За снежным бруствером обочины барахталось что-то похожее на крупную собаку или поддельного медведя. Вернее, человека в ростовом костюме медведя.
Насыр остановился, чуть не доезжая, и выскочил из машины.
Не было никакого ростового костюма, но человек был. Женщина в просторной бежевой куртке, распахнутые полы которой и сбивали с толку, как и заснеженные уже волосы, болтавшиеся не в такт ветру.
Женщина пыталась выбраться на дорогу через снежный вал, отделявший асфальт от заснеженного поля. Ни перелезть поверху, ни пробиться насквозь сил у нее не хватило. Она тыкалась в снежные комья головой и плечами, застывала и тыкалась снова, оставляя темные пятна.
Что за женский день сегодня, подумал Насыр с отчаянием. И почему с каждой женщиной всё хуже и страшнее? Наверное, так в жизни устроено. Но почему именно сегодня все это началось — вместо салатов и плова в семейном кругу?
Он прыгнул на бруствер и ухватил женщину под мышки. Женщина немедленно обмякла, став неподъемной. Насыр напрягся было, стараясь не обращать внимания на слишком сильный и сладкий запах духов, но тут же одумался. Дерганья и перетаскивания могут разодрать что-нибудь надорванное или еще как-то повредить. Он осторожно разжал руки, так, чтобы женщина не уткнулась носом, вернулся, не чувствуя снега в ботинках, к машине, сдал еще и, покряхтывая, загрузил женщину на переднее сиденье.
Насыр выпрямился, подождал, пока из глаз уйдет белесая пелена, и осмотрелся.
Фиолетовая корма торчала из снежного поля в полусотне метров. Кривой след, продранный спорткаром, уже затягивало пушистым слоем, как грядку укрывным текстилем.
Насыр сел за руль, подъехал к точке, в которой жирный и кривой тормозной след нырял в помятый бруствер, выскочил из машины и побрел как мог быстро по небрежно взрытой полосе, увязая сперва по колено, потом по бедро.
Водитель спорткара, насколько понял Насыр, впрямь попытался пройти повороты на полной скорости. Это было опасной ошибкой. Еще сильнее водитель ошибся, дав по тормозам, причем дважды. Сперва, когда машину занесло — и в результате спорткар, потеряв управляемость, пошел юзом. Второй удар по тормозам заставил спорткар, подпрыгнув, улететь с трассы в заснеженное поле. И это тоже можно было бы пережить — кабы снег не скрывал то ли валун, то ли прикопанный бетонный блок, в который спорткар и врубился на полном ходу.
В этом водитель был, конечно, уже не виноват. Но кучка мелких оплошностей и ошибок часто складывается в беду, которая сжирает и совсем непричастных.
Насыр не стал изучать препятствие, остановившее спорткар со смертельной бесцеремонностью. Он сразу прогреб к водительской двери и заглянул, смахнув снежинки, через стекло, нижняя рамка которого застыла вровень с уровнем сугроба, — спорткар засел с сильным креном на нос и левый борт.
Стекло было как экран древнего телевизора с издыхающей лучевой трубкой: трудно понять, что он показывает, а что отражает. В салоне темно, вокруг смеркается, к тому же мешают отражения снежного поля и собственных плеч, а еще сильнее — белесая пелена утомления, снова растянувшаяся вдоль глаз. Насыр нашарил и рванул ручку двери — та не шелохнулась, — проморгался и снова прильнул к стеклу.
За стеклом светлые, темные и совсем черные пятна и полосы шевельнулись, сложившись в четкую картинку. Матовый чехол, растянутый поверх руля и приборной доски, был подушкой безопасности, поблескивающая округлость на ней — бритым виском водителя, неловко уткнувшегося в подушку свернутым носом и правой скулой, а лениво шевелящиеся змейки на округлости — струйками крови.
— Э, брат, ты жив?! — заорал Насыр, стуча в стекло.
Подушка, висок и краешек век в тени еле заметной глазницы, кажется, затрепетали — возможно, от стука. И что-то шевельнулось в глубине салона.
Насыр вгляделся и вроде бы разглядел еще одно лицо, странно знакомое, похожее на след снежков в темном холодном углу.
Оно слегка качнулось, вроде как кивая, и голова водителя тоже слегка качнулась, будто соглашаясь, и тут же шевельнулись плохо различимые плечи и шея, обмякая, а кожа на лбу и скуле будто обвисла, а под глазом, наоборот, чуть втянулась и пожухла, как лепестки сорванной позавчера ромашки.
Насыр бывал на похоронах и видел аварии со смертельным исходом. Он знал, что мертвый человек совершенно не похож на живого. Этот стал мертвым.
Мертвых следует помнить, но заботиться надо о живых.
Насыр развернулся, обошел машину с кормы и добрел до пассажирской двери. Она была приоткрыта, снег вокруг изрыт и закапан темным. Пятна неравномерным пунктиром сопровождали широкую неаккуратную борозду, криво уходящую к дороге. Не отвлекайся, напомнил себе Насыр и присел перед щелью, чтобы вытащить пассажира с лицом, похожим на пятна снежков.
Пассажира на переднем сиденье не было.
Насыр попробовал рассмотреть через небольшое стекло, полузанавешенное чем-то изнутри, задний диван, которого в спорткаре может и не быть, ничего не разглядел и, пыхтя от напряжения, попытался просунуться в приоткрытую дверь. Никого там больше не было — только водитель, безнадежно мертвый даже в этой проекции, похожие уже не на чехлы, а на мешки из-под муки подушки безопасности, обвисшие поверх бардачка и боковой стойки, полутьма и неприятный дымно-сладкий запах. Насыр даже не успел насторожиться — понял, что это смесь парфюма, мужского и женского, с перегаром и вонью пиропатронов, которыми выстреливаются подушки безопасности.
— Есть тут кто? — спросил Насыр на всякий случай, просунул руку за спинку кресла и пошарил вслепую.
Рука почему-то опять заледенела, а когда Насыр подался назад, заледенел и затылок. Как будто на него легла ледяная ладонь, длиннющая и узкая. Белая.
Насыр выпрямился так торопливо, что едва устоял на ногах, — а на миг даже показалось, что не устоял он, а с легкостью китайского акробата ушел в заднее сальто. Насыр качнулся, чтобы утвердиться попрочнее, и глаза резанула белая пустота, распростертая во все стороны, как будто он все это время бродил по фантастическому лабиринту из ледовых экранов, занятых изображением высокой четкости, и вдруг их разом выключили.
Белую пустоту прорезала лишь тонкая нить, уходящая в бесконечность впереди, странная, вроде черная, но иногда вспыхивающая огнем то ли алым, то ли фиолетовым, и почему-то не теряющаяся из виду по мере удаления, а одинаково хорошо различимая и там, где по-хорошему должен находиться горизонт, и здесь, в своем начале. Насыр опустил глаза, чтобы понять, где, собственно, начало нити, и обнаружил, что не дышит. Нить выходила у него из груди, из застежки-молнии, между желтыми зубчиками которой и была зажата. То есть начиналась. Или не начиналась, а прошивала Насыра насквозь.
Насыр осторожно повернулся, чтобы проверить, охнул от острой боли в затылке и неловко повалился в снег.
Он задрал голову, некоторое время соображая, что случилось, поспешно отвернулся от мертвого человека в машине, единственного и никем не сопровождаемого, потому что другой человек смог доползти до обочины и был подобран Насыром, который теперь валяется в борозде, проделанной этим человеком, и зря теряет драгоценное время. И свое, и, что хуже, отведенное на спасение того человека. Той женщины.
Насыр вскочил и торопливо побрел к машине, почти уверенный, что, пока ловил глюки в снегу, та женщина умерла.
Она не умерла.
Она была неподвижна, бледна и окровавлена, она полулежала в той же неудобной позе, в которой Насыр ее оставил, она еле дышала полуоткрытым ртом, неглубоко и часто, точно всхлипывая. Но была жива.
— Сейчас, — пробормотал Насыр, укладывая ее поудобнее и пристегивая под раздражающее щелканье аварийки. — Сейчас поедем, потерпите.
Женщина была немолодой, но красивой и ухоженной. Это не мешали заметить ни огромная гематома, закрывшая глаз, ни густые потеки крови на лбу, губах и подбородке. Одежда, заляпанная и истерзанная, стоила, наверное, как машина Насыра. Не говоря уж о кольцах, цепочках и прочих финтифлюшках, массивных и блестящих, которыми женщина была увешана на манер елки.
В гости торопились, праздновать, с сожалением подумал Насыр, обегая машину и усаживаясь за руль. Наряжались, прихорашивались, хлопнули на дорожку для настроения — от женщины тоже попахивало, — подарки в багажник, небось, загрузили, притопили, в меня чуть не врезались, и не только в меня, наверное, — и что? В гости не приедут, муж погиб, жена, если выживет, то для того, чтобы горевать месяцами, если не годами. А родне каково придется? И тем, к кому в гости мчались? Испортили праздник.
Так, что за ерунда в башку лезет, рассердился на себя Насыр. Главное, чтобы жива осталась, остальное пережить можно. Все можно пережить, кроме собственной смерти.
— Едем уже, сейчас, — успокоил он женщину, вызвал в телефоне Камолу, смахнул дворниками порошу со стекла, посмотрел в зеркала, трогаясь, и обмер, краем глаза заметив позади овал вроде следа от снежков.
Насыр моргнул. Нет, не след снежков это был, а лицо бледной девушки в пальто. Она так и сидела сзади, терпеливо и неподвижно. А Насыр про нее совершенно забыл.
— Простите, тут видите же… Сейчас… Камола, салом!
Он торопливо объяснил ситуацию и обещал прибыть, Бог даст, в течение двадцати минут, если не случится пробок. Точнее сказать было невозможно: навигатор по-прежнему открывался через раз и исходил из того, что находится то ли на Новой Земле, то ли в Антарктиде, — и Насыр, так и не сподобившийся вытряхнуть снег из ботинок, отчасти его понимал.
Белое лицо в зеркале шевельнулось, и женщина справа задышала чуть чаще и надрывней.
То есть они обе тут сидели, пока Насыр нарезал вокруг спорткара, одна чуть живая, другая как неживая — и… что? Просто сидели, и всё? Жуть.
— Постараюсь успеть, скажи, чтобы тоже успели, — завершил разговор Насыр, не отвлекаясь на отбой. Камола сама сбросит, не первый год за таксистом замужем.
Он повел плечами, чтобы снять напряжение, сцепившее его с рулем слишком жесткой рамкой, притопил до предельно возможных ста десяти и неторопливо заговорил, сам не совсем понимая, по-русски или по-узбекски — и с кем именно: