– Он не виноват в недомыслии своих последователей. Все, о чем Бог просит нас, – жить.
Они пристально смотрели друг на друга.
Потом Берн усмехнулся:
– Знаете, я никогда не встречал женщину – человека такого нечестивого, как вы.
Пока он смотрел на нее, по телу Либ медленно разливался жар.
Солнце светило прямо в глаза. Униформа Либ прилипла к телу. По дороге к хижине она решила, что пойдет на вечернее собрание комитета, независимо от того, пригласили ее или нет.
Когда она вошла, в доме было тихо. Розалин О’Доннелл и прислуга выщипывали за длинным столом тощую курицу. Трудились они молча или разговаривали – об английской сиделке, – пока не услышали звук открываемой двери?
– Добрый день, – сказала Либ.
– Добрый день, – не отводя глаз от тушки, откликнулись обе.
Либ взглянула на длинную спину Розалин О’Доннелл и подумала: «Я раскусила тебя, злодейка». Она даже ощутила сладость: ей казалось, она держит в руке единственное оружие, способное сокрушить дешевое жульничество этой женщины.
Но не сейчас. С этого момента пути назад не будет. Если Розалин выставит ее из хижины, у Либ не останется шансов повлиять на Анну.
В спальне девочка лежала лицом к окну, свернувшись калачиком, грудная клетка вздымалась и опадала. Она хватала воздух потрескавшимися губами. В ночном горшке ничего.
Лицо монахини вытянулось.
– Хуже, – одними губами произнесла она, забирая плащ и сумку.
Либ положила ладонь ей на плечо, чтобы удержать.
– Анна призналась, – чуть слышно сказала она на ухо монахине.
– Священнику?
– Мне. До субботы мать кормила ее пережеванной пищей, делая вид, что целует. Она убедила девочку, что это манна.
Сестра Майкл побледнела и перекрестилась.
– Сегодня вечером в десять у Райана собирается комитет, – продолжала Либ, – и мы должны поговорить с ними.
– Так сказал доктор Макбрэрти?
У Либ возникло искушение солгать. Вместо этого она сказала:
– Этот человек не в себе. Он считает, что Анна превращается в холоднокровное существо! Нет, мы должны сделать свое сообщение остальным членам комитета.
– В воскресенье, согласно указаниям.
– Еще три дня – слишком долго! Анна может не выдержать, – прошептала Либ, – и вы это знаете.
Моргая большими глазами, монахиня отвернула лицо.
– Говорить буду я, а вы должны меня поддержать.
– Мое место здесь… – нерешительно процедила сестра Майкл.
– Вы наверняка сможете найти кого-то на час присмотреть за Анной, – сказала Либ. – Хотя бы дочь Райана. – (Монахиня покачала головой.) – Вместо того чтобы шпионить за Анной, нам надо постараться уговорить ее принимать пищу. Уговорить жить.
Укрытая платом голова продолжала качаться, как колокол.
– Нам не давали таких указаний. Это ужасно печально, но…
– Печально? – Громкий голос Либ словно обвинял. – Это, по-вашему, подходящее слово?
Лицо сестры Майкл сморщилось.
– Хорошие медсестры выполняют правила, – прошипела Либ, – а лучшие знают, когда их можно нарушить.
Монахиня вылетела из комнаты.
Либ судорожно вздохнула и села подле Анны.
Когда девочка проснулась, ее пульс был как скрипичная струна, вибрирующая прямо под кожей. Либ записала обычным четким почерком:
Четверг, 18 августа, 13:03.
Пульс 129, нитевидный,
Затрудненное дыхание.
Она позвала Китти и велела ей собрать все подушки в доме.
Китти вытаращила глаза, потом помчалась выполнять поручение.
Либ подложила все подушки под спину Анне, чтобы девочка почти сидела в кровати, и от этого ей как будто стало немного легче дышать.
– Ты, который вознесешь меня от врат смерти, – пробормотала Анна, не открывая глаз. – Вызволи меня из рук врагов моих.
С какой радостью Либ сделала бы это, если бы знала как: вызволила бы Анну, освободила ее от пут.
– Еще воды?
Она предложила девочке ложку.
Веки Анны затрепетали, но не поднялись. Она покачала головой:
– Да свершится это надо мной.
– Ты можешь и не чувствовать жажду, но пить все равно нужно.
Плотно сжатые губы разомкнулись и приняли ложку воды.
Проще было бы откровенно поговорить на улице.
– Хочешь снова прогуляться в кресле-каталке? День чудесный.
– Нет, спасибо, миссис Либ.
Либ и это занесла в книжку:
Чересчур слаба и не может выехать в кресле.
Ее записная книжка перестала быть просто подспорьем к памяти. Она стала свидетельством преступления.
– Эта лодка как раз для меня, – пробормотала Анна.
Может быть, это причудливая метафора для кровати, единственного наследства, оставшегося от брата? Или ее рассудок пострадал от голодания? Либ записала:
Легкая спутанность сознания?
– Анна… – Либ взяла в руки опухшую ручонку девочки. Холодная, как у фарфоровой куклы. – Ты знаешь о грехе, который зовется самоубийством?
Светло-карие глаза открылись, но смотрели в сторону.
– Дай прочту тебе кое-что из «Изучения сознания», – сказала Либ, взяв служебник и отыскав в нем страницу, которую отметила накануне. – «Ты сделал что-нибудь, чтобы укоротить свою жизнь и приблизить смерть? Желал ли ты собственной смерти, испытывая страсть или нетерпение?»
– Я воспарю и найду успокоение, – покачав головой, прошептала Анна.
– Ты в этом уверена? Разве самоубийцы не попадают в ад? – Либ заставила себя продолжить: – Тебя даже похоронят не с Пэтом, а за кладбищенской стеной.
Анна повернулась щекой к подушке, как маленький ребенок, у которого болит ухо.
Либ вспомнила о первой загадке, которую загадала девочке: «Меня и нет, и ты меня не видишь». Наклонившись к девочке, она прошептала:
– Почему ты стараешься умереть?
– Чтобы отдать себя. – Анна не отрицала, она лишь поправила Либ. Она вновь и вновь твердила молитву Доротеи: – Боготворю тебя, о дорогой крест, облагороженный прекрасными уязвимыми конечностями Иисуса, моего Спасителя, обагренный Его драгоценной кровью.
При последнем свете дня Либ помогла ребенку сесть в кресло, чтобы можно было проветрить постельное белье и разгладить простыни. Анна сидела, поджав колени к подбородку. Потом доковыляла до ночного горшка, оставив в нем лишь несколько темных капель. Вернулась к кровати, двигаясь как старуха – старуха, которой она никогда не будет.
Когда девочка уснула, Либ принялась вышагивать по комнате. Ничего не оставалось, как попросить принести горячих кирпичей, поскольку даже дневная жара не могла остановить озноб Анны.
Четверть часа спустя пришла горничная с заплаканными глазами, притащив четыре кирпича и засунув их Анне под одеяло. Девочка крепко спала.
– Китти, – неожиданно для себя начала Либ. У нее стучало в висках. Если она ошибается и горничная заодно с миссис О’Доннелл, то эта попытка принесет скорее вред, чем пользу. С чего начать? Не с обвинения или даже информации. Сочувствие – вот что хотела пробудить Либ в молодой женщине. – Твоя кузина умирает.
Глаза Китти сразу наполнились слезами.
– Все Господни чада нуждаются в еде, – продолжала Либ. Потом заговорила еще тише: – До недавнего времени в Анне поддерживали жизнь с помощью мерзкого трюка, преступного мошенничества, практикуемого во всем мире. – Заметив страх в глазах горничной, она пожалела, что произнесла слово «преступный». – Ты знаешь, что именно я собираюсь тебе сказать?
– Откуда мне знать? – спросила Китти с выражением кролика, почуявшего лису.
– Твоя хозяйка… – «Тетя? – подумала Либ. – Своего рода кузина?» – Миссис О’Доннелл кормила Анну из своего рта, притворяясь, что целует ее, понимаешь? – Ей пришло в голову, что Китти станет обвинять девочку. – В своей невинности Анна думала, что получает святую манну с небес.
Широко раскрытые глаза вдруг прищурились. Гортанный звук.
Либ подалась вперед.
– Что ты сказала?
Ответа не последовало.
– Понимаю, это для тебя шок…
– Ах ты!
На этот раз Либ поняла, увидев, как исказилось злобой лицо горничной.
– Говорю тебе это для того, чтобы ты помогла мне спасти жизнь твоей маленькой кузины.
Сильные руки вцепились в лицо Либ, зажали рот.
– Заткни свою лживую глотку! – (Либ, пошатываясь, отступила назад.) – Как чума, ты проникла в наш дом, разнося повсюду яд. Безбожная, бессердечная, у тебя ни капли стыда!
Ребенок в кровати, потревоженный голосами, зашевелился, и обе женщины замерли.
Китти уронила руки. Сделала два шага к кровати и, наклонившись, нежно поцеловала Анну в висок. Когда она выпрямилась, лицо ее было залито слезами.
Вскоре дверь за ней захлопнулась.
«Ты пыталась», – застыв на месте, напомнила себе Либ.
В этот раз она не понимала, что сделала не так. Пожалуй, Китти неизбежно и слепо должна была принять сторону О’Доннеллов. Они были всем в ее жизни: семьей, домом, единственным средством заработать на хлеб насущный.
Лучше все-таки было попытаться или ничего не делать? Лучше для собственной совести, подумала Либ. Для голодающей девочки это не имеет значения.
Либ выбросила увядшие цветы и убрала служебник в шкатулку.
Потом, повинуясь порыву, достала снова и еще раз пролистала его в поисках молитвы к Доротее. Почему из всех молитв Анна твердила именно эту тридцать три раза в день?
Вот она – молитва на Страстную пятницу для святых душ, обращенная к святой Бригитте. В тексте Либ не нашла ничего нового: «Боготворю тебя, о дорогой крест, облагороженный прекрасными уязвимыми конечностями Иисуса, моего Спасителя, обагренный Его драгоценной кровью». Присмотревшись, она прочитала примечание, напечатанное мелким шрифтом. «Если произнести эту молитву тридцать три раза во время пятничного поста, то из чистилища будут отпущены три души, а если в Страстную пятницу, то тридцать три души». Пасхальная премия, полученная при умножении награды на одиннадцать. Либ собиралась захлопнуть книгу, когда с запозданием осознала слово «пост».
Если произнести тридцать три раза во время поста