Девочка протянула распухшую руку к коричневой бабочке, которая порхала вокруг и никак не хотела сесть.
– Разве то облако не похоже на тюленя?
Либ прищурилась:
– Думаю, ты никогда не видела настоящего тюленя, Анна.
– На картинке он настоящий.
Детям, разумеется, нравятся облака: бесформенные, а скорее, вечно переменчивые, как в калейдоскопе. Неразвитый ум этой маленькой девочки еще не устоялся. Неудивительно, что она стала жертвой фантастического желания – жить без пищи.
Войдя в дом, они увидели высокого бородатого мужчину, который курил, сидя на лучшем стуле. Повернувшись, он широко улыбнулся Анне.
– Стоило мне выйти, и вы впустили чужака? – свистящим шепотом спросила Либ у Розалин О’Доннелл.
– Уж точно Джон Флинн не чужак. – Хозяйка даже не понизила голоса. – У него поблизости большая отличная ферма, и он частенько заглядывает по вечерам, чтобы занести Малахии газету.
– Никаких посетителей, – напомнила ей Либ.
Из зарослей на лице мужчины послышался очень низкий голос:
– Я член комитета, выплачивающего вам жалованье, миссис Райт.
Опять промах!
– Прошу прощения, сэр. Я не знала.
– Выпьете глоток виски, Джон?
Миссис О’Доннелл извлекла из ниши за очагом небольшую бутылку, припасенную для посетителей.
– Нет, не сейчас. Анна, как ты сегодня? – подзывая девочку к себе, ласково спросил он.
– Очень хорошо, – заверила его Анна.
– Ну разве ты не чудо? – Глаза фермера остекленели, словно перед ним возникло видение. Он вытянул вперед массивную руку, как будто собираясь погладить девочку по голове. – Ты даешь всем нам надежду. Именно то, что нужно в эти унылые времена. Путеводная звезда, сияющая над этими полями. Над всем погруженным во тьму островом.
Анна, поеживаясь, стояла на одной ноге.
– Помолишься со мной? – спросил он.
– Ей надо переодеться в сухое, – напомнила Либ.
– Тогда скажи одну молитву за меня, когда будешь ложиться спать, – проговорил Джон вслед Анне, которую Либ поспешно повела в спальню.
– Обязательно, мистер Флинн, – бросила Анна через плечо.
– Благослови тебя Бог!
Без лампы в комнате было так тесно и сумрачно.
– Скоро стемнеет, – сказала Либ.
– Тот, кто пойдет за мной, не будет блуждать во тьме, – расстегивая манжеты, произнесла Анна.
– Можешь прямо сейчас надеть ночную рубашку.
– Хорошо, миссис Элизабет. Или, может быть, Элиза? – Из-за усталости улыбка девочки получилась кривой.
Либ сосредоточилась на крошечных пуговках Анны.
– Или вы Лиззи? Мне нравится Лиззи.
– Не Лиззи, – ответила Либ.
– Иззи? Ибби?
– Идли-дидли!
Анна зашлась в смехе:
– Тогда буду вас так и называть, миссис Идли-дидли.
– Не будешь, маленькая проказница, – сказала Либ.
Интересно, удивляются ли О’Доннеллы и их друг Флинн этому веселью, доносящемуся через стенку?
– Буду.
– Либ. – Слово выскочило само по себе, как кашель. – Меня называли Либ. – Она уже успела немного пожалеть о сказанном.
– Либ, – повторила Анна, удовлетворенно кивнув. – Привет, Либ.
Приятно было это слышать. Как в детстве, когда сестра еще смотрела на нее снизу вверх – в то время они думали, что всегда будут вместе. Но Либ заставила себя прервать поток воспоминаний.
– Ну а ты – у тебя есть уменьшительное имя?
Анна покачала головой.
– Ты могла быть Энни. Ханной, Нэнси, Нэн…
– Нэн, – задумчиво повторила девочка.
– Больше всего тебе нравится Нэн?
– Но это буду не я.
– Женщина может поменять имя или фамилию, – пожала плечами Либ. – Например, выйдя замуж.
– Вы были замужем, миссис Либ?
– Я вдова, – сдержанно кивнула она.
– Вы все время грустите?
Либ смутилась:
– Я знала своего мужа меньше года. – Наверное, это прозвучало сухо.
– Вы, должно быть, любили его, – промолвила Анна.
Либ не знала, как ответить. Она попыталась вызвать Райта в памяти, вместо лица – расплывшееся пятно.
– Подчас, когда приходит несчастье, не остается ничего другого, как начать все сызнова.
– Что начать?
– Все. Совершенно новую жизнь.
Девочка задумалась, но ничего не сказала.
Когда Китти внесла горящую лампу, они чуть не ослепли.
Позже пришла Розалин О’Доннелл с газетой «Айриш таймс», которую оставил Джон Флинн. Там была фотография Анны, снятая Рейли в понедельник, но сделанная в виде гравюры на дереве, с более резкими линиями и тенями. Либ была раздосадована, подумав, что дни и ночи ее пребывания в этой покосившейся лачуге превращаются в поучительную историю. Пока Анна не увидела, она припрятала сложенную газету.
– Там, внизу, есть большая заметка. – Мать дрожала от радости.
Пока Анна расчесывала волосы, Либ подошла к лампе и бегло просмотрела статью. Как она поняла, это был первый очерк Уильяма Берна – где он цитировал Петрония, – набросанный в среду утром, когда журналист не располагал еще никакой достоверной информацией. Либ не могла не согласиться с выражением «провинциальное невежество».
Второй абзац был для нее внове.
Воздержанность является несомненной ирландской чертой. Старая ирландская мудрость гласит: «Можно и недоспать, можно и недоесть. Умеренность – мать здоровья».
Это не новость, подумала Либ, всего лишь болтовня. Беспечный тон оставлял послевкусие.
Пожалуй, стоит напомнить этим столичным интеллектуалам, подзабывшим ирландский язык, что в нашем древнем языке «среда» называется словом, означающим «первый пост», а «пятница» – «второй пост». В оба эти дня по традиции дожидаются, пока нетерпеливое дитя не закричит три раза, и только потом дают ему бутылочку. К вящему нашему удовольствию, слово «четверг» означает «день между постами».
Неужели это правда? Не доверяет она этому шутнику. У Берна хватает эрудиции, но иногда он пользуется ею ради потехи.
У наших предков было принято – по ирландскому выражению – держать пост против обидчика или должника, демонстративно голодая у его двери. Говорят, сам святой Патрик с явным успехом держал пост против Создателя на горе в Мейо, названной в его честь. Пристыдив, он заставил Всемогущего даровать ему право судить ирландцев в Судный день. В Индии также протест, выражаемый с помощью голодания у порога, стал настолько распространенным, что наместник короля предлагает запретить его. Что касается крошки мисс О’Доннелл, то автор этой статьи пока не смог определить, отражает ли ее нежелание в течение четырех месяцев съедать завтраки, обеды и ужины какую-то юношескую обиду.
Либ захотелось выбросить газету в очаг. Неужели у этого малого совсем нет сердца? Анна – ребенок в беде, а не предмет для шуток в качестве летнего развлечения читателей газеты.
– Что там говорится обо мне, миссис Либ?
– Это не о тебе, Анна, – покачала она головой.
Чтобы отвлечься, Либ просмотрела заголовки, набранные жирным шрифтом, – события мирового масштаба. Всеобщие выборы, объединение Молдавии с Валахией, осада Веракруса, непрекращающееся извержение вулкана на Гавайях.
Никакого толку. Либ эти проблемы не волновали. Персональный уход за больным всегда суживал кругозор, а особенность данного случая усиливала эффект, сжимая ее мир до одной комнатушки.
Свернув газету в плотную трубку, Либ оставила ее на чайном подносе у двери. Потом вновь проверила каждую поверхность, но не потому, что рассчитывала найти тайник, из которого Анна таскает еду во время дежурства монахини, а чтобы чем-то себя занять.
Девочка сидела в ночной сорочке и вязала шерстяной чулок. Может у Анны все-таки быть какая-то невысказанная обида? – размышляла Либ.
– Пора ложиться спать.
Она взбила подушки, придавая им нужную форму, а потом сделала записи.
Водянка без улучшений.
Десны в том же состоянии.
Пульс: 98 ударов в минуту.
Дыхание: 17 вдохов в минуту.
Когда на дежурство пришла монахиня, Анна уже спала.
Либ считала, что нужно поговорить, хотя женщина противилась любой попытке.
– Прошло пять дней и пять ночей, сестра, а я ничего не заметила. Пожалуйста, ради нашей пациентки, скажите, а вы заметили?
Замявшись, монахиня покачала головой, а потом тихо произнесла:
– Может, потому, что замечать было нечего.
Что она имеет в виду? Тайного кормления не было, потому что Анна действительно живое чудо, благоденствующее на диете из молитв? Либ задыхалась от того неизъяснимого, что витало в этой хижине – да и во всей стране.
– Хочу кое-что сказать, – тщательно подбирая слова, заговорила она. – Это, скорей, не об Анне, а о нас.
Сказанное заинтересовало монахиню.
– О нас?
– Мы здесь для того, чтобы наблюдать, верно? – (Сестра Майкл кивнула.) – Но когда что-то изучаешь, невольно влияешь на это. Когда в целях изучения помещаешь рыбу в резервуар, а растение в горшок, то условия меняются. Между тем, как Анна жила последние четыре месяца, и как живет сейчас – большая разница, вы согласны?
Монахиня лишь наклонила голову набок.
– Это все из-за нас, – проговорила Либ. – Надзор изменил ситуацию, которую мы наблюдаем.
Брови сестры Майкл поднялись, исчезнув за полоской белого полотна.
– Если в прошедшие месяцы в этом доме имело место жульничество, – продолжала Либ, – то наш надзор должен был, начиная с понедельника, положить ему конец. Так что вполне вероятно, что именно мы с вами сейчас не даем Анне питаться.
– Но мы ничего не делаем!
– Кроме того, что каждую минуту следим за ней. Разве мы не пришпилили ее, как бабочку?
Неверный образ – чересчур болезненный.
Монахиня энергично затрясла головой.
– Надеюсь, я ошибаюсь, – сказала Либ. – Но если я права, то ребенок не ест уже пять дней…
Сестра Майкл не сказала: «Этого не может быть» или «Анна не нуждается в пище». Она только произнесла:
– Вы заметили какие-нибудь серьезные изменения в ее состоянии?