— Яичко упало и…разбилось!
— Так что, какговорится, что Бог ни делает — все к лучшему! — слегка ободренная тем, что всеобошлось, как нельзя лучше: и правду, наконец, сказала, и сын, кажется, необиделся — уверенно подытожила мама.
— Да, вот видишь, иты в кои-то веки про Бога вспомнила! — чуть отвлекаясь от сказки, заметил Стас.
— А что — ивспомнила! Еще и в ваш с папой храм схожу — свечку поставлю. Что все оно так —само собой — получилось!
— Дед плачет… бабаплачет…
В детстве при этихсловах Стас всегда плакал и сам.
Вот и теперь горло унего перехватило.
По щеке, щекоча,поползла слеза.
Нужно было говорить,что курочка Ряба стала утешать стариков, обещать им снести новое яичко, уже незолотое — простое.
Но он не мог…
— Стасик… — вдругпослышалось над самым его лицом. — Ты что — плачешь? Вот дрянь, до чего довелапарня…
Стас медленно открылглаза.
И такой молчаливый,переполненный болью упрек был в его взгляде, что та не выдержала и успокаивающезачастила:
— Все-все! Ухожу! Япопозже приду… Ладно? Примочку на лоб поменяю. Но только ты, если что — сразузови!
Мама ушла, плотнозакрыв дверь.
И о чем-то приняласьразговаривать по телефону с папой.
Громко включивтелевизор, чтобы Стас не мог расслышать ни слова.
Впрочем, могла и нестараться.
Он и без того знал, очем они говорят.
Точнее, о ком.
Да и стены их новойквартиры, не то что в прежней, или в том же доме в Покровке.
Абсолютнаязвукоизоляция!
Теперь у папы, как иположено академику, не квартира, а настоящий дворец, и к ней — роскошная дача ссоснами во дворе, дорогая машина с шофером…
А во всем остальном —да, все точно так, как было когда-то в Покровке.
Где навсегда осталасьего — не его Ленка.
Что с ней…
Как она?..
Подумалось вдруг ему.
Неужели все это несон, от которого можно проснуться, а действительно — самая страшная инепоправимая правда?..
3
— Господи! Да чтоже это такое делается? — взмолился Стас.
Что бы дальше ниделал Стас.
О чем бы не думал…
Все мысли, в концеконцов, сходились на Лене.
На подоконник, сморозной стороны окна, села и, словно пытаясь развеселить его, смешно склонилаголовку с бусинками глаз синичка.
Лена с детстваназывала таких — зеленичками.
«И правда, —приглядевшись, согласился Стас. — Она больше зеленая, чем синяя. И почему этоне увидели те, кто называл ее, а разглядела одна только Ленка?..»
Из его любимойхудожественной книги, которую он уже всерьез попросил маму подать ему с полки,едва он развернул ее, выпал сухой кленовый листок.
Когда они с Ленойперед самым его последним отъездом чуть больше года назад, держась за руки,прогуливались по осенней дорожке, он был большой и красивый.
Красный.
С золотою каймой.
Лена подняла его ипротянула Стасу:
— На вот тебе — назамять!
— Что-что? —переспросил он.
— Ну, какой же ты уменя еще непонятливый — на память! — улыбнулась ему Лена. — Посмотришь на негохолодной зимой, глядишь, и согреет, как траву под наметенным сугробом снег.
Он попросил тогдачто-нибудь и написать на нем.
Лена, подумав,согласилась.
Попросила авторучку,которая, как у будущего писателя, вместе с блокнотом всегда была у него вкармане.
Бережно вывеланесколько букв между нежными прожилками, то и дело с ласковой улыбкойпоглядывая на Стаса.
Затем вложила листокв блокнот.
И, взяв с негочестное слово, что он прочитает написанное, лишь вернувшись в Москву, отдала...
Как же ему нетерпелось узнать, что там было!
И еще, когда они былирядом, в Покровском…
И уже в поезде, гдеего с первой минуты поедом начало есть острое чувство разлуки…
Но вот, наконец,оказавшись дома, сославшись на срочные дела, он первым делом ринулся в своюкомнату, раскрыл блокнот.
И увидел, что налистке было написано одно лишь совсем маленькое, но показавшееся ему большевсей Москвы и даже Вселенной слово:
«Люблю!»
— Господи! Да что жеэто такое делается? — взмолился Стас, поднимая глаза к висевшей в углу комнаты(он и красный уголок-то оборудовал у себя, как у Вани с Леной в их доме!),своей любимой иконе Нерукотворного Спаса.
Он с силой захлопнулкнигу.
Долго-долго смотрелна икону.
Постепенноуспокаиваясь.
Приходя в себя.
И вдруг совершеннонеожиданно понял.
«Постой-постой… Еслия без Ленки не могу, причем, всего-навсего одну только временную жизнь… то какже тогда без Того, с Кем душа после крещения обручена навечно?!»
До этого Стас лишьтеоретически знал, что душа создана для того, чтобы после смерти всегда бытьрядом с бесконечно любящим ее Богом.
То есть, для вечногоблаженства.
А без Него, есличеловек грешил (ну, кто из нас без греха?), но не каялся — то его душу ждеттакая нестерпимая мука, которая, собственно, и есть самый, что ни на есть,настоящий ад!
И теперь, пустьотдаленно — ибо, как он читал в духовных книгах, любая земная мука не идет ни вкакое сравнение с небесной — он понял, каково это может быть на самом деле!
«Хоть за это спасибоЛенке! — снова, как оказалось, с еще не остывшей горечью усмехнулся он и,недовольно покачав головой, мысленно приказал самому себе: — И все. Я говорю —все! Больше ни одного слова, ни единой мысли о ней. Вето!»
Как будущий историк,Стас хорошо знал неумолимо властное значение этого слова.
В Древнем Риме,разумеется, пока он был настоящей республикой, какие бы споры ни возникаливокруг пусть даже самого важного вопроса, и сколько бы голосов за него ниподали патриции, если это не устраивало плебеев, поднимался их представитель —народный трибун и говорил:
«Вето».
И закон не проходил.
Трибуна можно былозапугать.
Подкупить.
Лишить жизни, чтопорой и случалось.
Но вето нарушить немог никто.
Так вот, отныне и он(история с этим коротким властным словом повторялась спустя двадцать веков!),чтобы не мучиться, не страдать, даром теряя время, а делать дело, изобрести,наконец, этот самый мыслефон, раз и навсегда отрежет ее из замяти.
То есть — вот ведькак привязалось! — памяти…
«Вето!»
4
Стас взял телефон,о котором почему-то забыли и папа и мама…
Приняв решение, Стасрешил, не мешкая ни секунды, заняться созданием мыслефона.
Этим он преследовалсразу три цели.
Не думать о Лене ивыполнять вето.
Помочь людям, точнее,всему человечеству.
И, наконец, — самомусебе — написать так и рвущуюся из головы, но никак не перекладывавшуюся на листбумаги книгу.
Мама про мыслефон, ксчастью, пока еще ничего не знала и не могла ему помешать в этом.
А папа…
В конце концов, онничего о нем не сказал.
А то, что незапрещено, значит — можно!
Только с чего вотначать?..
В детстве, когда онсобрался однажды в отместку всем и вся изобрести глобальный компьютерный вирус,все было куда проще
Нарисовал схему — имечтай, сколько угодно.
А тут уже — взрослаяреальность.
И он понимал, чточертеж прибора, который может уместиться и в спичечную коробку и оказатьсяразмером больше всей его комнаты, это уже самый последний и второстепенный этапработы.
Форма выйдет изсодержания.
Главное — придуматьсам принцип.
И пока ясно толькоодно.
Идея должна быть досмешного проста и необычна.
Иначе бы до неедавным-давно бы додумались.
Основных слагаемыхпредполагаемой работы, как понимал Стас, было три: медицинские знания,компьютерная часть дела и… финансовые средства.
С медициной до порыдо времени нужно было потерпеть.
Хотя и тут можно быловместо потери времени на институт изучить все экстерном, пользуясь знаниямипапиных сотрудников.
А вот по компьютернойчасти ему мог бы прямо сейчас помочь давний знакомый хакер, который когда-тонаучил Стаса без особого риска пополнять телефонный счет.
Так он однажды исделал в Покровке.
Первый и последнийраз в жизни.
Уже много лет назад.
Когда пыталсяизобрести тот самый вирус…
В чем потом покаялсяна исповеди и восполнил тот счет, с которого взял чужие деньги — вчетверо.
С тех пор хакер частозвонил ему, все хотел, чтобы Стас с его быстрым и нестандартным умом, о которомеще отец Тихон говорил отцу: «Ваш сын может стать или великим ученым илигениальным преступником», сделался его компаньоном.
Да в последнее времячто-то молчит.
Забыл, наверное.
Ну ничего.
Сейчас он сам о себенапомнит.
Только тут ухо нужнодержать востро.
Точнее, язык.
И не сказать ничеголишнего.
Даже намеком.