К тому же у цветковых обычно богатая листва, так что есть где спрятаться; да и питательность листьев обычно поболе, нежели у иголок хвойных. Покрытосеменные обычно менее смолистые, чем голосеменные, и чаще образуют дупла, где можно уютно жить и безопасно растить детишек. И уж совсем здорово, что цветковые цветут цветами, которые – что ещё лучше – превращаются в плоды. Так что деревья стали нашим домом, крепостью и источником еды.
Но тут мы попали из огня да в полымя: появились змеи. Эволюция змей – во многом тёмная история, так как их кости редко сохраняются в силу хрупкости, а определимые части скелетов – ещё реже. До сих пор идут споры, какой образ жизни привёл к потере ног и ушей: водный морской, подземный или их хитрое сочетание. Кажется, «роющая» гипотеза имеет больше подтверждений, но это не точно. Древнейшие известные змеи ещё имели две задние маленькие ножки у Najash rionegrina, а также внутреннее ухо – например, у Dinilysia patagonica. Одно несомненно: прогресс змей был теснейшим образом связан с эволюцией млекопитающих. Змеи возникли почти исключительно, чтобы есть нас. Для этого самые продвинутые из них изобрели и терморецепторы в специальной ямке между глазом и носом, «видящие» тёплых зверьков, и яды, рассчитанные именно на добычу с активным обменом веществ, и якобсонов орган, заточенный на распознавание феромонов – веществ, с помощью которых несчастные грызуны общаются друг с другом для размножения. Так коварно змеи оборачивают химию любви в химию смерти! Получается, всё прогрессивное и прекрасное в зверях змеи используют в свою пользу с единственной целью – пожрать. Неспроста в старой литературе рептилий без обиняков называли гадами.
Не так уж странно, что змеи дали три всплеска разнообразия и каждый раз это было связано с изменениями в жизни млекопитающих. Первый этап случился около 100 млн л. н., в середине мелового периода, когда змеи возникли как явление. В это время бурно эволюционировали многобугорчатые и сумчатые. Второй этап – граница мела и палеогена, когда вымерли динозавры, а млекопитающие, и в особенности плацентарные, получили мощный заряд бодрости, невероятно расплодились, причём именно в мелких версиях, самых любимых змеями. Вероятно, дополнительный всплеск обилия ползучих пришёлся на границу палеоцена и эоцена, когда возникли грызуны, летучие мыши и нормальные приматы. Третий значимый этап эволюции змей – граница палеогена и неогена, то есть олигоцена и миоцена, во времена смены закрытых местообитаний открытыми, лесов и зарослей буша степями, а стало быть – появления новых групп грызунов. С каждым разом аспиды совершенствовали свои охотничьи способности.
Змея – не динозавр, она легко заползает даже на тонкие ветки. Маскировочные плюсы густых крон вдруг становятся минусами, где спасительная ветка может обернуться смертоносной рептилией, скрывающейся в листве, которая из благословенного убежища превращается в роковую западню. Тут уж приходится развивать новые средства самосохранения: внимательность и прыгучесть. Чем труднее распознать подкрадывающуюся змеюку, тем жёстче отбор на соображалку, тем крупнее и быстрее мозги; все тупенькие идут на корм. А когда вражина распознана, лучше всего от неё унестись быстро, у неё-то ножек нет, она может, конечно, стремительно броситься, но не так уж далеко. И тут наши предки обрели пяточный бугор – отличный рычаг, за который тянут мышцы голени, давая мощный импульс для прыжка. Для балансировки хвост стал очень длинным, обычно больше всего остального тела.
Но, судя по тому, что змеи не только не вымирали с голодухи, но ещё и давали всплески разнообразия, всё это плохо помогало нашим предкам. Оставался ещё один механизм спасения – плодовитость. Если нарожать много-много детёнышей, кто-нибудь хотя бы чисто по случайности да выживет. Хорошо бы также понизить смертность новорождённых; для этого они должны бы быть чуть более развитыми на момент рождения, не в состоянии эмбриона, как это было у сумчатых; а для этого весьма пригодилась плацента.
На первый взгляд новорождённые ежата или крысята выглядят не очень-то самостоятельными, но это только пока не сравнишь их с новорождёнными кенгурятами или опоссумятами. Плацента – уникальный орган, состоящий сразу из двух индивидов: материнская часть – из мамы и детская – из дитяти. С помощью плаценты можно питать зародыш довольно долго и качественно, а иммунный ответ матери на наличие в ней большого ребёнка при этом подавляется, так что к моменту рождения отпрыск уже большой, румяный и более-менее жизнеспособный. Плацентарность млекопитающих возникла, видимо, раньше змей, но именно с разгулом последних оказалась супервыгодной.
Родственники динозавров доставали нас и намного позже вымирания самих динозавров. Крокодилы, как и гигантские тероподы, долгое время были нам параллельны, поскольку жили где-то в воде, а мы туда не совались. Но в заметно более поздние времена мы подросли и стали представлять для них интерес, когда спускались попить водички. Неспроста один из раннеплейстоценовых видов называется Crocodylus anthropophagus – «крокодил людоедский». Рядом с его останками в Олдувае найдены кости Homo habilis со следами крокодильих зубов. Более того, благодаря примитивности крокодилов у нас теперь есть целые стопа и кисть «человека умелого»: крокодил не умеет жевать, поэтому, чтобы оторвать кусочек, он вращается вокруг своей оси, так что от добычи во все стороны отлетают плохо прикреплённые запчасти. Крокодил, конечно, потом не может найти их в тине; вообще, он съедает едва ли не треть от того, что поймает, а остальное теряет. Вот и от схваченных хабилисов размётывались ручки-ножки, погружались в ил и окаменевали там на радость антропологов. Подозрительно, что в Олдувае найдены кости двух ног разных людей, слопанных крокодилами, – и в обоих случаях это были левые ноги. В местонахождении Триниль на Яве тоже обнаружена бедренная кость со следами зубов крокодила – и опять же левая. Совпадение?.. Статистика! Палеопатология предупреждает: не суйте левую ногу в болото с крокодилом. Про правые ноги наука пока молчит. Желающие могут проверить этот тезис и пополнить выборку для пущей достоверности.
Другие родственники динозавров – птицы. Они стали опасны для нас в конце палеоцена, когда появились совоподобные птицы, например, Berruornis orbisantiqui и Ogygoptynx. Совы – это не динозавры и не змеи, они бесшумны, умны, быстры и летучи. От них не спасут древесность и прыгучесть, они только рады плодовитости. Совушки – в эоцене ещё не очень круглые головушки – отличные специалисты по ловле мелких зверушек, включая наших прямых предков. И тут нам пришлось совершить новый эволюционный кульбит – сменить суточный ритм. Древнейшие млекопитающие были преимущественно ночными животными, так как днём их гоняли динозавры. К тому же мелкий зверёк почти вынужден быть ночным, ведь ночью солнышко не греет, температура падает; чтобы не замёрзнуть, надо непрерывно питаться. Теперь же мельтешащие по ночам попали под прицел огромных совиных глаз и асимметричных совиных ушей. Стало выгоднее по ночам не суетиться, а лежать в дупле-норе и дрыхнуть. Эоценовый климатический оптимум, когда температуры были в среднем на 14 °C теплее нынешних, дал этому начальную возможность. После стало холодать, так что, дабы не зябнуть по ночам, пришлось увеличиваться в размерах.
Увеличение размеров привело к смене диеты. Мелкие примитивные звери почти обречены быть насекомоядными, так как насекомые – это почти чистый жир и белок, то есть много калорий. Но ловить их выгодно, только если твои размеры сопоставимы с червячиными-жучиными-кузнечиными. Когда же становишься большим, на ловлю бесконечного количества мелких букашек уходит больше энергии, чем получаешь от них. Зато появляется возможность стать растительноядным, ведь большой зверь может отрастить красивый живот с объёмистым желудком и длинным кишечником (ещё можно иметь очень низкий обмен веществ, если ты травоядная черепашка, можно иметь очень быстрый обмен веществ, если ты мелкая зерноядная птичка, можно очень хорошо грызть, если ты грызун, но наши предки были приматами). Так совы выгнали нас из ночного образа жизни, увеличили и сделали вегетарианцами.
Конечно, этим не могли не воспользоваться другие птицы. Когда мы подросли, мы просто стали интересны более крупным хищникам. На черепе детёныша южноафриканского австралопитека «бэби из Таунга» сохранились красноречивые следы клюва беркута. А сам череп с причленённой нижней челюстью, расклёванными глазницами и разрушенным темечком точь-в-точь походит на черепа мартышек и даманов, валяющихся под гнёздами современных африканских орлов. Всякий жалующийся на тяжёлую судьбину должен иногда вспоминать о временах, когда мы были добычей даже для орлов.
В польской пещере Цемна с датировкой 115 тыс. л. н. обнаружены две концевые фаланги кисти неандертальского ребёнка 5–7 лет. Кости, судя по характерным отверстиям на поверхности, были съедены и переварены большой птицей, наверняка грифом. Конечно, неандертальцы уже были очень круты, но падальщики всё ещё могли полакомиться ими, как минимум после смерти.
Возможно, неспроста мы доселе столь внимательны к хищным птицам, особенно к направлению их грозного взгляда. Вероятно, не случайно на половине гербов красуются орлы и соколы. Ужас, пережитый в палеогене, ещё сидит в нас…
С появлением совоподобных ночных хищных птиц вечера для ранних приматов перестали быть томными
Кондиляртры и мезонихии
Всё же мы совершенствовались и некоторое время сразу после окончания мезозоя чувствовали себя достаточно свободно. В начале палеоцена мы – это первые плезиадаписовые, например, Purgatorius mckeeveri. Это по-прежнему были маленькие зверьки – размером с соню, – лазавшие по ветвям и евшие всё подряд. Вид и образ жизни у них был самый что ни на есть усреднённый, и эта-то генерализованность позволила нам избежать специализаций и вырулить на новые эволюционные уровни.
А подталкивали нас по этому пути хищники. Правда, именно в палеоцене мы попали почти в рай. Когда изобретут машину времени, выбирайте для жизни начало палеоцена! Динозавры и злые птицеподобные твари только что вымерли, хищные птицы ещё не появились, крокодилы сидели где-то далеко внизу, в реках и озёрах. Хищные млекопитающие начала палеоцена – насекомоядные зверушки, практически такие же, как и пургаториусы, только с более острыми зубками, не покушавшиеся ни на кого крупнее кузнечика. Конечно, хищный образ жизни стал снова и быстро входить в моду, потомки пожирателей жуков начали всё чаще покусывать своих более вегетарианских родственничков.