Словно пытаясьнаверстать упущенное.
И с каждым шагом идявсе медленнее.
Но, как ни длисьлюбая дорожка, закончилась и эта.
Трое давних друзей квеликому облегчению выполнившего долг Вани, в конце концов, встали переднебольшим деревянным домом, обнесенным старым, покосившимся забором.
— Его я тебе, если нев этот приезд, то в следующий обязательно подправлю! — на радостях пообещалВаня. — А дом — ничего! Вполне еще хороший!
— Да, что бы тыпонимал! Это не просто хороший, а самый лучший дом на земле! — воскликнулаЛена. — Правда, Стасик?!
— Еще бы! —согласился он.
Ведь благодаря этомудому они и познакомились, когда ему с Ваней было по двенадцать лет, а Лене итого меньше.
Чуть больше восьми…
Как все-таки, хотьэто и банально звучит для будущего писателя — одно оправдание, пишущего наисторические темы — быстро летит время!
В доме горело одноокно.
Стас вопросительнопосмотрел на Лену.
— С тех пор, как тыразрешил сделать этот дом гостиницей для паломников к могилке отца Тихона, онпочти никогда не бывает пуст, — объяснила она. — И, как я ни старалась, многоев нем изменилось. Да ты сам все сейчас увидишь.
— А мы пойдем, дажевходить не будем! — добавил Ваня.
— Но надо же все-такипредупредить, что хозяин приехал! — так и не в силах расстаться со Стасом,умоляюще попросила Лена.
Но терпение Ванииссякло окончательно.
— Это не КПП, всмысле, не контрольно-пропускной пункт, вход сюда всем открыт! — ужекомандирским голосом сказал он. — В крайнем случае, подумают, что он тоже паломник!
— Ну да, конечно, какже — Викукся заждалась! — нахмурилась Лена.
— Я, между прочим,тоже! — напомнил Ваня.
Лене только иосталось, что горько вздохнуть.
Она тоже хорошопонимала брата.
Незаметно от него онабыстро поцеловала Стаса в щеку и теперь уже под руку с братом, то и делооглядываясь, хотя, конечно, и не могла видеть своего любимого, пошла по самойкороткой дороге.
Стас проводил ихдолгим — пока они не скрылись за поворотом — взглядом и вошел в дом.
Бросил на знакомуювешалку вязаную шапочку.
Повесил куртку.
Огляделся…
В коридоре и на кухневсе оставалось почти по-прежнему.
Даже запахи были темиже.
Зато в родительскойкомнате…
Он даже не узнал ее,открыв туда дверь.
В ней — не иначе, каксо всего села сюда собрали — стояло так, что почти не было прохода, не меньшетрех диванов и пяти старых деревенских кроватей.
На одной из них сиделхудощавый высокий мужчина, читавший книгу.
Увидев Стаса, онвстал, вежливо поздоровался и, заметив, что тот собирается пройти дальше,сказал:
— Простите. Там —комната хозяина дома, и ее, как мне сказала девушка в очках, которая меня сюдавчера определила, разрешается занимать только, когда больше нигде нет места!
— А я и есть хозяин!— улыбнулся Стас. — Бывший, конечно.
И виновато добавил:
— Просто пошел тудапо старой привычке. Да и хочется, честно говоря, взглянуть, как там…
— А, ну тогда,конечно, конечно! Я ведь не знал — простите! — еще раз извинился паломник.
— Да ничегострашного… — пробормотал Стас.
Только теперь онпочувствовал, как устал…
Вошел к себе.
Не включая света,тяжело опустился на кровать.
Собрался сразураздеться и лечь.
И…
Так и подскочил отрадостного гортанного крика, идущего откуда-то со стороны окна:
«Добр-рое утр-р-ро!»
— Ой, простите! —извинился Стас.
Вернулся квыключателю.
Зажег свет.
Странно: никого.
«Добр-р-ое утр-ро!» —снова поприветствовал его тот же голос.
И только тут Стасувидел сидевшую на карнизе маленькую черную ворону.
Или большого грача.
Он не очень хорошоразбирался в орнитологии.
Но благодаря логикебыстро сообразил: грачи прилетают весной.
Картина еще такаяесть: грачи прилетели.
До весны еще далеко.
И значит, это —ворона.
Только какая-тостранная.
И, вроде бы, какнемного горбатая.
«Добр-рое утр-р-ро!»— уже словно слегка разочарованно в третий раз сказала ворона.
— Так вечер вродеуже, и даже ночь! — усмехнулся Стас. — Залетела, что ли, сюда по ошибке? Ну,давай я тебя выпущу!
Он открыл окно, вкоторый сразу рванулся морозный воздух, но ворона и не думала воспользоваться егопредложением.
Наоборот, подаласьеще дальше к углу.
Стас подошел ближе иувидел, что на подоконнике лежала пустая миска и банка из-под консервов, на днекоторой была вода.
— Ах, вот оно что, —понял он. — Да ты, стало быть, домашняя? Или, как правильнее будет сказать —ручная! И, наверное, хочешь есть и пить? Не беда, сейчас принесем!
Он прошел вродительскую комнату.
Спросил у паломника,нет ли здесь на кухне чего-нибудь съестного.
Нет, не для него.
А для птицы.
Да не синички —вороны!
Тот дал ему хлеба ирыбы.
Стас накрошил все этов миску.
Наполнил банку водой.
И, принеся в своюкомнату, поставил на подоконник.
Ворона тут жеподлетела к нему.
Еду онадемонстративно обошла стороной.
Зато пила долго ижадно.
Тогда Стас сам взялкусочек рыбы и протянул ей:
— На, ешь!
Но ворона решительноотвернулась от еды и снова взлетела на карниз.
— Ишь ты какая —гордая! — покачал головой Стас. — Ну ничего, проголодаешься, сама все склюешь!
Он снова хотелвыключить свет.
Но передумал иогляделся вокруг.
Да, права была Ленка:если к столу и кровати тут ничего не добавилось, то стены, действительно,благодаря усердию паломников стало не узнать.
Все они были завешаныбольшими и маленькими иконами, вырезками из журналов с изображением монастырей,церквей и портретами старцев…
С текстами молитв…
— Когда-то под ними,— усмехнулся Стас, — висели следы моих поисков смысла жизни.
После того, каквпервые придя к ним знакомиться, бывший крупный чиновник на пенсии, ближайшийсосед Григорий Иванович сказал, что главное в жизни — это власть, Стас вырезал— откуда только смог — фотографии президентов, генералов и других людей,обладающих этой властью.
Тоже сталвырабатывать ее в себе.
И, по-своему, развечто не молился на них…
Следующий гость —дядя Андрей, огромный мужчина, работавший на бойне, а затем ставший жалкиминвалидом после инсульта, убедил Стаса, что нет ничего лучше, чем вкусно есть инаслаждаться всеми благами жизни. От чего его, и как впоследствии не напрасно,всячески пытался отговорить отец. Но дядя Андрей и слушать тогда не захотел, зачто потом и расплатился здоровьем.
Новых вырезок беседас ним не прибавила, но направление мысли Стаса тогда несколько изменилось.
Затем здесь побывалолигарх Игорь Игоревич — отец Ника, бывшего тогда безнадежным наркоманом,которому не смогли помочь миллионы и миллиарды отца, и которого избавил от этойсмертельной зависимости своею дерзновенной к Богу молитвой и любовью отецТихон.
После отъезда ИгоряИгоревича на стене появились вырезки из газет с курсами доллара и других валют,интервью с известными бизнесменами.
А Стас решил, что всевместе: власть, деньги и развлечения с удовольствиями и составляют настоящийсмысл жизни.
Все это неожиданноперечеркнул директор местной школы Юрий Цезаревич. Бывший тогда яростныматеистом — это потом, едва не погибнув жуткой смертью, он обрел веру — онуверенно заявил, что смысл жизни заключается в том, чтобы ставить после себяблагодарную память потомкам.
Как, например,великие поэты, писатели, ученые, актеры…
Или — просто скромновоспитавшие детей, проложившие новую дорогу, посадившие деревце люди…
Стас тщетно пыталсявыведать, а каково же тогда всем им самим после смерти жить в этой памяти?
Чувствуют ли они хотьчто-то?
Сам он тогдапанически боялся смерти, даже затыкал себе уши, чтобы не слышать своих мыслей оней…
Но тут, под влияниемЮрия Цезаревича, она властно напомнила о себе: и все эти только что вожделенные— власть, слава, деньги сразу потускнели, стали бессмысленными и никчемными.
Ибо всё когда-то,стань ты хоть диктатором всей земли и самым богатым человеком на свете, должнабыла перечеркнуть смерть.
Поэтому этот заданныйвопрос был для него самым главным.
Можно сказать,последней надеждой.
И важнее его не былоничего на свете!
Но вразумительного ответаот поспешившего переменить тему разговора Юрия Цезаревича на это непоследовало.
Зато, на всякийслучай, на стене появились портреты Пушкина, Циолковского, маршала Жукова, ЮрияГагарина, отца медицины Гиппократа (которого он переделал из изображения скульптурногобюста какого-то римского императора) или… наоборот — уже и не вспомнить…
А, впрочем, почемуэто не вспомнить?