H. rudolfensis, но совсем недалеко, максимум до Кавказа, а массовое и далёкое расселение – аж до Явы – совершилось уже на стадии следующего за эргастерами вида – H. erectus, мозг которого, кстати, дошёл до средней массы в килограмм.
В последующие средне- и позднеплейстоценовые времена люди пересекались преимущественно с пещерными гиенами Crocuta crocuta spelaea. Отпрыски H. erectus – среднеплейстоценовые европейские H. heidelbergensis, их потомки неандертальцы H. neanderthalensis, восточноазиатские денисовцы H. mapaensis – все они жили одновременно с гиенами, но не особо взаимодействуя с ними. Как и в случае с пещерными медведями, кризис наступил с появлением первых кроманьонцев H. sapiens около 40 тыс. л. н., когда пещерные гиены сохранялись только по самому тёплому побережью Средиземного моря. Гиены продержались в Евразии ещё десяток тысяч лет, но около 31 тыс. л. н. полностью или почти полностью вымерли. Доконало их, как и пещерных медведей, сочетание морозов, не позволявших копать норы в обледеневшей земле, с конкуренцией со стороны не в меру крутых охотников-сапиенсов.
У Pachycrocuta, как у хорошей хозяйки, ничто не пропадает зря
Волки
Псовые Canidae впервые появились ещё в эоцене, но первые собаки – североамериканские Prohesperocyon wilsoni и Hesperocyon gregarius – были больше похожи на виверр, как, впрочем, и все первые хищные. В олигоцене Mesocyon уже обрели облик шакала, с этих пор псовые не слишком менялись сущностно. В последующем псовые всегда избирали одну из двух экологических версий: либо стиль мелких одиночных лисоподобных ловцов мышей, либо среднеразмерных волкоподобных загонщиков копытных. Первые во все времена были безопасны для наших предков, так как мы были слишком большими.
Вот со вторыми дело обстояло хуже. Волки очень выносливы, они загоняют добычу и берут её измором. Они имеют сравнительно слабые челюсти и не могут прокусывать головы, как креодонты или львы, зато они могут много раз укусить и подрезать мышцы и сухожилия на ногах, так что жертва оказывается обездвижена. И, самое главное, волки очень умны! Они социальны и охотятся почти всегда группами, прекрасно согласуют свои действия, отлично соображают и предсказывают поведение жертвы. А если еды не хватает, они согласны питаться чем попало, например, дынями. Как и медведи, волки – почти идеальные эврибионты, способные жить хоть на экваторе, хоть за полярным кругом, в саванне или степи, тропических джунглях или хвойной тайге, горах или тундре.
Как уже говорилось, псовые хорошо развернулись в Евразии и Америке, но не задались в Африке. Большеухие лисицы и фенеки нам совсем не опасны, шакалы типа Canis mesomelas появились в Африке во времена грацильных австралопитеков и могли загрызть ребёнка, но вряд ли покушались на взрослых и тем более группы гоминид. А нормальные серые волки в Африку так полноценно и не проникли; африканские волки Canis lupaster (они же C. anthus) – мелкие шакалоподобные звери, коим очень далеко до их евразийских родственников. Единственная суровая африканская псина – гиеновидная собака Lycaon pictus. Эти стаей рвут на части кого угодно, однако их редкость – они известны менее чем из десятка африканских ископаемых местонахождений – говорит сама за себя: конкуренцию с гиенами они не вытягивают. Возможно, дело в терморегуляции. Псовые склонны долго гоняться за добычей и изматывать её, но в тропическом климате и сами перегреваются; даже стройные пропорции и огромные уши-рефлекторы не помогают. Видимо, по той же причине при широком географическом распространении не достигли успеха евразийские гиеновидные собаки, иногда выделяемые в свой род или подрод Xenocyon. Так что наши среднеплейстоценовые предки – Homo rhodesiensis – жили припеваючи в благодатной Африке, не переживая о том, что придёт серенький волчок и ухватит за бочок.
В Евразии же волкам ничто не мешало эволюционировать. Из раннеплейстоценового Canis etruscus в середине плейстоцена появились мелкий C. mosbachensis и, чуть позже, нормальный серый волк C. lupus. Волки заняли экологическую нишу человека – среднеразмерного и всепогодного, всеядного, но преимущественно хищного, бегающего и крайне выносливого, очень социального и умного зверя.
Но люди, пришедшие в Евразию из Африки, к этому моменту были уже слишком круты и почти неуязвимы для волчьих зубов. Homo heidelbergensis и H. neanderthalensis вполне буднично охотились на волков, кроманьонцы же поставили добычу волчьих шкур на широкий поток.
Кстати, отличия кроманьонцев от неандертальцев по отношению к хищным весьма показательны. Неандертальцы были крайне прагматичны и добывали почти исключительно копытных животных на мясо, а из хищных уважали лишь пещерных медведей, которые, строго говоря, были растительноядными. Кроманьонцы не хуже умели охотить бизонов и оленей, но в полтора-два раза чаще добывали пушных зверей – лис, песцов, волков, куниц и зайцев. Неандертальцы почти никогда не делали украшений из псовых. Редкостными исключениями являются просверленные хвостовой позвонок и метаподия волка из микокской стоянки Бокштейншмейде в Германии с древностью 110 тыс. л. н., неудачно продырявленный лисий клык во вроде бы мустьерском слое пещеры Ля Кина, а также два просверленных клыка лис в Арси-сюр-Кюр во Франции с древностью 33,8 тыс. л. н. Правда, в последнем случае находки залегали в слое культуры шательперрон, изготовители которой точно неизвестны; вроде это были неандертальцы, но могли быть и метисы с сапиенсами, а может, и первые кроманьонцы. Единственный случай использования волка в потенциальном ритуале до сапиенсов – череп у входа, мордой к выходу, в пещере Лазаре во Франции, с датировкой 150 тыс. л. н. Однако в этом случае непонятно – случайно ли его бросили там предки неандертальцев или возложили намеренно, например, для отпугивания злых духов. Лежал бы там череп сурка, никто бы и внимания не обратил, но череп волка – уже повод задуматься. Кстати, жилище в Лазаре, судя по обилию лапок пушных зверей и толстому бурому слою органики, было выстлано шкурками.
Неандертальцы жили очень маленькими коллективами, в среднем в 25 человек. Они с детства знали друг друга и даже браки предпочитали заключать с родными братьями и сёстрами. Этому было две причины: во‐первых, при мизерной плотности населения другого человека ещё поди найди, а во‐вторых, если найдёшь, может, и не обрадуешься, потому что он, возможно, захочет тебя съесть, а если обрадуешься, то, возможно, потому что ты сам захочешь его съесть. В таком режиме мало смысла себя как-то украшать: все всё друг про друга знают с рождения до смерти, тем более что по одному никуда и не ходят. Никому ничего доказывать нет ни малейшего смысла, информация во всех головах одинаковая, украшения бесполезны.
Кроманьонцы были прямой противоположностью неандертальцам. Яркие свидетельства снимания шкур с волков обнаружены, например, в Павлове, Мезине и Костёнках 1, 4, 8 и 11, а подвескам из лисьих и песцовых зубов и счёту нет. Греться можно и оленьими шкурами, а украшение из волчьих, лисьих и песцовых мехов и обвешивание себя клыками – явный показатель увеличения общительности, обменов и связей между группами. Если заявиться в чужое стойбище, где живут не очень-то знакомые люди, возможно, даже говорящие на неизвестном языке, хорошо бы заранее, издалека и надёжно просигналить им о своих замечательных качествах: вот я увешан волчьими шкурами – я храбрый и сильный, вот у меня лисья шапка расшита песцовыми клыками – я ловкий и хитрый. И ведь всем понятно, что это я сам добыл всё это богатство. А если выменял – значит, было на что выменивать. А если отнял – и подавно крутой. С таким лучше не ссориться, а есть повод пообщаться, поделиться новостями, глядишь, чего полезного узнаешь, выменяешь что-то редкостное, а то и о свадьбе договоришься.
Есть и другие примеры применения волков в народном хозяйстве: в Костёнках I и Мезине черепа волков были, судя по всему, прикреплены над входами в жилища. Красиво!
Но волки – это не только ценный мех, но и много килограммов диетического мяса: в том же Павлове их с удовольствием пускали на шашлыки.
После же кроманьонцы и вовсе решили волчью проблему совершенно оригинальным и уникально-человеческим способом – они приручили зубастых и сделали из них собак! Современная собака Canis familiaris – вроде бы и волк, а вроде бы и нет. Тут экологическое сходство нас и собак обернулось не во вред и конкуренцию, а в пользу и сотрудничество: мы отлично понимаем побуждения друг друга. Мы – и люди, и собаки – примерно одного размера и сходно вооружены, любим бегать и загонять добычу, в целом всеядны, социальны и общаемся мимикой и звуками, наконец, мы шибко умные. Но мы и не строго одинаковы, так что отлично дополняем друг друга: люди дневные, собаки – ночные, люди хорошо видят, собаки – нюхают, люди умеют согреваться огнём, у собак есть шкура, люди умеют запасать еду, собаки – помогают нам её находить и добывать.
До сих пор специалисты спорят, где и когда была приручена та версия собак, что дожила до современности. Судя по палеогенетическим данным, многие линии вымерли, тем более важно, что линий этих было много. Первые собаки, очевидно, ничем не отличались от волков, но узнаваемые собаки жили в Разбойничьей пещере на Алтае уже 31,5–36,5 тыс. л. н., в Гойе в Бельгии 31,68 тыс. л. н., в Пшедмости в Чехии 29,5–31,5 тыс. л. н., в Мезине на Украине 18–24 тыс. л. н., в Елисеевичах в Брянской области 13,9 тыс. л. н. Получается, последние неандертальцы теоретически могли пересечься с первыми кроманьонцами-собаководами.
Важно, что люди с самого начала стали относиться к собакам по-особому и часто – как к людям. Например, в Пшедмости одна из собак была похоронена с мамонтовой костью в зубах. Правда, там же почти половина собачьих челюстей травмированы, а зубы часто сломаны: простые незамысловатые охотники не стеснялись дубасить своих диковатых соратников за всяческие прегрешения. Зато, в отличие от диких волков, у собак такие травмы несравненно чаще успешно заживали – рядом с человеком питание и защита гарантированы. Искусственный отбор – отрицательный и положительный – во весь рост!