самой смерти старенькой матери так и коротал с ней холостяцкую жизнь… И теперьживет один... А это значит…
И он спросил:
— Ты это… проВладимира Всеволодовича?
Отец слегка замялсяи, не желая ни лгать, ни отвечать прямо, сказал:
— Как говорили вдревности — ты сказал.
Стас с некоторымудивлением посмотрел на отца.
Вот что значитобщение с историком!
Ведь мало кто знает,что этот словесный оборот на Древнем Востоке, который, кстати, упомянут и вответе Иисуса Христа — Понтию Пилату, означал весьма осторожный, ноутвердительный ответ.
То есть, в переводена наш современный язык это звучало бы:
«Да, это так!»
Судя по позвякивающимзвукам из-за двери, мама уже налила им чай и теперь размешивала в бокалахсахар.
Мужу — пять ложек.
Мозг академика долженполучать достаточную поддержку.
Стасу пока три.
Сергей Сергеевич тожезаметил это.
И, виновато покашляв,сказал:
— Ты только вот что…Маме о том, что я тебе сейчас сказал, не говори.
Стас невольнопокраснел.
Был у него в детствеслучай.
Когда он перед тем,как на несколько дней сбежать от обиды из дома под новогоднюю ночь, сгорячавыдал секрет отца, который доверил ему спрятать деньги, что копил маме на шубу.[3]
Вот ведь как в жизнибывает…
Стоит один разподвести, и доверие после этого может быть подорвано надолго.
Если не навсегда.
Но по отцу быловидно, что это он напомнил не из-за того, что когда-то между ними было. С егонезлобивым и быстро отходчивым характером он наверняка уже все забыл.
А предупредил сына,просто не желая обострять отношений с женой.
Он радостно встретилее, входящую с подносом.
Заботливо взял его унее.
Поставил на стол.
И, потирая ладони,словно ни в чем не бывало, сказал:
— Ладно, попьем чайкуи будем вставать на молитву!
— Как — опять? —возмутилась мама. — Да ты же ведь сам говорил, что ребенку лежать надо!
— Правильно, пустьэтот «ребенок» лежит, нечего ему во время молитвы о ногах, как бы не упасть,думать! — выделяя нескрываемой иронией слово «ребенок», охотно согласился отец.— Сегодня я по молитвослову читать буду. Господь ведь что сказал человеку — даймне не ноги, а сердце!
И, не давая мамевозразить, добавил:
— Ты думаешь, это япилюлями да таблеткой его сегодня вылечил? Или других своих пациентов? Да мы,врачи, если хочешь знать, только помогаем больным. А лечит — сам Бог!
7
ВладимирВсеволодович, словно впервые видя, поглядел на Стаса…
На следующий деньСергей Сергеевич, к явному недовольству мамы, разрешил сыну немного пройтись,развеяться.
Но только не вуниверситет или институт.
Даже в магазин и тоне стоит.
— А к Владимиру Всеволодовичу мож… — осторожно спросил Стас.
— …«но»! – охотно подхватил отец. — Только не надолго.
Впрочем, он мог бы ине напоминать об этом.
У постоянно занятогоработой Владимира Всеволодовича и так долго не засидишься!
К тому же, он нелюбил, чтобы к нему ходили просто так, без серьезного повода.
Стас озадаченнопочесал затылок.
Что делать?..
Нести налитературно-историческую консультацию в этот раз ему было совершенно нечего.
Роман в прошлый деньне то чтобы не писался.
Но даже необдумывался.
Правда, у негоскопилось много книг, которые он брал из огромной библиотеки ВладимираВсеволодовича.
А еще… были двемагазинные монеты, которые он вот уже несколько вечеров никак не мог точноопределить.
На одной, совсемдешевой, круговая надпись не уместилась при чекане. Можно было атрибутироватьее, как рядовой антониниан правителя Галлии Постума. Либо принять за монетудругого провинциального императора — Викторина. И выставить, как это просилсделать клиент, за копейки. Но что-то мешало так сразу это сделать. Уж слишкомпортрет относительно молодого императора не походил на солидного,длиннобородого старика Постума или, как правило, насмешливого Викторина.
Другая монета — огромный,прекрасно сохранившийся сестерций Нерона — наоборот, была очень дорогой.
Но… явно вырезанной иотчеканенной не в античные времена.
И в то же время, судяпо крепкой, тонкой, абсолютно подлинной патине, не современной подделкой.
— Вот! — обрадовалсяон, найдя действительно серьезный повод.
И уже через полчасабыл в кабинете академика.
Поздоровавшись сгостем, Владимир Всеволодович первым делом красноречиво посмотрел на старинные —с густым мелодичным боем — часы.
Это означало, что уСтаса было пять, максимум десять минут.
Но, присмотревшись кнему, спросил:
— У тебя что-тослучилось?
— Нет-нет, — поспешилответить Стас.
Быстро положил нанижнюю ступеньку лестницы около переполненных полок книги, помня, что хозяинсам любит расставлять их по своим местам.
Затем показал монеты.
Высказал своисомнения.
— Да, — разглядываяпервую под большим увеличительным стеклом с подсветкой, сразу сказал ВладимирВсеволодович. — Ты прав. Это никакой не Постум и тем более не Викторин.
— А кто же тогда?
— Император Марий. Онбыл выбран взбунтовавшимся войском, убившим Постума за то, что тот не позволилим грабить захваченный город. И знаешь, почему? Только потому, что носил имяМарк Аврелий Марий. То есть, напоминал всем золотой век императора-философаМарка Аврелия и знаменитого, жившего еще раньше, сначала народного трибуна, азатем консула и полководца Гая Мария. Безусловно, суеверные воины посчитали всеэто счастливым предзнаменованием. Увы, лично Марию оно не принесло никакогосчастья! Он правил всего три дня. И был убит, к чему склоняется большинствоисториков, по каким-то личным причинам. Видишь, грубоватое лицо простолюдина,небольшая курчавая бородка и курносый, совсем не римский нос. Да, этоопределенно Марий. Безусловно, дорогая монета. И я бы посоветовал,договорившись по-джентельменски с ее владельцем, приобрести её в свое личноепользование. Другого такого случая, учитывая большую редкость этой монеты,может не представиться за всю жизнь.
Вторая монета,действительно, оказалась поддельной.
Но — несколько вековназад.
Так называемыйпадуанец — от названия города, где была сделана.
Что, однако, неделало ее от этого дешевле.
Тем не менее,Владимир Всеволодович с пренебрежением вернул ее Стасу.
Он тоже не любиллюбых подделок и, пусть даже отлично сделанных, копий.
Вся консультациязаняла не больше пяти минут.
Но ВладимирВсеволодович уже явно не торопился.
— И все-таки у тебячто-то произошло! — настойчиво повторил он.
И так вопросительнопосмотрел на Стаса, что тот решил пожертвовать полуправдой. К тому же, ВладимирВсеволодович, с его знаниями и умом, мог дать дельный совет.
— Да вот, мыслефонхочу изучить, — сказал он. — А он никак не дается.
— Что-что? —переспросил Владимир Всеволодович.
— Мыслефон, — обведяруками воображаемый небольшой предмет, пояснил Стас. — Это такой прибор,который смог бы передавать, например, звуковым способом, а то и прямо на бумагу— мысли. Ну, как диктофон, только сложнее…
— Час от часу нелегче!
Владимир Всеволодовичмедленно опустился в кресло.
Словно впервые видя,оглядел Стаса с головы до ног.
И обратно.
— Ты хоть понимаешь,что это аналог вечному двигателю, то есть то, что не может быть изобретеноникогда? — наконец, спросил он.
— Ну почему? —возразил Стас. — Всякое большое изобретение, как правило, проходит три стадии.Первая: такого не может быть никогда. Вторая: в этом что-то есть. И третья: такбыло всегда!
— Да, — согласилсяВладимир Всеволодович. — Но всему есть предел, положенный для человека Богом.Поэтому вечный двигатель, несмотря на все попытки, так и не изобретен. Но делодаже не в этом. И не в том, что с этической точки зрения такой прибор простонеприемлем! Мыслить может только разумная душа. Ты что — хочешь возомнить себябогом и создать такую душу?! То есть, поработать в том, где могут помочь толькотемные силы?..
— Зачем? — дажеиспугался никак не ожидавший такого поворота Стас. — Я только хочу считыватьсвои мысли.
— А другие — захотятзнать чужие! Об этом ты хоть подумал?
— Нет…
— А надо бы! —упрекнул всегда деликатный академик. — Ну зачем тебе это все нужно?
— Как это зачем?Чтобы стать, наконец, писателем. Ну, и это потом, как минимум, Нобелевскаяпремия, всемирная известность.
«Чтоб Ленка знала,кого потеряла!» — мысленно добавил он то, что было, пожалуй, еще главнее.
Но, к счастью, уВладимира Всеволодовича не было мыслефона, и он не мог узнать этого.
Поэтому только совздохом покачал головой:
— Ох, уж этотщеславие… тщеславие…
И вдруг хитропосмотрел на Стаса:
— А знаешь, что мнепомогло однажды избавиться от него раз и навсегда?
Не дожидаясь ответа,он взял со своего письменного стола, над которым висел портрет Насти, тонкую,