– Уговаривал, и только? Она его прихожанка, и очень набожная. Он мог приказать ей подняться в гору на коленях. Нет, говорю вам, падре с самого начала стоит за этим надувательством.
– Но какой у него мотив?
Берн потер палец о палец.
– Пожертвования посетителей отдаются беднякам, – сообразила Либ.
– А это значит, Церкви.
У нее голова шла кругом. Все это было ужасно правдоподобно.
– Если мистер Таддеус добьется признания случая с Анной чудом, эта тоскливая деревушка станет местом паломничества. Голодающая девочка станет источником средств для постройки храма!
– Но как ему удавалось тайно кормить ее по ночам?
– Понятия не имею, – признался Берн. – Он, должно быть, в сговоре с горничной О’Доннеллов. Кого вы подозреваете?
Либ раздумывала.
– Право, не могу взять на себя…
– Вот что, давайте между нами. Вы были в этом доме день и ночь с понедельника.
Поколебавшись, Либ очень тихо произнесла:
– Розалин О’Доннелл.
– Кто это сказал, что ребенок называет Бога словом «мать»? – кивнул Берн.
Либ никогда об этом не слышала.
Он покрутил карандаш между пальцами:
– Имейте в виду, я не смогу напечатать ни слова из этого без подтверждения, иначе меня привлекут к суду.
– Разумеется, нет!
– Если вы на пять минут допустите меня к ребенку, держу пари, я выведаю у нее правду.
– Это невозможно.
– Ладно. – Голос Берна зарокотал как прежде. – Тогда выспросите у нее сами.
Либ не привлекала идея действовать в качестве его сыщика.
– Как бы то ни было, благодарю за компанию, миссис Райт.
Почти три пополудни, а следующая смена Либ начнется в девять. Ей хотелось на воздух, но моросил дождь, и, кроме того, она подумала, что сон для нее важнее. Либ поднялась к себе и сняла ботинки.
Если неурожай картофеля явился столь длительной катастрофой и завершился всего семь лет назад, то, как подумала Либ, девочка, которой сейчас одиннадцать, родилась во время голода. В тот период ее отнимали от груди, растили, формировалась ее личность. Каждая частичка тела Анны привыкла обходиться малым. Она никогда не была жадной и не требовала лакомств. Такими словами Розалин О’Доннелл хвалила свою дочь. Должно быть, Анну ласкали всякий раз, когда она говорила, что ей хватит. Поощряли улыбкой за каждый кусочек, который она отдавала брату или прислуге.
Но это не объясняло, почему все прочие дети в Ирландии желали получить обед, а Анна нет.
Возможно, дело было в матери, подумала Либ. Как та хвастливая мать из старой сказки, которая заявляла, будто бы ее дочь прядет золотую нить. Что, если Розалин О’Доннелл заметила талант своего младшего ребенка к умеренности и придумала способ, как обратить его в фунты и пенсы, известность и славу?
Либ лежала неподвижно, с закрытыми глазами, но сквозь сомкнутые веки просачивался свет. Уставший человек не всегда в состоянии уснуть, точно так же как потребность в еде не одно и то же, что пристрастие к ней. Эта мысль, как и все прочие, вернула ее к Анне.
По деревенской улице растекался последний вечерний свет. Либ свернула по проулку направо. Над кладбищем вставала растущая между второй четвертью и полнолунием луна. Она подумала о мальчике О’Доннеллов, лежащем в гробу. Девять месяцев – разлагается, но еще не превратился в скелет. Не его ли коричневые штаны были на том огородном пугале?
Записку, составленную Либ для двери хижины, исполосовал дождь.
В спальне ее дожидалась сестра Майкл.
– Уже спит, – прошептала она.
В середине дня у Либ нашлась всего лишь минутка, чтобы сообщить о своем дежурстве. Сейчас настало то редкое время, когда они могли поговорить наедине.
– Сестра Майкл… – Тут Либ поняла, что не может поделиться своими размышлениями о кормлении во сне, поскольку монахиня снова замкнется в себе. Нет, им лучше поговорить на какую-нибудь общую тему.
– Вы знали, что брат девочки умер?
– Да упокоит его Господь, – кивнула монахиня, осенив себя крестным знамением.
Почему же никто не сказал об этом Либ? Или почему она постоянно берется за дело не с того конца?
– Похоже, Анна расстроена, – сказала она.
– Естественно.
– Нет, она чрезмерно расстроена. – Либ засомневалась. Наверное, этой женщине, напичканной религиозными предрассудками, над каждым болотом мерещатся танцующие ангелы, но с кем еще поговорить о девочке? – Полагаю, у Анны не все в порядке с психикой, – шепотом сказала она.
Белки глаз сестры Майкл блеснули в свете лампы.
– Нас не просили заниматься ее психикой.
– Я наблюдаю ее симптомы, – настаивала Либ. – Печаль о брате – один из них.
– Вы строите умозаключения, миссис Райт. – Монахиня подняла вверх негнущийся палец. – Нам не следует вступать в дискуссии подобного рода.
– Но это невозможно. Мы только об Анне и говорим, а как же иначе?
Монахиня яростно затрясла головой:
– Питается она или нет? Это единственный вопрос.
– Для меня это не единственный вопрос. И раз уж вы называете себя сиделкой, то и для вас тоже.
– Мое начальство послало меня сюда служить под началом доктора Макбрэрти. – Монахиня сжала губы. – Спокойной вам ночи. – Перекинув плащ через руку, она вышла.
Несколько часов спустя, глядя на трепещущие веки Анны, Либ поймала себя на том, что ужасно сожалеет об упущенной возможности поспать днем. Эта борьба происходила всегда, и, как любая сиделка, она знала, что выиграет, если проявит твердость.
Тело необходимо чем-то радовать – если не сном, так пищей, а если и этого нет, то другими стимулами. Либ сняла с плеч шаль, отодвинула горячий кирпич, на котором стояли ее ноги, и принялась шагать по комнате – три шага туда, три шага сюда.
Ее осенило, что Уильям Берн, вероятно, наводил о ней справки, поскольку знает ее полное имя и кто ее обучал. Что знает о нем Либ? Только то, что он пишет для газеты, которую она никогда не читала, и что он католик, причем весьма скептический. Такой откровенный и грубовато-добродушный, однако не придумал ничего лучше предположения о мистере Таддеусе – опрометчивое умозаключение, которое теперь показалось Либ совершенно неубедительным. С утра понедельника священник даже не показывался рядом с хижиной. Разве она может спросить Анну: «Это мистер Таддеус не разрешает тебе питаться?»
Она поймала себя на том, что считает вдохи спящей девочки. Девятнадцать в минуту, но, если бы Анна не спала, число было бы другим и ритм был бы менее регулярный.
Что-то варится в котелке. Репа? Она будет медленно томиться всю ночь, заполняя хижину терпким ароматом. Этого было достаточно, чтобы у Либ засосало под ложечкой, несмотря даже на то, что она плотно поужинала у Райана.
Что заставило Либ посмотреть на постель? Темные блестящие глаза встретились с ее глазами.
– Ты давно не спишь? – (Анна пожала плечами.) – Тебе что-нибудь нужно? Горшок? Вода?
– Нет, спасибо, миссис Элизабет.
Что-то странное в том, как она выговаривает слова – вежливо, почти чопорно.
– Тебя беспокоит что-нибудь?
– Нет, пожалуй.
– Что такое? – Либ подвинулась ближе, наклоняясь над кроватью.
– Ничего, – выдохнула Анна.
Либ рискнула:
– Ты хоть немного голодна? Тебя разбудил запах репы?
Слабая, почти жалостливая улыбка.
У Либ урчало в животе. От голода пробуждается любой человек. Тело как младенец, каждое утро просыпающийся с писком: «Накорми меня». Но только не тело Анны О’Доннелл, уже нет. Истеричка, помешанная, маньячка. Эти слова к ней не подходят. Она всего-навсего маленькая девочка, не нуждающаяся в еде.
Ну перестань, ругала себя Либ. Если Анна верит, что она одна из пяти дочерей королевы, станет ли она таковой? Девочка может не чувствовать голода, но он все равно разъедает ее плоть, волосы, кожу.
Надолго воцарилась тишина, и Либ подумала, что Анна уснула с открытыми глазами, но тут вдруг она сказала:
– Расскажите о маленьком человечке.
– Каком маленьком человечке? – спросила Либ.
– Взъерошенном.
– А, Рамплстилскине?
Либ рассказала старинную сказку, только чтобы скоротать время. Припоминая подробности, она поняла, до чего причудлива эта сказка. Из-за похвальбы матери девочке дали невыполнимое задание напрясть из соломы золота. Девочке помог гном. Он обещал сохранить за ней право первородства, если только она угадает нелепое имя гнома.
После рассказа Анна какое-то время лежала молча. Либ подумала, что девочка могла принять легенду за правду. Являлись ли для нее все проявления сверхъестественного одинаково реальными?
– Бет.
– Что – Бет? – спросила Либ.
– Родные называли вас Бет?
– Ты опять за свое! – хохотнула Либ.
– Не могли же они называть вас каждый божий день Элизабет. Бетси? Бетти? Бесси?
– Нет, нет и нет.
– Но это имя происходит от Элизабет? – спросила Анна. – Это не другое имя, как Джейн?
– Нет, не другое, – согласилась Либ.
Либ было ее ласковым прозвищем в те времена, когда она была всеобщей любимицей. Это имя придумала ей младшая сестра, потому что «Элизабет» так долго выговаривать. Именем Либ ее называла вся семья, пока у нее еще была семья, когда родители были живы, и до того, как сестра сказала, что Либ для нее умерла.
Она накрыла своей ладонью руку Анны, лежащую поверх серого одеяла. Опухшие пальцы были холодными, и Либ захотелось согреть их.
– Ты рада, что ночью с тобой кто-то есть? – (Девочка смутилась.) – Я хочу сказать, чтобы не быть одной.
– Но я не одна, – ответила Анна.
– Ну, не сейчас.
Не с начала надзора.
– Я никогда не бываю одна.
– Верно, – согласилась Либ.
Две надсмотрщицы, сменяющие друг друга, в качестве постоянной компании.
– Он приходит ко мне, как только я усну.
Голубоватые веки, затрепетав, опустились, и Либ не спросила, кто это такой. Ответ был очевиден.
Анна вновь задышала глубоко. Интересно, подумала Либ, снится ли девочке ее Спаситель каждую ночь? Приходит ли Он к ней в образе длинноволосого мужчины, мальчика с нимбом, младенца? Какое утешение Он приносит ей, какие деликатесы, более сладостные, чем земная пища?