воду и подергала Питера за голенище сапога. Тот залез в омут рядом со мной, и я заметила, как капельки воды блестят на его ресницах. Это было ужасно красиво и еще более неуместно, но потом Питер потянул меня на глубину, а мне в легкие полилась жидкость, затапливая с ног до головы. Я испугалась так, как, наверное, не пугалась за все время пребывания на Изнанке мира. Мне показалось, что я тону, и через несколько мгновений меня нагнала тьма.
20. Дышать
Я пришла в себя и села. Передо мной был голубоватый свет. Небольшая комната, явно для ребенка: кровать оказалась коротка, над ней болтались разные ракушки и даже чей‑то панцирь. Потом воспоминания о воде, заливающей легкие, ворвались в мое сознание, и я зашлась кашлем, самым жестоким из всех, что мне доводилось испытывать, очень сильно замутило. Тут я почувствовала, что из моего рта вырываются пузырьки, а звук – приглушен. Я вскочила с кровати и бросилась прочь из комнаты, паникуя, врезалась в кого‑то и упала, но не больно, а легко, будто в невесомости.
– Сударыня Маргот, пришла в себя? – спросил Питер, улыбаясь и помогая мне подняться.
От того, что я свалилась на Питера, стало еще страшнее, и я принялась барахтаться. Тогда он присел и поднял меня на ноги.
– Перестань, успокойся. Ты жива, не утонула. Если бы у нас было время, я бы все тебе объяснил. Да тени сыграли свою роль. Мы у хвостаток.
Я испуганно принялась хватать ртом воду, и снова накатило: вот я падаю, вот я перестаю дышать, вот приходит темнота.
Второй раз я очнулась, потому что вокруг было тепло и хорошо. Голубоватое сияние никуда не исчезло. Я сделала вдох, второй, третий, поняла, что не тону, что не умерла, и стала щупать шею.
– Жабр там нет, – сказал кто‑то.
Я сидела на коленках у Питера, а он успокоительно гладил меня по голове и шее. Я отдалась чувству тепла полностью, без остатка, оно накрыло меня с головой – и я наконец‑то пришла в себя.
– Вот, намного лучше. Извини, что так получается, но с того дня, как ко мне прибежал Джек, дела идут не одним Хаосом, чем только они не идут!
Я снова сделала глубокий вдох.
– Это вода, но другое царство, сударыня. Ей могут дышать и простые люди.
Я с трудом встала на ноги, и тут Питер тоже оказался первым. Он подал мне руку и мягко ее пожал.
– Не бойся, дыши. Никаких проблем, – на этом слове он запнулся и будто даже помрачнел. – Я решил, нам здесь дадут приют и еду, скажут, когда хаос рассеется и мы сможем идти.
– Сумка! – спохватилась я.
– У Илли непростые сумки. Пожалуйста, сударыня моя, перестань волноваться. Я понимаю, что все происходящее чересчур. Но прими его. Менее странно не будет.
Разобрал нервный хохот. Я почему‑то вспомнила Алису, белого кролика, «все страньше и страньше», и меня сломало почти пополам. Я смеялась, как сумасшедшая, и едва успевала утирать правой рукой слезинки, совершенно не мешающиеся с водой, которой находилась вокруг меня. Что характерно, Питер и не думал отпускать меня.
Отсмеявшись, я зачерпнула полной грудью еще немного воды, и поняла, что голова встает на место.
– У нас в мире это называется «истерика», – сумрачно пояснила я.
– У нас тоже, – сказал Питер и в этот раз улыбнулся нормально. – Давай вернемся в комнату за твоей сумкой, а потом пойдем знакомиться с хвостатками. Они очень хорошие, тебе понравятся.
– А где Джек? – спросила я.
– О, Джек давно не получал столько внимания к своей персоне, так что за него не беспокойся. Он там купается в обожании. Хвостатки очень любят детей.
Я успокоилась и двинулась по коридору к открытой комнате. К сожалению, ощущение руки в руке исчезло, впрочем, это было нормально. Просто мне хотелось, чтобы оно длилось вечно, всегда.
– А хвостуны у них есть? – спросила я, оглядываясь в детской.
Должны быть.
Сзади послышался странный звук. Я обернулась. На этот раз точно так же пополам сложило Питера. Я прыснула ему под стать, потому что ни разу не видела такого до, мы и знакомы‑то были пару дней, но смеялся он заразительно и сразу делался моложе на несколько лет, ни дать ни взять – мальчишка.
Я взяла сумку, аккуратно лежавшую на табурете, проверила бусы и все же спросила:
– Что‑то не так сказала?
– Хвостуны их были самыми настоящими хвастунами, так что мне все понравилось, – сказал Питер, внезапно посерьезнев. – Пойдем, я расскажу тебе по дороге. Тут недалеко. Тебя поместили отлежаться в детскую, чтобы ты быстрее перешла через барьер воды.
Он вдруг подставил мне локоть, и сердце зашлось совсем уж в радостном ритме. Я приклеилась к нему, это было так тепло и уютно, что делать мне больше ничего не хотелось ни на том, ни на другом свете, идти вот так рядом и будь что будет. Хотя мысль о Таньке вогнала меня в стыд и порядком отрезвила.
– Когда‑то мы очень ладили с хвостатками. Тот самый Марк из Лисса собирался жениться на Еринии, я собирался жениться на Айним, мы даже дружили. Но когда пришла война, когда случился хаос, хвостатки не успели закрыться. Я сейчас попытаюсь объяснить получше.
Мы шли по длинному водянистому коридору, проходя пустые детские комнатки, и мне становилось все грустнее и грустнее. Возможно, дети прятались где‑то еще, а возможно… И почему Джеку досталось столько внимания?
Питер рассказывал, а я старалась смотреть вперед. Не помогло. Дверь, ведущая из коридора, открывала еще один ряд таких же детских.
Хвостатки выходили замуж и за людей, и за таких же, как они. Назывались те не хвостунами, а просто – хвостатыми. Великий Хаос влился и в их стихию, многие погибли на войне, а потом, за то, что сопротивлялись, у бедных хвостаток забрали их мужчин – и их детей. Говорят, они жили теперь в Королевстве Хаоса, но подтверждений этому не было. И самое плохое…
– Самое плохое то, что теперь союз хвостатки и человека обречен. Люди не могут долго жить в воде, как раньше, когда соглашались на такой брак. И у них больше не рождаются дети. Хвостатки подняли барьер, когда поняли, что вода – это такая же стихия, как Хаос; может быть, в защитной своей части мощнее, чем он, но было уже поздно. Как видишь, сударыня моя, ни детей, ни мужчин.
Я подняла брови и тяжело вздохнула:
– Ну а почему не собраться всем вместе и не дать Хаосу отпор?
– Думаешь, никто не пытался? – невесело хмыкнул Питер. – Пытались, да еще как. Кое‑где в земле до сих пор пылают воронки. Понимаешь, сударыня, мы не обращали на Хаос внимания слишком долго, слишком сильно прятали голову в плечи, а он стал почти что всемогущ, да и сейчас… В том же Тиле. Ведь невозможно до меня даже добраться, я очень дивился, что ты дошла. Люди постепенно привыкают и считают, что лошади так и должны ездить, а дети так и должны рождаться.
Я закусила губу, потому что мне стало очень и очень горько.
– И да. – Питер распахнул дверь, и мы вышли на открытое пространство, которым я хотела было залюбоваться, да не вышло.
Каменный двор с красивыми скульптурами, точно из диснеевского мультфильма про Русалочку, красивый, украшенный диковинными цветами‑водорослями. Да не то что двор – площадь. Наверное, праздничная, где когда‑то играли детишки.
– Что? – спросила я, пытаясь сдержать слезы.
– Пока мы не дошли. Марк, Лиссовский, был влюблен в Еринию, помнишь? И они продолжали встречаться даже после всего. Я иногда возвращался сюда, здесь прекрасное место – потому что в какой‑то момент Тиль стал жить по правилам хаоса, и полдня без меня существовал прекрасно. Они поссорились, Ериния вдруг надумала себе, что влюбилась в меня. Марк же, как мне рассказала Елана, та девушка, что нас спасла, нашел себе обыкновенную невесту. Словом, пока меня не было, Еринии не стало. Она умерла. Поэтому они не хотели меня пускать. Получилось вроде как, что Хаос извел половину их народа, а мы, чудильщики, вместо того, чтобы помочь, добили оставшуюся. Имей в виду, хорошо?
– А что с ним стало все‑таки, как ты думаешь? – Я с трудом сглотнула.
Питер изменился в лице:
– Я надеюсь, что он жив, но все это выглядит так, что он либо забыл, зачем явился на этот свет, либо… Мы доберемся до Лисса, только отступит хаос. Нам через царство хвостаток недалеко. Я лишь прошу – без вопросов про него, без вопросов про Лисс, а то мне и так досталось, думал уж, последний день – и тот под водой. Сердились, что девушку притащил. Джек вступился, слава всему, бойкий парень, говорит, девушке пятнадцать, ребенок, пришла искать подругу. Тем и спаслись.