серьезных отношений ни с кем у нее нет. Иначе бы ее не допустили петь наклиросе. Отец Михаил — строгий батюшка. Вроде, как здорова. Ваню из армии ждут.Тебя по-прежнему любит. Сначала обрадовалась, а потом чуть не заплакала, когдая сказал, что ты рядом. Явно переживает. Одно только мне не понятно. Ее фраза:хорошо, что у нее неплохой от природы слух и она может обходиться без нот. Тыне знаешь, что это значит?
— Нет… — растеряннопожал плечами Стас. — Она как-то обмолвилась, что не может читать письма,которые я посылал ей по электронной почте — что-то с глазами. Просила присылатьобычные. Но то было месяца три назад… Наверняка мама давно уже ее вылечила!
Они долго сиделимолча.
Пока часы еще раз ненапомнили о себе старинным боем.
И Стас, уже безнапоминания, ушел от Владимира Всеволодовича.
На улице действительнобыло ветрено и снежно.
Хотя под ногами так ихлюпала вода.
Отчего становилосьеще более грустно.
Прав, ох, как правбыл папа.
Что нужно бороться засвою любовь.
Да и ВладимирВсеволодович тоже.
Говоря, что хватитмучиться и ему, и Ленке.
Но что… что он могизменить?!
8
— Это еще почему? —опешил Ваня.
Оттепель, как это иположено для конца января, вскоре сменили морозы.
Сухие.
И в то же время нежгучие.
Самые, что ни наесть, приятные — десятиградусные!
Не только вПокровском, но и в Москве ярко засияло солнце.
Защебетали на всеголоса птицы.
Деревья сталипушистыми, светлыми.
Снег заискрился,заиграл красками, словно усеянный мельчайшими бриллиантами, каждый из которыхогранил самый искусный на земле мастер.
Прохожие на улицахраспрямили плечи.
На лицах появилисьулыбки.
Трудно было незаметить всего этого великолепия.
Не восторгаться им.
И только, казалось,одному Стасу было не до красот.
Университет —институт — магазин — дом…
Дом — магазин —институт — университет…
Чтобы забыться, онкаждую минуту что-то делал.
Машинально ел…
Пил…
Разговаривал скем-то.
Только уже не поповоду мыслефона.
После беседы сВладимиром Всеволодовичем интерес к новой идее сразу пропал и даже название таки не родившегося прибора изменилось в стиле Лены — на категоричное: «мысли —вон!».
«В смысле — вон!» —как пошел еще дальше обрадованный решением сына Сергей Сергеевич.
Вето на думы о ЛенеСтас тоже снял буквально на следующий же день.
За невозможностью еговыполнить.
И фото, к великомунедовольству мамы и новому, правду, уже молчаливому одобрению отца, вернул напрежнее место.
Толку-то прятать его,когда она и так все время перед глазами!
Несколько раз оннабирал Ваню.
Но тот почему-томолчал.
Не выдержав, отправилшутливое, в стиле их обычных разговоров, смс-сообщение:
«Смотри, после чужойсвадьбы сам не женись!»
После чего телефондруга, как сообщал об этом вежливый женский голос, вообще либо отключился, либопопал в недоступную для связи зону.
И опять институтсменял университет…
Магазин — дом…
Потом началиськаникулы.
Когда совсем некудастало себя девать.
К тому же и магазиниз-за того, что один из отделов, несмотря на запрет принимать старинныепредметы от черных археологов, внезапно закрылся на строгий учет.
Тогда Стас — почти неразгибаясь в течение двух дней — старательно выпилил детским лобзиком из лишнейполочки в стенке красивую рамку.
Вставил в неефотокарточку Лены.
Навел у себя полный —стерильный — как с удовлетворением отметил зашедший к нему вечером на партию вшахматы, хотя, конечно, был, как всегда весь в работе, папа.
И когда уже неосталось никаких дел в его комнате, Стас начал пылесосить во всей квартире идаже — к великой тревоге мамы, следившей за каждым движением тряпки посовременным лицам древних людей, — вытирать пыль с ее любимых ваз.
Так продолжалось до техпор, пока мама однажды утром за общим завтраком с хитрой улыбкой не спросила:
— Стасик, а какоесегодня число?
— Не знаю… двадцатьтретье… или двадцать четвертое… кажется, января… — равнодушно пожал плечамиСтас. — Какая, собственно, разница?
— А такая, — явноклоня к чему-то своему, не отставала мама. — Что — двадцать пятое!
— И ты совершенноправ — января! — с сочувствием взглянув на сына, вздохнул отец.
— Ну и что? — вялоподковыривая вилкой кусок любимого сыра, безрадостно усмехнулся Стас.
Мама отобрала у негосыр, положила на заботливо намазанный маслом кусок хлеба.
Сделала такой жебутерброд папе.
Подала обоим иторжественно объявила:
— А то, что это —студенческий праздник, Татьянин день!
— Ну, во-первых,начнем с того, что это день, когда Церковь чтит память святой мученицы Татианы,— поправил Стас и, любивший во всем, что касается истории, точности, добавил, —пострадавшей за веру в Христа при в общем-то терпимо и даже благосклонно, чегоне скажешь о его окружении, относившемся к христианам — императоре АлександреСевере. Это уже потом, когда в 18-м веке в России появился первый университет,а именно после того, как в 1755 году императрицей Елизаветой Петровной былподписан указ о его открытии, по дню, когда он был основан, то есть святоймученицы Татианы, и стали называть праздник студентов. Тогда ведь у нас вообщемногие события связывали со святыми. И вели по ним счет времени даже больше,чем по обычному светскому календарю. Например…
В другой раз мама судовольствием выслушала бы Стаса до конца — сразу видно, так и говорил еевосторженный взгляд, что это речь будущего автора исторических романов!
Но сейчас у нее былиной интерес.
И она перебила сына:
— В университете иинституте будут студенческие вечеринки. Куда пойдешь? — спросила она и, словнодело было уже решено, мечтательно вздохнула: — Лично я выбрала бы университет!
— А лично я никуда непойду!
— Нет, пойдешь! –повысила голос мама.
— Не надо давить напарня! — попросил ее отец.
— Как ты непонимаешь? — наклонившись к нему, зашептала мама. — Мальчику нужно развеяться.Он же весь почернел от тоски! И вообще — клин клином вышибается!
Хорошо, что Стас былполностью углублен в свои мысли, да и с детства был отучен отцом вслушиваться вчужие разговоры.
Хотя, по примеру мамы,иногда делал это…
Но сейчас ему былопросто не до того.
Зато Сергей Сергеевичвозмутился сразу за двоих:
— Да ты хотьпонимаешь, что говоришь? — не зашептал — зашипел он.
— А что я такогосказала? — удивилась мама. — В университете девушки его уровня. Многие — детидобившихся высоких постов и положения в обществе родителей. То есть, еще инашего круга. В общем, так, — решительно поднимаясь, сказала она сыну. — Я тебесейчас все подготовлю: выглажу лучший костюм, рубашку, достану папингалстук-бабочку, в котором он получал государственную премию, ботинки до блесканачищу. Хотя у меня сегодня давление… А там смотри сам. Жаль или не жаль тебемать после таких трудов…
Сергей Сергеевичхотел остановить ее.
Будучи человеком,готовым отдать людям последнее, собрался даже сказать, что это, собственно, еголюбимый галстук, в котором он надеется получить еще не одну премию!
Но мама, всем видомподчеркивая, что не желает больше никого слушать, уже направилась к платяномушкафу.
Весь день онастарательно гладила утюгом костюм, да не одну, а сразу несколько — на выбор длясына! — рубашки.
Чистила, хотя всегдаговорила, что у нее от пахучего черного крема аллергия, обувь.
Разве что толькопылинки не сдувала!
Но зато за пару часовдо начала студенческой вечеринки все было готово.
Стас, всегда жалевшиймаму и не желавший огорчать хоть ее, оделся, обулся во все это…
И когда до выхода издома оставалось всего-навсего несколько минут…
И он, по давнейрусской традиции, уже в прихожей осторожно — Стасик, не помни брюки! — приселперед дорогой…
В его комнатевнезапно раздался телефонный звонок.
— Ванька?! —ворвавшись к себе, даже не поверил своим глазам, посмотрев, от кого звонок, Стас.
Но это был, действительно,он — его друг.
Только… голоскакой-то другой.
Важный.
Солидный.
Будто он повзрослеллет на двадцать, а то и больше, за каких-то полмесяца, пока они не общались потелефону.
Говорил Ваня, словнорапортовал, то и дело вставляя армейские слова.
Все у него прекрасно.
По штатномурасписанию.
Настроение бодрое.
Почему не звонил? Былзанят…
— По службе, вашеблагоогородие? — с насмешкой уточнил Стас.
Тут Ваня слегказамялся.
И сказав, что потомвсе расскажет, добавил, что звонит с вокзала, так как следует гражданскимэшелоном в населенный пункт Покровское, представляться по случаю окончаниясрочной службы родителям и сестре.
— Кстати, Ленке-то