.
– Анна… – Наклонившись, она коснулась щеки девочки. – Анна! – (Анна заморгала.) – Твоя молитва «Боготворю тебя, о дорогой крест». Ты из-за этого не хочешь есть?
Улыбка девочки поразила Либ – радостная, но с оттенком скорби.
Наконец-то, подумала Либ, наконец. Но удовлетворения не было, лишь гнетущая печаль.
– Это Он тебе сказал? – спросила Анна.
– Кто?
Анна указала на потолок.
– Нет, – ответила Либ, – я сама догадалась.
– Когда мы догадываемся, – сказала девочка, – значит, нам подсказывает Бог.
– Ты пытаешься помочь своему брату попасть на небеса.
Анна с детской уверенностью кивнула:
– Если я скажу эту молитву во время поста тридцать три раза каждый день…
– Анна! – воскликнула Либ. – Говорить молитву во время поста… я уверена, это значит пропустить только один прием пищи в пятницу, и это спасет три души или тридцать три, если это Страстная пятница. – Зачем она повторяет эти абсурдные цифры, словно они из какого-то гроссбуха? – В книге ничего не сказано о том, что нужно совсем перестать есть.
– Души нуждаются в полном очищении. – Глаза Анны заблестели. – Правда, для Бога нет ничего невозможного, поэтому я не сдамся, а только буду продолжать молиться и умолять Его взять Пэта на небеса.
– Но твое голодание…
– Это для того, чтобы все получилось.
– Никогда не слышала о столь нелепой и ужасной сделке, – сказала Либ.
– Наш Отец Небесный не заключает сделок, – с осуждением произнесла Анна. – Он ничего мне не обещал. Но может быть, Он проявит милосердие к Пэту. И даже ко мне, – добавила она. – Тогда мы с Пэтом снова будем вместе. Сестра и брат.
В этом рассуждении была странная убедительность, какая-то иллюзорная логика, не лишенная смысла для девочки одиннадцати лет.
– Жизнь важнее всего, – уговаривала ее Либ. – Пэт подождет.
– Он ждет уже девять месяцев, горя в геенне. – Анна всхлипнула, но бледные щеки оставались сухими.
Неужели у ребенка не осталось даже жидкости для слез?
– Подумай, как будут горевать по тебе папа и мама, – все, что она смогла сказать.
Неужели Розалин О’Доннелл не представляла себе, куда может привести это ужасное притворство?
Лицо Анны дернулось.
– Они знают, что нам с Пэтом будет хорошо наверху. – Она поправила себя: – Если это в Божьей воле.
– В сырой земле ты будешь – вот где! – Либ стукнула каблуком по утрамбованному земляному полу.
– Это всего лишь тело, – ответила девочка с ноткой презрения. – А душа… – Она дернула плечами.
– Что? Что с ней происходит?
– Тело спадает, как старое пальто, а душа остается.
Либ пришло в голову, что она единственный человек, который точно знает, что этот ребенок хочет умереть. Это давило на нее свинцовой тяжестью.
– Твое тело – всякое тело – это чудо. Чудо созидания. – Либ пыталась подыскать нужные слова, хотя этот язык был для нее чужим. Нет смысла разговаривать об удовольствии и счастье с этой маленькой фанатичкой – только о долге. Как это сказал тогда Берн? В тот день, когда ты впервые открыла глаза, Анна, Бог попросил только об одном – чтобы ты жила.
Анна взглянула на Либ.
– Я видела мертворожденных младенцев. Других, страдающих неделями и месяцами, пока хватало сил бороться, – продолжила Либ срывающимся голосом, – и никто не знает почему.
– Его промысел, – прошептала Анна.
– Хорошо, но пусть Он сделает так, чтобы ты выжила. – Либ вспомнила широкую общую могилу жертв голода на кладбище. – Сотни тысяч – может быть, миллионы твоих соотечественников умерли от голода, когда ты была совсем крошкой. Это значит, твоя священная обязанность – выжить. Дышать, принимать пищу, как все мы, выполнять каждодневную работу выживания. – В ответ она видела лишь еле заметное движение челюсти девочки, говорящей «нет», всегда «нет».
На Либ навалилась огромная усталость. Выпив полстакана воды, она села и уставилась в пространство.
В восемь часов вечера, когда Малахия О’Доннелл пришел пожелать дочери спокойной ночи, та крепко спала. Он неловко потоптался на месте.
Либ с великим усилием поднялась и остановила его, когда он направился к двери.
– Должна сказать вам, мистер О’Доннелл, – прошептала она, – вашей дочери недолго осталось.
В его глазах промелькнул ужас:
– Доктор сказал…
– Он ошибается. У нее учащенное сердцебиение, температура падает, а легкие наполняются жидкостью.
– Крошка моя!
Малахия О’Доннелл вперил взгляд в маленькое тело, едва обозначившееся под одеялом.
Либ так и подмывало выплеснуть на него всю историю с «манной». Но негоже было вставать между мужем и женой, да и рискованно, ибо как мог воспринять Малахия слова англичанки против Розалин? Если Китти была разгневана обвинением Либ, того же можно ждать и от Малахии. В конце концов, у Либ нет твердых доказательств. Она не сможет разбудить Анну и принудить ее повторить историю отцу. К тому же Либ сильно сомневалась, что от этого будет толк.
Нет, сейчас имеет значение не правда, а что будет с Анной. Малахия должен увидеть сам, ему надо рассказать лишь то, что способно пробудить в нем заботливого отца.
– Анна хочет умереть, – сказала Либ, – в надежде, что вызволит вашего сына из чистилища.
– Что?! – с ужасом спросил он.
– В качестве своего рода обмена, – пояснила Либ. Правильно ли она преподносит эту кошмарную историю? – Жертвы.
– Храни нас Господь… – пробормотал Малахия.
– Когда она проснется, скажи́те ей, что она заблуждается.
О’Доннелл закрыл лицо большой ладонью. Слов было не разобрать.
– Прошу прощения?
– Наверняка не стоит ей этого говорить.
– Не будьте смешным. Она ребенок, – возразила Либ. – Ваш ребенок.
– Она вдвое умнее меня, – сказал Малахия. – Не знаю, откуда она такая взялась.
– Что ж, если не будете быстро действовать, вы ее потеряете. Будьте с ней построже. Ведь вы ее отец.
– Всего лишь земной, – мрачно произнес Малахия. – Она послушает только Его, – добавил он, дернув головой.
В дверях появилась монахиня – девять часов.
– Добрый вечер, миссис Райт.
Оставив Либ в замешательстве, Малахия поспешно вышел. Ох уж эти люди!
Уже надев накидку, Либ вспомнила о злосчастном собрании.
– Сегодня я намерена обратиться к комитету, – напомнила она сестре Майкл.
Кивок. Монахиня не привела с собой никого на подмену, и Либ поняла, что она твердо решила не приходить на собрание.
– Пар от кастрюли с горячей водой может облегчить Анне дыхание, – выходя, сказала Либ.
Она ждала у себя в комнате, чувствуя, как сводит живот. Не просто нервозность при мысли о том, как без приглашения явится на собрание своих нанимателей, но и страшная неуверенность. Если Либ убедит комитет в том, что цель надзора достигнута, – расскажет им все про трюк с «манной», тогда они, поблагодарив, сразу отпустят ее. В этом случае она вряд ли сможет попрощаться с Анной перед отъездом в Англию. Вспомнив свой госпиталь, Либ почему-то была не в состоянии вообразить, что вернется к прежней жизни.
Личные потери в счет не идут, говорила она себе. Каждой сиделке так или иначе приходится прощаться с очередным пациентом. Но что станется с Анной, кто будет за ней ухаживать и заставит ли ее кто-нибудь или что-нибудь отказаться от своего обреченного поста? Ирония ситуации состояла в том, что до сих пор ей не удалось уговорить девочку съесть хотя бы крошку. Но Либ была убеждена, что только она одна сможет это сделать. Неужели ее самоуверенность граничит с манией?
Бездействие – величайший грех. Так сказал Берн по поводу своих репортажей о голоде.
Либ посмотрела на часы. Четверть одиннадцатого. Комитет должен уже собраться, даже если ирландцы всегда опаздывают. Встав, она поправила серую униформу и пригладила волосы.
Подождав за дверями задней комнаты, Либ вскоре услышала знакомые голоса – доктора и священника. Она постучала в дверь.
Ответа не последовало. Может быть, ее не услышали. Ей послышался женский голос. А может, на собрание все-таки пришла сестра Майкл?
Либ вошла, и первой, кого она увидела, была Розалин О’Доннелл. Их глаза встретились. За спиной жены – Малахия. Оба были ошарашены появлением сиделки.
Либ кусала губы, она не ожидала, что здесь будут родители.
За импровизированным столом, составленным из трех высоких табуретов, председательствовал низенький длинноносый мужчина в старом парчовом камзоле, который сидел на стуле с резной спинкой. Сэр Отуэй Блэкетт, догадалась Либ, судя по его манере держаться – отставной офицер. На столе она заметила «Айриш таймс». Похоже, они обсуждали статью Берна.
– Кто это? – спросил сэр Отуэй.
– Английская сиделка, пришла без приглашения, – ответил высокий Джон Флинн, сидевший на соседнем стуле.
– Это закрытое собрание, миссис Райт, – сказал доктор Макбрэрти.
Мистер Райан, владелец гостиницы, мотнул головой, как бы намекая Либ, чтобы шла к себе наверх.
Незнакомым для нее был только мужчина с засаленными волосами – должно быть, О’Флаэрти, школьный учитель, он же каменщик. Либ переводила взгляд с лица на лицо, не желая, чтобы ее запугали. Она начнет с веских доводов, занесенных в ее книжку.
– Джентльмены, прошу прощения. Полагаю, вам следует узнать последние новости о здоровье Анны О’Доннелл.
– Какие новости? – с издевкой спросила Розалин О’Доннелл. – Полчаса назад я вышла из дому, и она мирно спала.
– Я уже представил свой отчет, миссис Райт, – строго произнес доктор Макбрэрти.
– Вы доложили комитету, – обратилась к нему Либ, – что Анна сильно распухла от водянки и не может ходить? Она ослабла, все время мерзнет, и у нее выпадают зубы. – Либ пролистала свои записи, чтобы показать присутствующим, что у нее все зафиксировано. – Пульс у девочки с каждым часом учащается, легкие наполняются водой, о чем свидетельствует характерный хрип. Кожа покрыта коростой и синяками, а волосы вылезают клочьями, как у старой…
С опозданием Либ заметила, что сэр Отуэй поднял ладонь, пытаясь остановить ее: