Я застыл. Совпадение? Я решил быть особенно хитрым и спросил:
— Это Калныню, что ли?
— Откуда мне знать, как их зовут? Хоть бы взял меня разок с собой, показал, как люди живут. Профессорша вон бассейн заказала, потому все так медленно и продвигается.
— Если разрешите, мы вечерком еще заглянем. До скольких можно вас беспокоить? — Видя, как нетерпеливо переминается Банковскис, я постарался закруглить разговор.
— Мне завтра в семь сменять ночную сестру, так что лягу рано. Поезжайте лучше в тот поселок, только не думаю, что он все бросит и помчится к вам. Не зря он работает от зари до зари, последние дни даже на ночь остается — хочет доделать.
Когда мы снова оказались на улице, я упрекнул лейтенанта:
— Надо было попросить фото, хоть знали бы, кого искать.
— С таким же успехом можно было сразу предъявить милицейское удостоверение. Нет, вспугнуть птичку мы не должны. А теперь — ни шагу, пока не доложу полковнику. Он признает самодеятельность лишь от сих до сих. Боюсь, не обойтись без санкции прокурора. Убийство как–никак.
…Полковник Дрейманис казался довольным — впервые за долгий день.
— Наконец, хоть что–то! — похвалил он Банковскиса, нажал клавишу селектора и приказал: — Выясните, кто из членов научного дачного кооператива роет сейчас на своем участке бассейн… С фонтаном или без, я не знаю. Жду!
Отключившись, Дрейманис дал волю чувствам:
— Кажется, почему бы и не оборудовать в своем саду бассейн? В нем можно развести карпов и вылавливать, когда нежданно придут гости. В нем может плескаться детвора. В него можно окунуться после финской бани. С профессорской зарплатой и гонорарами наверняка можно себе это позволить. И все же это вызывает во мне непонятный внутренний протест. Это кажется мне чистейшей воды мещанством, стремлением подражать «сладкой жизни» высших кругов, стремлением переплюнуть соседа. «У вас альпинарий с садовой керамикой, зато у нас бассейн». В конце концов, если нельзя без этого обойтись, копай сам, сгоняй лишний жирок. Но не используй наемную силу. И не жалуйся потом, что тебя надули или обокрали…
В селекторе щелкнуло и раздался глухой голос:
— Бассейн оборудуют в саду директора института Академии Наук Маркуля. Установлено, что профессор еще на работе. Его телефон…
Полковник задумался.
— Маркуля я знаю лично. Большой ученый, автор многих открытий. Зато его супруга… В последний раз держала в руках серьезную книгу, когда в университете готовилась к экзаменам. Но это было так давно, что и лучшие косметологи ничем не могут помочь… Теперь, значит, ей бассейн понадобился!
Он набрал номер профессора.
— Товарищ Маркуль? Привет, Зиедонис, старина, говорит Август Дрейманис, не забыл еще?
Полковник не выключил внешнего динамика, и комнату наполнил хрипловатый голос профессора:
— Не иначе, ты помирать собрался, раз уж вспомнил. Перед смертью принято собирать старых друзей.
На лице Дрейманиса возникло болезненное выражение. Шутка профессора ему не понравилась, и он тут же перешел в контратаку:
— А ты стал страдать моральным ожирением. Говорят, в саду бассейн соорудил.
— Кажется, да. Вчера возвращался с коллоквиума и в темноте угодил в него. Хорошо еще, что воды не было.
— А теперь серьезно, Зиедонис. Кто его строит?
— Мастер, которого мне рекомендовал… постой, постой… нет, не помню. Но работает хорошо. Если тебе что нужно…
— Как он выглядит? Может, ты заметил?
— Не требуй слишком многого. Я его видел раза два.
— Очки он носит? — не отступал полковник. — Хоть это ты заметил?
— Безусловно! — обрадовался профессор. — Я сам видел, как он занимался сваркой. Большой мастер!
— Ты безнадежен, — вздохнул полковник.
— Что ты там бормочешь? Если нужны подробности — приезжай в гости и спроси у моей супруги. Сегодня я освобожусь пораньше. Будем ждать тебя. Решено?
Частые гудки свидетельствовали, что профессор положил трубку.
— Прекрасная идея, хотя и чисто дилетантская: полковник отправляется знакомиться с преступником. А почему бы и нет? Короче говоря, так: мы с товарищем из газеты поедем, а на вас, лейтенант, остается квартира Крума и постоянная связь с моей машиной. Ясно?
Мы поужинали у Дрейманиса дома, где меня поразило великое множество книг на полках, закрывавших все стены. Смущало, однако, что не показался никто из домашних: полковник сам принес из кухни еду, приготовленную незримыми гномами.
Трудно сказать, о чем мы разговаривали. Будучи журналистом, я старался побольше слушать, а полковник довольно сбивчиво рассказывал случаи из своей практики, которую разделял на два этапа: до инфаркта и после него, вновь и вновь подчеркивая, что теперь его работоспособность чрезвычайно зависит от погоды: если, например, ночью льет дождь, на завтра ему приходится оставаться дома и вызывать врача.
К счастью, шофер был пунктуален, и через полчаса машина остановилась у калитки профессора Маркуля. Своим скромным видом дом выгодно отличался от претенциозных строений по соседству. Но вскоре я понял, что это лишь утонченный прием, рассчитанный на то, чтобы потрясти гостей. За каменными, старинного вида стенами открывалась такая роскошь, какая сделала бы честь представлениям любого художника Рижской киностудии о быте западных Миллионеров: дорогой ковер на паркетном полу, гобелены на забранных панелями стенах, камин из голландских изразцов. Единственным, что не соответствовало роскошной обстановке, были сами хозяева. Профессор — без пиджака, с подтяжками поверх клетчатой, с короткими рукавами рубашки — почему–то напоминал мне трамвайных кондукторов послевоенной поры, тоже носивших очки в виде полумесяца: вниз они глядели сквозь оптику, а вдаль — невооруженным глазом. Вагоновожатым в семье была, несомненно, жена, но в случае необходимости Зиедонис Маркуль умел крутануть колесо ручного тормоза и замедлить слишком стремительное движение мадам Клары.
Нас ждали. У камина был накрыт кофейный стол с печеньем, стояли хрустальные рюмки самых разных калибров. Дверцы домашнего бара были растворены, и даже без традиционных зеркал, усиливавших эффект, выбор напитков мог сломить сопротивление любого трезвенника. Дрейманис тоже пригубил знаменитую сливовицу Швейка, но от кофе отказался: по его словам, ему вообще следовало употреблять поменьше жидкостей.
Когда были провозглашены тосты за общую молодость и одноклассников, полковник без обиняков сказал:
— Меня интересует ваш мастер. Витольд Крум, если не ошибаюсь. Пока еще не имею права объяснить, почему. Что можете сказать о нем?
— Его рекомендовал нам муж сестры, и до сих пор не было повода жаловаться. Пьет только, если предлагаю я сама — например, когда в первый раз пустили воду. И правильно делает: мы ведь договорились, что платить я буду за сделанное, а не поденно. Так что он часов не считает, приезжает рано, иногда работает дотемна. Бывает даже, остается здесь на ночь, когда…
— Где? — быстро спросил полковник.
— Не в комнате, разумеется! — Клара восприняла вопрос почти как оскорбление. — В сарайчике с инструментами. Я поставила там раскладушку. Умывается за гаражом, по нужде бегает в лес…
— Клариса! — прервал ее профессор. — Не надо хвастать своими антидемократическими предрассудками. Человек, установивший для тебя унитаз, имеет право и присесть на него.
— Попытайтесь вспомнить, — настойчиво попросил полковник, — когда он ночевал тут в последний раз. Это очень важно.
— Вчера?.. Нет, вчера он ушел на станцию засветло. А вот позавчера оставался. Я еще вскипятила ему чай, сделала бутерброды.
— Можно взглянуть на этот ваш сарайчик? — полковник встал.
Дощатая хибара, во время строительства служившая, вероятно, времянкой, стояла в глубине сада, ближе к лесу.
— Ясно, — пробормотал полковник. — Отсюда можно незаметно уйти и вернуться.
— А собака? — напомнил я. В моих ушах еще звучали истерические вопли профессорского жесткошерстного терьера.
— Протон его знает и голоса не подает, — сказала Клара. — И по ночам вообще не остается снаружи.
В комнату полковник вернулся задумчивым. Съел еще один курземский пирожок и отодвинул тарелку:
— Последняя просьба. Попытайтесь общими силами описать этого Крума. Носит ли, например, очки, усы, какие зубы…
— Я отказываюсь! — энергично возразил профессор. — Стоит мне выйти из дому, как я забываю даже, как выглядит жена. Ты уж не обижайся, Клариса.
— Мужчина как мужчина, не лошадь ведь, чтобы глядеть ему в зубы, — мадам Маркуль кинула на мужа испепеляющий взгляд. — Усов у него нет, скорее этакий пучок волос под носом, как у моего мужа, когда он по субботам и воскресеньям ленится взять в руки бритву. Очки? Днем обычно носит темные, вечером работал без них.
— А эти темные — с диоптриями, не заметили?
— Не знаю, — развела руками хозяйка дома. — Я ведь не надзиратель, не слежу за ним…
Полковник велел шоферу ехать к станции, сам же, взяв меня под руку, свернул в лес. Не знаю, как он догадался о моей куриной слепоте, но этой ночью его любезность не была необходимой: сияла луна, и тропинку я видел достаточно четко. Но не заметил ни одного из работников милиции, укрывшихся за деревьями и тихо приветствовавших полковника, когда мы проходили мимо.
До станции мы добрались без происшествий. Из помещения дежурного навстречу нам вышел одетый в штатское Козлов.
— Вы, товарищ Козлов, близоруки, — не ответив на приветствие, проговорил полковник. — Скажите: когда вы дома что–то мастерите, скажем, чините утюг или меняете прокладку в кране — вы снимаете очки или работаете в них?
— Как когда, — неопределенно ответил Козлов. — Разрешите доложить: до сих пор ни в поезде, ни здесь ничего подозрительного не замечено.
— Сам вижу, — буркнул полковник и повернулся ко мне. — Едем. У меня такое чувство, что сегодня ничего особенного не случится.
Лишь вернувшись домой, я сообразил, что нигде не заметил Осу Силиня.
VI
Миновав Юрмалу, Силинь наконец вздохнул свободно и дал волю нетерпеливо урчавшему мотору. До сих пор он соблюдал все правила движения: там, где требовали знаки, уменьшал скорость до сорока и даже тридцати километров или терпеливо тащился за подвернувшимся грузовиком, послу