И Стас, улучивмомент, подойдя к отцу Иоанникию, спросил:
— Ну как ты там?
— Слава Богу за все!— коротко ответил он.
— Вика… была?
Отец Иоанникий,совсем как в детстве, с хитрецой в глазах, ответил на этот вопрос вопросом:
— Что там сказал ЮлийЦезарь после победы… не помню над кем там: «Пришел… увидел…»
— Не сказал, анаписал сенату, — уточнил Стас. — После того как практически без сраженияразгромил Фарнака: «Пришел, увидел, победил!»
— Вот так и Вика…Пришла, увидела и… ушла. В смысле, увидела не меня, а — монастырь. Я ведь к нейтак и не вышел. Как говорится, себе дороже…
Стас взглянул насвоего друга детства и — ну, кто лучше мог знать его? — сразу понял, что этапобеда над собой, этот подвиг не выйти из кельи к женщине, которую он продолжаллюбить, и с которой мир готов был осыпать его всеми благами и удовольствиями,досталась ему намного труднее, чем Цезарю, причем, во всех его многочисленныхбитвах…
Отец Иоанникий тожеумел понимать Стаса с полуслова, сразу догадался, что от того ничего неукрылось.
И заторопился:
— Давай начинать, ато мне еще на вечернюю службу успеть надо!
Помолившись, всепринялись за праздничную трапезу.
И Ник, со знаниемдела попробовав одно, другое, изумленно спросил:
— А… кто все этоготовил?
— Что, ищешьрепетитора для своей будущей жены? — подмигнул ему Стас и показал назардевшуюся соседку: — Вот! Одна постаралась, пока мы в храме были.
— С духовной точкизрения, конечно, лучше было бы наоборот, чтобы и вы в первую очередь были вхраме, а уж потом все остальное! — монашеским тоном заметил отец Иоанникий.
— Ну, не все сразу! —попросила снисхождения соседка. — Я уж и так насмотрелась на Стасика с Леночкойи, глядишь, тоже скоро молиться начну! Крещена-то с детства. Толькобожественному никто не учил!
— А вы, собственно,где работаете? — снова спросил Ник.
— Да нигде… — пожалаплечами соседка. — Перебиваюсь на пенсии. Здоровье ведь уже не то, чтобы не то,чтобы в большом ресторане, но даже в самом маленьком кафе готовить!
— А и не надо ничегоготовить, — остановил ее Ник. — Вы — мастер. Причем, выше, чем международногоуровня.
— Между прочим, такихмастеров, то есть поваров, которые вкусно готовили, в Древней Спарте сразуказнили! — заметил Стас.
— Да, — подтвердилВладимир Всеволодович. — Поднимали на заснеженную гору Тайгет и сбрасывали ее.
— Не слушайте вы этихученых! — поморщился Ник, обращаясь к соседке. — Сами-то они вашу стряпню заобе щеки уписывают! А у меня к вам серьезное предложение. Вы — мастер, —повторил он, — а подмастерья всегда найдутся. Я как раз открываю сейчас крупныйресторан и предлагаю вам должность шеф-повара. Сразу предупреждаю — у плитыстоять не нужно. Только ваш опыт и вот такая, как сейчас, еда. Оклад — в три…нет, в пять раз выше, чем в любом подобном заведении. Лечение — в лучшихклиниках. Отдых на курортах. Которые сами пожелаете. Это, поверьте, я делаю, неиз щедрости, а с тщательно продуманным умыслом — чтобы конкуренты потом несманили!
— Да я и сама от васникуда не уйду… — прошептала, утирая платочком слезы, внезапно осчастливленнаяженщина.
Воспользовавшись тем,что все были отвлечены разговором Ника с их соседкой, Стас наклонился к Лене:
— Что с тобой было вхраме?
— Сама не пойму, —шепотом отозвалась та. — Мне показалось… Нет — точно! Что я видела…
— Что-о?!
— Ну, не все,конечно. То есть, не храм, не тебя, не нашего Тишеньку… А только — СВЕТ! Но затотакой, который затмевал все, что только могло быть. Такого я еще не виделаникогда в жизни. Даже в детстве, когда, помнишь… Мы спорили, кто дольше сможетпосмотреть на стоящее в зените солнце?
Стас не помнил этого,но на всякий случай кивнул.
А Лена, которая всеравно не могла видеть этого, с упоением продолжала:
— Жаль, что этопродолжалось всего лишь несколько мгновений. А может, часов? Я даже потеряла отэтого чувство реальности и времени…
— Слу-ушай, —протянул Стас. — А что если это был тот самый Нетварный Свет, который показализбранным апостолам во время Своего Преображения Христос? О котором писалсвятой Григорий Палама, говорил боголюбивому Николаю Мотовилову СерафимСаровский и который сподобились видеть лишь единицы? То есть, свет, что ждеттех, кто сподобится этого, после Воскресения?
После того, чтовидела, и этих слов Лена стала оживать прямо на глазах.
И становиться такойже, как прежде.
Когда же онапосетовала, что после того, как соседка уйдет работать к Нику, у Стаса опятьначнется вегетта-сосудистая — в смысле, от слова вегетта — пояснила она ничегоне понявшим поначалу гостям — дистония, у Стаса перехватило дыхание.
И он увидел, что вего тарелку с супом упала одна… другая… третья слезинки.
От счастья!
— Тише, тише! —послышалось вдруг.
— Что — Тиша? — стревогой привстала Лена.
— Да нет же, простоотец Иоанникий хочет произнести тост! — с улыбкой остановил ее ВладимирВсеволодович. — Говорите, батюшка!
Отец Иоанникий встал.
Налил себе полныйбокал красного сока.
(Ничего спиртного,разумеется, с предупреждения Стаса и одобрения иеромонаха на столе не было. Даи кому было пить?..)
И сказал:
— У монахов непринято хвалить друг друга, дабы не отнять те венцы, которые уготовил им закакое-нибудь дело или целый подвиг Господь. Это так сказать, Высшая точка, ккоторой должны стремиться люди и в миру. Как и ко многому другому, что есть вмонашестве, являющемся, как всегда на Руси было известно, полнотой Христианскойверы. Но вам, во-первых, в виде исключения, а, во-вторых, потому что ваш подвигдалеко еще не окончен, скажу: а и молодцы ж вы ребята! И ребенка спасли. И себяне потеряли. А ты, Ленка, не унывай, за тебя теперь день и ночь весь нашмонастырь молиться будет! Зрение — оно словно любая вещь — как потерялось, таки вернуться может. Была бы на то только воля Господня. И сейчас, в вашу честьподнимая этот бокал, я прочитаю то, что до этого адресовал лишь своим боевымдрузьям. А теперь вот вам — воинам Христовым.
И он, поправив нагруди священнический крест, сам точно солдат встал по стойке смирно, ровныммонашеским, оставляющим людям самим добавлять в текст свои эмоции чтениемначал:
Бываетв людях качество одно,
Онодано нам или не дано:
Когдастрочит в горячке пулемет,
Одинлежит, другой бежит вперед!
Итак во всем, и всюду, и всегда,
Когдана плечи свалится беда,
Когдаза горло жизнь тебя возьмет,
Одинлежит, другой бежит вперед!
Мойпервый тост и мой последний тост
Затех, кто поднимался в полный рост!
12
— Ну а теперь,подставляй лицо! — скомандовал Стас, беря банку с брением.
Закончилась втораядля Лены и первая для ее со Стасом сына московская зима.
Растаял хворый снег.
Понемногу очистилисьдороги и тротуары.
Все рано зазеленело.
Зацвело.
Миновало«бесшабашное» 1-е мая.
Наступило второечисло этого последнего весеннего месяца.
Тиша слегка приболел.
Начал капризничать.
Затемпературил.
Зоя, осмотревшая егонакануне вечером, сказала — красное горло.
Как бы не переросло вангину…
И теперь, какговорила Лена, то и дело отыскивавшая сына по звукам, ползал по комнатам, ища,где что хорошо лежит и напроказничать.
В конце концов, оннашел что-то такое, что Стас, бросив готовку, помчался на крик жены:
— Где ты взял эту«каку»? Выплюнь немедленно эту «каку»!
Ворвавшись в спальню,он увидел такую картину.
Тихон сидел на полуперед раскрытой сумкой, с которой приехала из Покровского Лена.
Перед ним — тожеоткрытая — лежала банка с землей.
И все его руки и лицобыли перемазаны ею.
— Стасик! — со стономспросила Лена. — Что он еще там отыскал?
— Так ведь это же…
Стас сразу узнал этубанку.
Он бережно поднял ее,поставил на полку в святой угол и, наконец, объяснил:
— Брение с могилкиотца Тихона! Святыня, а вовсе никакая не «кака»! Которой ты, кстати, по нашемуобщему маловерию, так и не помазала свои глаза! А Тишенька сразу нашел идогадался, что нужно делать!
— Уф-ф! — соблегчением выдохнула Лена. — А я уж не знала, что и думать… Решила, что онкакой-то старый тайник Горбуши, с какой-нибудь истлевшей рыбой или колбасой,нашел.
Стас, подхватив наруки, умыл в ванной сына.
Сам посмотрел егогорло.
Померил температуру.
И довольноусмехнувшись, подытожил:
— ЧиТэДэ!
— Что? — не поняла отеще не прошедшего до конца волнения Лена.
— Что и требовалосьдоказать! Наш ребенок почти здоров. Горло совершенно нормальное. Толькотемпература еще 37. И то ближе к тридцати шести и девяти…