– Зачем ты растрезвонила? – спросил он.
– О чем? – недоумение прозвучало в ее голосе.
– О том, – ответил В. – По телевизору.
Угодница поняла.
– Ой, я просто не могла молчать! Об этом должны были все узнать! Разве нет?
Так просто, так доверчиво она это сказала, что В. вмиг ей поверил: так и было. И отринул мысль, что она послана сюда шпионить за ним.
– Что же, – проговорил он. – Что сделано, то сделано… – И позволил себе поинтересоваться: – А здесь что? Какими судьбами?
Лицо ее вновь вспыхнуло счастливым ликованием.
– Только вы не осуждайте! – попросила она. Сконфуженная улыбка прошила ее счастливое ликование. – У меня роман.
– Вот как! – вырвалось у В. Он почувствовал, невольная ответная улыбка размягчает его скрученные каменными жгутами лицевые мышцы. – Зачем же осуждать. Нет, конечно.
С кем роман, он не стал спрашивать. Роман и роман, ее дело, имеет право.
Но она открылась сама. Ей хотелось открыться ему. Именно ему. С Суллой у нее был роман. С нынешнего дня. И она приехала с ним сюда на уикенд.
– Ой, вы знаете, – сказала она, глядя на В. с прямодушной доверчивостью – словно он был ее лучшей подругой, которой она могла доверить самые тайные свои тайны, – он такой… совсем не похож на того, каким мы знаем его на работе. Совсем-совсем другой. Он такой славный…
– Уже и любишь? – Иронию, просочившуюся в непроизвольную улыбку, сдержать не удалось – пойди сдержи пробивающий себе дорогу сквозь снег весенний ручей.
Вызывающим движением Угодница отбросила со лба прядь волос.
– И что?
– Нет, ничего, – ответил В. – В теннис будет тебя учить играть.
– Да, обещал, – с прежним вызовом отозвалась Угодница. – Он сам отлично играет в теннис.
– Счастливо тебе подняться до его уровня, – пожелал В. Никакой двусмысленности его пожелание в себе не заключало, но, видимо, обида, причиненная Угоднице его нечаянной иронией, жгла ее еще слишком сильно.
– Я об этом и не мечтаю, – сказала она нелюбезно. – Мне другое нужно.
Рассказ Суллы о его ночном приключении с дочерью кудлатой, напрочь вылетевший из головы В., ожил в нем во всех подробностях.
– Что ж, пусть твои мечты осуществятся, – сказал он, берясь за ручку чемодана и собираясь двигаться дальше.
– Нет! – схватив за руку, остановила его Угодница. – Вы пожелайте! Пожелайте! Вот как в тот раз! – Повеление и мольба мешались в ее голосе.
“Желаю”, – едва не отозвался автоматически В. – и осекся.
Что у нее были за мечты? Чего она так хотела? Что за плоды должна была в итоге собрать? Вероятность того, что его желания могут обретать реальную материальную сущность, сковывала В. страхом. Он не хотел взваливать на себя ответственность за будущую горечь плодов, если они окажутся такими.
– Да вдруг ты мечтаешь о том, что тебе будет не на пользу? – сказал он.
– Неужели я стану желать себе дурное? – удивилась она.
– Сейчас думаешь, что хорошее, а оно потом обернется дурным.
В тот же миг, как произнес это, с такою явственностью, как если бы вживе, ему предстала картина: Угодница в длинной просторной юбке, в какой никогда ее не видел, с животом, напоминающим огромное яйцо, Сулла в тесно облегающем его щегольском черном костюме – Сулла не просто зрелый, Сулла свирепый властитель, создатель безжалостных проскрипций, пресекающих чужую жизнь бесповоротно и без снисхождения, – Угодница, защищаясь, выставляла перед собой руки, а Сулла наотмашь, хлестко бил ее по щекам…
– Нет! – изошло из В. вскриком. Он потряс головой, зажмурил глаза, отделываясь от увиденной голографической картины, а когда открыл их, Угодница стояла перед ним в шортах и без живота, Суллы же не было вообще. – Нет, – повторил В., выдавливая из себя остатки крика, – не желаю я тебе этого.
– Чего?! – еще удивленнее, чем до того, вопросила она. – Вы же не знаете, что я имею в виду!
– Не желаю, – повторил В. – И себе не желай. Не надо, не желай. Пока. – Надавил, наклоняя, на ручку чемодана, чтобы тот встал на колеса, повернулся и, вновь громко застрекотав по асфальту, пошел к своему особняку.
Угодница – он так это и чувствовал спиной – смотрела ему вслед с горячей обидой. Но как он мог объяснить ей свой жесткосердый отказ? Она бы ему поверила? Когда он сам не верил себе. Разве что голографическая картина в полной мере была тождественна интуиции, но когда интуиция была доказательством?
Никто больше до самого особняка ему не встретился, не встретился никто и в холле – словно, прибыв сюда, все попадали-нырнули в пластмассовую кондиционерную прохладу, как в воду с головой, и дышали оттуда через тростниковую трубочку. Последние шаги В. сделал почти бегом и, ввалившись в номер, некоторое время стоял под дверью, подпирая ее спиной, не в силах двинуться – будто уходил от погони и вот наконец ушел.
Взнесенный на второй этаж и бесцеремонно развалившийся посредине выбранной В. для ночлега спальни толстобрюхий чемодан был уже раззявлен в готовности подвергнуться процедуре потрошения, В. уже и наклонился над ним заняться этой операцией – и распрямился. Да лежи ты, как бы прозвучало в нем, обращенное к чемодану. Никому, кроме него самого, не мешал этот его упрессованный в чемодан гардероб посередине комнаты, так не все ли равно, сколько проваляется он тут неразобранным. Нестерпимо хотелось позвонить детям. Хотелось сегодня весь день, но так и не представилось возможности – чтобы спокойно, чтобы никто и ничто не мешало, чтобы ни на что не отвлекаться. Забывал было об этом своем желании, однако время спустя оно возвращалось – лишь многократно усиленное. И, пока ехал сюда, преследуемый охранником в джипе, забылось снова. И вот, только оказался предоставлен самому себе, как кипятком обварило.
В. достал из кармана телефон, извлек из него сим-карту, вставил прежнюю, от разбитого мобильника, и набрал номер тещи. Даже если жена ей что-то сообщила, он надеялся – не сможет же теща не допустить его до общения с собственными детьми.
Теща, однако, не допустила его даже до разговора с собой. Трубка засигналила длинными гудками, предваряя соединение, три гудка, четыре – и осиная жалящая очередь коротких гудков ударила в ухо: теща сбросила звонок. Увидела высветившийся на дисплее его номер – и сбросила. Впрочем, это могло быть случайностью, звонок сорвался, а не был сброшен, и В. тотчас же повторил вызов. И все произошло, как в первый раз: длинные гудки – и следом за тем короткие. С той лишь разницей, что на этот раз до коротких сигналов не пришлось слушать трех-четырех длинных, а разъединение последовало почти мгновенно.
Теперь В. просидел с трубкой в руке, прежде чем позвонить вновь, наверное, минуту. И снова его звонок был сброшен. Нечего названивать, как бы сказала ему теща.
Засвечивать свой нынешний номер не хотелось ужасно. Но желание услышать голоса детей было необоримо. Как чувство жажды – невозможно противостоять.
В. опять поменял сим-карту. Уж этого-то номера теща не знала, уж на этот-то звонок она должна была ответить.
Расчет его оказался верен. Теперь теща ответила.
– Добрый день, – поздоровался В. на ее недоверчивое аккуратное “Алле”. Следовало, конечно, несмотря ни на что, произнести еще какие-то слова вежливости, да хотя бы для того, чтобы дополнительно не настраивать ее против себя, но язык у него ни на какие такие слова не повернулся. В. сразу попросил кого-нибудь из детей. Кто сейчас ближе.
– А оба далеко, – было ему ответом. – Они от тебя теперь всегда далеко. Никаких тебе отныне детей. Раз ты так с их матерью. Негодяй!
Казалось, он увидел высосанное жизнью впало-желтое лицо тещи, матери-одиночки, вволю настрадавшейся от своего одиночества и не простившей его миру. Плеск близкой морской волны почудился ему, шум прибрежных деревьев под налетевшим порывом жаркого соленого ветерка. А его сын и дочь… ведь где-то рядом были там, неподалеку!
– Я их отец, – сказал В. – Независимо от наших отношений с вашей дочерью. Отец! Позовите, пожалуйста. Обоих позовите!
Может быть, причиной тому был кондиционер, поставленный на излишне прохладный режим, но его познабливало. Страшно, страшно нужно было услышать ему голоса детей. Словно последняя такая возможность была. Бред какой-то, абсурд, наваждение, – но не мог отделаться от этого чувства, отдирал его от себя, сбрасывал под ноги, растаптывал в прах… и мгновенно, как коростой, обрастал им снова.
– А не позову, – с горячей мстительностью ответила ему бывшая мать-одиночка.
И, не успел он раскрыть рта, в ухо ему с беспощадной свирепостью ударили частые рапирные выпады – все те же сигналы разъединения.
Бросить телефон на кровать рядом с собой было куда тяжелее, чем шваркнуть его изо всей силы о пол, как два дня назад мобильный о сосну. Но В. благополучно преодолел искушение.
Как его смял сон, В. не заметил. Лежал, смотрел в потолок, глуша в себе отчаяние, что услышать голосов детей, надеждой на что жил весь день, не получится, и вдруг обнаружил себя лежащим на кровати с ногами, на боку, свернувшимся в позе эмбриона, и проснулся, должно быть, оттого же, отчего и свернулся эмбрионом, – продрогнув.
Он взял телефон и посмотрел, что там со временем. Ого! С момента, когда разговаривал с Угодницей, прошло без малого два часа. В. поднялся с кровати, порылся в чемодане, вытащил свитерок, напялил на себя и подошел к окну. Солнце наполовину зашло за верхушки ближнего леса, тень леса почти достигла середины лужайки. До темноты было не близко, но власть уже решительно и беспощадно взял вечер, безжалостно обещая впереди неизбежную ночь.
Разбирать чемодан не было никакого желания. Постояв над ним несколько мгновений, В. поддел его крышку ногой, крышка упругим парусом взлетела вверх, поколебалась в вертикальном положении и, решившись, с треском упала на чемодан.
Спустившись вниз, В. проследовал на кухню, открыл холодильник, подоставал оттуда что попало под руку и, поместив эту гору на поднос, отправился в гостиную. Вечер безвыборно обещал впереди ночь, но все же следовало до нее добраться, а если учесть его внеурочный сон, мог понадобиться и нырок далеко за полночь. Телевизор! Какое иное транспортное средство можно было придумать, чтобы добраться до ночи-заполночи.