«…Довожу до твоего сведения, что сего, 27 ноября, я поставил под последней строчкой своего „Оранжевого абажура“: „Апрель — ноябрь 1964“. Получилась повестища втрое больше „Фане“. Возможно, она втрое хуже. Это уже решит ваш брат-читатель. Дался он мне так трудно, что ещё одна такая Повесть, и я буду безнадёжным гипертоником — глотателем пилюль. Моё спасение заключалось бы в отчаянном провале надежды стать писателем. Писательство в том жанре, который я выбрал, напрягает не столько ум, сколько сердце. Я часто не могу уснуть всю ночь. Возвращается пережитое. Я не обладаю мудростью Пимена-летописца и его старческой бесстрастностью. Минувшее для меня отнюдь не безмолвно и спокойно…»
1965–1973 годы — работает над «Колымскими рассказами»
«…Сейчас я пишу серию рассказов под общим заголовком „Колымские“. Их тоже хорошо принимают. Насколько это литературная удача, судить трудно. К ней примешивается и познавательный интерес к подлой механике „черных лет“».
1965–1967 годы — переписка с В. Т. Шаламовым. Шаламов обещает Демидову посвятить ему рассказ.
«…В Москве встретился с писателем В. Шаламовым, с которым был на Колыме в одном лагере. Расстались мы с ним уже семнадцать лет, и он, считая, что я погиб, написал пьесу, которую посвятил памяти Георгия Демидова. Эта пьеса попалась на глаза В. Л. Так я в третий раз был воскрешен из мертвых».
«Мы поговорим о прозе будущего. Это, мне кажется, будет проза, выстрадавшая свое право.
Начинают с конца. Тебе надо избежать этой ошибки. Хотелось бы потолковать поподробнее, показать кое-что. Вот о чем хотелось бы поговорить. В рукописях, которые я видел, надо отсечь беллетризацию, литературность. Выйдет сильнее, но и так звучит хорошо.
Я чуть не написал рассказ о тебе. Может быть, напишу еще».
1965 год — полковник КГБ приезжает в Ухту, знакомится с Демидовым и в течение недели читает его рукописи.
«…Кроме гриппозных вирусов, меня осаждают ещё вирусы о двух ногах. О том, что меня сделали одиозной личностью, ты уже знаешь. „Некто в сером“, не усмотрев в моих произведениях криминала, передал их в отдел идеологической работы обкома КПСС. Оттуда они попали в лабораторию философии ФАН[34] (в Сыктывкаре). Там их изучали, препарируя на клетки и выделяя в специальную картотеку крамольные слова. Я заподозрен в неуважении к: ВЧК, В. И. Ленину, Ф. Э. Дзержинскому и протаскивании троцкизма (частная фабула Кости Фролова). Произведения признаны подверженными болезненной навязчивой идее ненужных и вредных для восприятия нашей молодежи воспоминаний. И переданы в Ухтинский горком для организации пропесочки с помощью местного литобъединения».
Февраль 1965 года — критика литературной деятельности Демидова на собрании, организованном отделом агитации и пропаганды обкома ЦК КПСС
«Директор нашего завода получил приказ от т. Каневой — зав. отделом агитации и пропаганды — срочно ознакомиться с произведениями крамольного заводчанина, явиться на заседание в горком с другими представителями заводской администрации и общественности и иметь при себе производственную характеристику крамольного писаки. Оного писаку также на собрание препроводить.
Моисеев начал разговор со мной по телефону словами: „Ты что там писательством занялся?“ Ни один человек на нашем заводе об этом не знал. Я ответил „дрожащим“ голосом, что, увы, это правда. Затем я ему сказал, что если Канева хочет меня пригласить на собрание, то пусть обращается ко мне сама, а не через посредников, и что я этого приглашения не приму, если на собрании кроме литераторов, будет хоть один посторонний, и что ему, Моисееву, я своих работ в порядке производственной дисциплины не дам. Он облегченно вздохнул: начало года, трудно с техснабжением, начинается грипп. На другой день ко мне явился специально прибывший из Сыктывкара редактор республиканской газеты „Красное знамя“. Он сказал, что как член Обкома указал Каневой на её бестактность. Что заседание будет не в горкоме, а в редакции местной газеты и что никаких заводских представителей на нем не будет. Что мои произведения весьма спорны, хотя и не лишены талантливости. И вот к этому-то спору (конечно, совершенно товарищескому) и сведется разговор на собрании местного литературного актива. Вместе с Баблюком (этим редактором) из столицы прибыл верховный критик республики, руководитель упомянутой выше „лаборатории“, канд. фил. наук, зампредседателя правления Союза Коми писателей т. Микушев.
И вот вечером началось сражение, в котором я „не столько сражался, сколь был сражаем“. Правильно унюхав направление ветра, местные поэты и писатели меня громили. Зачитывались реестры с оскорбительными эпитетами в адрес ежовского НКВД, отдельные фразы из повестей с глумливыми замечаниями, что такой-де язык не был бы пропущен литредактором местной газетки. За мной отрицалась малейшая способность к композиции, к обработке литературной детали. За сюжетами отрицался всякий интерес.
Председатель Ухтинского объединения Н. Володарский, испугавшись, что высказанная им в свое время высокая оценка „Фане“ бросает тень на его благонадёжность, каялся и отрекался от этого мнения. Теперь, видите ли, он осознал, что произведение серое, ненужное и даже вредное. Затем он начал приводить примеры моей неспособности к литературной композиции из „Абажура“, глумясь и шутовствуя. Когда его спросили, до какого места он прочёл эту повесть, критик признался, что до 30-й страницы только накануне и в гриппозном состоянии. Словом, это был продолжавшийся 5 часов беспредельно тягостный шабаш настолько фантастической мерзости, что, если ее описать, не прибегая ни к малейшему усилению или сгущению, то автор рискует быть обвиненным в преувеличении и даже неправдоподобности. У меня непреходящее ощущение, что я побывал в какой-то клоаке. Нет даже злости на этих людей. Что-то вроде брезгливой жалости и омерзения. Заметь, что это не времена Ежова. Им ничего не угрожает. Сработал механизм „холопьего недуга“. Усердие получилось даже не по разуму.
Никак не могу оправиться физически и душевно. Жду, пока исчезнет мерзкий осадок. Мне стыдно за своих современников и сограждан».
«Мне противно вспоминать, что я живу в одном городе с такой мразью, как наши местные поэты и писатели. Вот уже гадость! Впрочем, вероятно, это профессиональное свойство тех, кто в основу своей деятельности кладет не писательскую честность и смелость, а стремление угодить власть имущим. Угодишь — будут и слава и деньги, не угодишь, сотрут в порошок. Вчера неугомонных ссылали на каторгу и расстреливали, сегодня их обливают помоями. Противно сознание отсутствия элементарного гражданского мужества в тех, кто должен быть примером для других. Делать, однако, далеко идущие выводы о качествах всего народа не следует. Его, конечно, растлевали и растлевают, но если подлость и угодничество не определяются особенностями профессии, человек часто остается человеком».
1966–1969 годы — работает над первой частью автобиографического романа «От рассвета до сумерек», которую в письмах к дочери называет повестью.
«Приедешь — прочтешь рукопись первой части моей автобиографической повести „От рассвета до сумерек“. Называется эта часть „На заре“.
А что касается С., то он, конечно, Дон Кихот в лучшем смысле этого слова. Ведь философский смысл донкихотства заключается в том, что воевать со злом надо не только тогда, когда есть надежда на победу, но и тогда, когда никакой надежды нет. Это обязанность настоящего и честного человека. Едва ли не главной причиной расцвета всей мерзости на земле является подленькое благоразумие».
Вторую часть романа «От рассвета до сумерек» Валентина Георгиевна смогла подготовить к печати только в 2022 году для Собрания сочинений.
1967 год — В. Шаламов пишет рассказ «Житие инженера Кипреева», в котором Георгий Демидов является прототипом главного героя.
1968 год — Г. Г. Демидов выходит на пенсию.
«Мои планы пока не меняются. С 1 января собираюсь выйти на пенсию и поработать до 1 марта на льготных условиях. Затем месяца полтора отдых и затем работа. Но в одну смену и в одну тягу. А теперь вот в две…»
1969–1974 годы — завершает работу над повестью «Два прокурора».
1972 год — на правах пенсионера-северянина перебирается в город Калугу на постоянное местожительство.
20 августа 1980 года — обыск в квартире Демидова по адресу: Калуга, ул. Гурьянова, д. 14, кв. 22, и у его родных и друзей в разных городах. Изъяты пять комплектов рукописей и три печатные машинки.
19 февраля 1987 года — смерть Георгия Георгиевича Демидова. Он умер в Москве, в машине скорой помощи, причина смерти — постинфарктный кардиосклероз. Похоронен на Алексеевском кладбище в Харькове.
Лето 1987 года — Валентина Демидова пишет письмо секретарю ЦК КПСС А. Н. Яковлеву с просьбой помочь вернуть архив отца.
Июль 1987 года — рукописи Г. Г. Демидова возвращены его дочери.