При поверхностном взгляде на лагерное население предвоенных лет оно могло показаться серой, безликой массой одинаково бесправных и одинаково обездоленных людей. Но такое впечатление было бы ошибочным. Люди, даже обезличенные внешней формой и условиями существования, всегда остаются разными.
Прежде всего, заключенные в те времена делились на две главные категории: «врагов народа» и «бытовиков». Правда, выражение «враги народа» было скорее политическим термином, чем тюремно-лагерным. В официальных документах враги народа назывались «контингентом ка-эр», а в обиходе просто «контриками», «фашистами» или «троцкистами». Зато слово «уголовники», дабы не обидеть оных, было вполне официально заменено деликатным «бытовики». При Ежове воры, грабители и убийцы, заключенные в лагерях, были главными помощниками и союзниками НКВД в деле добивания «врагов народа». Их привилегированное положение в лагерях сохранялось еще очень долго и после падения «сталинского наркома».
Общество уголовников было менее разношерстным, чем контингент «ка-эр», в котором в принудительном общежитии находились служитель культа и старый большевик-подпольщик, бывший белогвардеец и командир Красной армии, профессор и полуграмотный крестьянин. Кроме того, у уголовников была и общность идеи «красивой жизни» за счет презренных фрайеров и штымпов. Но и блатные хевры вовсе не являются ни монолитными, ни демократическими организациями. Они строились по принципу прямолинейной и откровенной иерархии, основанной на уважении к силе. Почти такой же примитивной, как иерархия в сообществах животных.
Вокруг вожака, обычно самого заслуженного в данном лагере бандита-рецидивиста, объединяется элита первого круга, так называемые центровики. Случается, впрочем, что фактический руководитель хевры предпочитает оставаться в тени, действуя через подставное лицо. «Вожак — бугор» и его центровики правят всеми делами, лишь иногда консультируясь со щипачами, скокарями и прочим ворьем второго ранга. И уж никто ни о чем не спрашивает околачивающихся на задворках блатного общества сявок. Это чаще всего юнцы, воровская деятельность которых пока не пошла дальше кражи дамской сумочки в трамвае или стаскивания с веревки мокрого белья. Мечту этих сявок стать признанными тяжеловесами руководители хевры нередко используют для побуждения их к убийствам и другим тяжким преступлениям. Та же структура и те же принципы, только несколько осложненные, действуют и в законспирированных воровских сообществах на воле.
В смешанных лагерях, разделенных на мужскую и женскую зоны, раздельно существуют и воровские сообщества этих зон. Но фактически женская хевра является только фракцией мужской, и притом далеко не полноправной. Несмотря на репутацию бельма на глазу у лагерного начальства, шумные и скандальные банды женщин-уголовниц по отношению к мужской воровской организации подобны государству-сателлиту, зависимому от ведущей державы. Их суверенитет более чем относителен.
Идея женской эмансипации и независимости здесь отвергается начисто. В том числе и самими женщинами, хотя среди них есть немало и очень серьезных преступниц, включая опасных мокрушниц-рецидивисток. И дело тут не только в консервативной психологии людей, большей частью крайне невежественных и духовно примитивных. Главная причина такого положения заключается в первобытности отношений мужчин и женщин, вызванной тем, что никакие иные формы этих отношений в лагере невозможны.
Каждая из женщин-блатнячек, если только она не совсем еще «вышла в тираж», должна иметь своего покровителя на мужской половине. Главным образом от воровского ранга ее покровителя и зависит ее положение в блатном мире. И тут на первый план выходят не столько профессиональные качества уголовниц, сколько их чисто женские достоинства. Это нередко противоречит интересам хевры в целом. Как и во всяком кастовом обществе, подбор более или менее постоянных пар является тут делом не только личным. В него часто вмешивается правящий совет, хотя его решениям подчиняются далеко не все и не всегда. Возникают противоречия и конфликты, тем более частые, что состав мужской хевры непостоянен. Мужчин часто перемещают из лагеря в лагерь, многие опять попадают под следствие, некоторые освобождаются. Отсюда вытекает неустойчивость их подопечных на ступенях блатной иерархии. Тут происходят постоянные смены положений, возвышения и падения, в результате которых возникает озлобленность, взаимные претензии и непрерывные склоки между соперницами. Не составляла исключения в этом смысле и женская зона сельскохозяйственного лагеря Галаганных.
В иерархии лагерных шмар Нина Пролей-Слезу занимала едва среднее место, хотя не только по внешним данным, но и по записи в своем уголовном формуляре она не уступала главным лагерным львицам. Однако несмотря на довольно тяжелую, полубандитскую статью и немалый для бытовички срок, ей сильно недоставало многих качеств, необходимых для настоящей уголовницы. И наоборот, были весьма присущи слабости, нетерпимые в воровском деле. Сентиментальность и мечтательность — не в счет, они нередко отличают и не таких еще преступников, как Пролей-Слезу. А вот свойственные ей простодушие, привязчивость, склонность ставить личные симпатии выше обязательств, налагаемых званием блатной, — все это было едва терпимыми минусами, сильно снижавшими ее положение в галаганской хевре. Несмотря на благоприобретенную истеричность — качество, не считающееся в блатном мире отрицательным, — способность броситься в драку против как угодно сильного противника и умение по временам отчаянно сквернословить, Сергееву не принимали всерьез как настоящую воровку и считали действительно немного чокнутой. И если бы не миловидная внешность, влюбчивость и пусть несколько глуповатая смелость, не миновать бы Нине положения одной из самых захудалых шмар.
Ее история была обыкновенной до банальности. С раннего детства и до юности на ее долю достался несладкий и скудный хлеб приютов для беспризорных ребят, которых во множестве породила разруха и братоубийственная война. Не стал этот хлеб слаще и в начале тридцатых, когда девочка с придуманным именем и фамилией стала уже мечтательным подростком. Наступил период индустриализации, кое-где даже более голодный, чем годы Гражданской войны. Но для воспитанницы детского дома серый мир за его окнами был «волей», которую она наделяла в своем воображении множеством ярких и привлекательных черт. Ее идеализации в громадной степени способствовали рассказы девчонок постарше, выловленных с улицы уже чуть ли не в подростковом возрасте. На правах познавших все прелести вольной жизни, бывшие беспризорницы отчаянно врали и фантазировали. Особенно когда обретали благодарную аудиторию в лице той же Сергеевой, не помнившей ничего из своего доприютского прошлого. А тут еще книжки, раздобытые откуда-то все теми же старшими девчонками, про благородных и галантных воров, графов и графинь, опасную и тем более яркую и восхитительную любовь. Постепенно желание вырваться любыми средствами из унылого мирка детдомовских спален и коридоров на простор широкого и яркого мира стало у задумчивой и рассеянной, плохо успевающей по всем школьным предметам Нины Сергеевой почти навязчивой идеей. Поэтому было бы не совсем справедливо утверждать, что во всем виноват только ее совратитель, испорченный шестнадцатилетний малый, подбивший ее на совместный побег из своего приюта-полутюрьмы. Скорее, он был только ее долгожданным проводником в счастливый мир вольной волюшки, в котором нет ни подъемов по звонку, ни тусклой жизни по расписанию, ни осточертевших учебников, ни воспитательниц со скрипучими голосами. Однажды ночью Нина ушла в этот мир классическим способом — через окно, под которым ее ждал бесстрашный и предприимчивый рыцарь-освободитель. Внешне он смахивал на общипанного и взъерошенного петуха, но воображение Нины было достаточно пылким, чтобы снабдить его всеми недостающими качествами. А уж что касается его яркой и богатой биографии и героических сторон характера, то тут уж рыцарь позаботился о себе сам. Слушая его повествование, Нина восхищалась им все больше. Малец и в самом деле уже не раз убегал из коллекторов для беспризорных и безнадзорных детей, уезжал в другие города под вагонами в ящиках для песка, умел воровать, курить, пить водку, сквернословить и даже, по его уверениям, нюхать «марафет». Он хвастал перед замирающей от жуткого восторга подругой, что был участником бандитских шаек, помогал им в налетах на сберегательные кассы и был любим знаменитыми шмарами. Бывалый уголовник, как и положено настоящему блатному, обильно оснащал свою речь матерными словами и при этом стрелял слюной сквозь сжатые зубы. Правда, такие манеры не вполне соответствовали образу жулика-аристократа, описанному в книжке про парижских воров. Но по бесстрашию, ловкости и находчивости ее приятель, как казалось Нине, нисколько им не уступал. Другое дело, что красть ему приходилось не жемчужные колье из шкатулок в спальнях княгинь, а пучок редиски или кусок сала у зазевавшейся крестьянки на базаре. Это было ненамного легче. Время было голодное, и за своим товаром мужики следили во все глаза. Но именно преувеличенный страх перед «ворами» их и губил. Пока женщина фиксировала все свое внимание на подозрительной девчонке, делавшей вид, что подкрадывается к ее товару, Нинкин партнер и в самом деле хватал что-нибудь с телеги или лотка и задавал стрекача. Так решалась проблема питания. А поскольку время было летнее, спали юные бродяги где придется, лишь бы не попасть на глаза мильтону. Но гуляли они очень недолго.
Однажды инициативный Нинкин покровитель придумал хитроумный план ограбления торгового киоска, тогда их называли ларьками, на вокзальном перроне. Он стащил где-то большой моток толстой железной проволоки и в сумерках обмотал этой проволокой уже закрытый ларек. Другой ее конец он прикрутил к буферу остановившегося на ближайшем пути товарного поезда. Расчет грабителей основывался на том, что киоск не имеет пола, а стоит прямо на земле. Поэтому, когда поезд тронулся, за опрокинувшимся и потащившимся между путями ларьком образовался след из посыпавшегося с его полок убогого товара. Тут были спички, папиросы, пачки суррогатного кофе и пакетики овсяного толокна, единственного пищевого продукта, который тогда продавался без карточек. Технически расчет вполне оправдался. Но изобретатель оригинального способа ограбления не учел шума, который производил ларек, с грохотом пустой бочки запрыгавший по шпалам. Тревожно засвистел дежурный по станции, залязгали тормоза остановившегося поезда, и невесть откуда выскочили, тоже дувшие в свистки, мильтоны. Прижимая к животу несколько пачек толокна и дешевых папирос, Нина мчалась куда-то в глубь станционных задворков. Ее партнер бежал в противоположную строну. Обоих поймали. Громыхающий киоск привлек к себе внимание едва ли не всех пассажиров на вокзале, и за изобретательными грабителями, кроме милиционеров, увязалась добрая сотня преследователей-добровольцев.