— Вах! И тебе не стыдно, Самсон, говорить такие вещи при женщине и ребенке?
— Подожди, Мария, — снова отмахнулся от нее папа. — Во-первых, Датико уже не ребенок. А во-вторых, можно подумать, будто ты никогда не знала, что такое мужские штаны. Слушай, Самсон, а так ли это важно, чтобы у Датико спереди брюки были на пуговицах? Нельзя ли ему без этого как-нибудь обойтись?
— Не знаю, Вано, — серьезно ответил дядя Самсон, — не стану давать тебе советы. Лучше пусть твой сын примерит эти брюки, а ты сам решай, достойны они фамилии Леванидзе или нет.
— Хорошо, — согласился папа, а дядя Самсон стал копаться пЬд прилавком и наконец вытащил оттуда что-то красное.
Тут я понял, что они в самом деле хотят купить мне женские брюки, и заорал:
— Скорее свинья дедушки Георгия будет мычать, как корова, чем я надену эти штаны1
— Что-о? — тихим шепотом спросил папа. — Я что-то плохо расслышал. Повтори, пожалуйста, сыночек, еще раз, чтобы я понял как следует.
— Датико, мальчик, — сказала мама, — не огорчай отца.
— Но ведь они женские!!!
— Ну и пусть! — вскинулся папа. — Ты сначала научись уважать старших, а потом уже проси, чтобы на твоих штанах сделали прореху. Примеряй, тебе говорят, или я не знаю, что сделаю!
А поскольку папа мог сделать все что угодно, мне пришлось снять свои джинсы со словом «Техас» на одном месте и натянуть красные брюки. Они были узки у меня в поясе и еле доходили до щиколоток.
— Ну, как? — спросил папа, разглядывая меня со всех сторон. — Тебе нравится, Мария?
— Они лучше, чем старые, — уклончиво отозвалась мама. — Но, по-моему, слишком яркие. Ведь все быки будут гоняться за нашим Датико, когда он пойдет по деревне.
— Да, — согласился папа, — на этот раз ты права. Извини, Самсон, но они нам и в самом деле не подходят. Нет ли у тебя других каких-нибудь брюк?
— Прямо не знаю, — задумался дядя Самсон. — Есть у меня, правда, еще одни брюки, но они уж точно вам не понравятся.
— Они снова без прорехи? — спросил папа.
— Нет, Вано, в этих штанах все правильно.
— Так в чем же дело,_Самсон?
— Они продаются в комплекте.
— В комплекте? — спросила мама. — С чем?
— С пиджаком.
— Так, значит, это целый костюм? Слушай, Самсон, мы хотим купить Датико шта-ны. Понимаешь? Одни штаны, без пиджака!
— А ты что думаешь, — вышел из себя продавец, — я сам их шью? Одни штаны он хочет! Сегодня одни штаны, завтра один пиджак, а послезавтра один ботинок вместо двух!
— А хоть бы и так! Ты должен удовлетворять мой спрос!
— Смотри, какой умный! — зло засмеялся дядя Самсон. — Недаром говорит старый Георгий: пусть Вано Леванидзе и скромен, но зато он глуп, как полено!
— Так-так, — позеленел папа, — сегодня мы будем кушать свиные купаты. Приходи, Самсон, не пожалеешь.
— Разве у тебя есть свинья, Вано?
— Нет, но свинья есть у старого Георгия. Я ее зарежу.
— Не надо, — сказал дядя Самсон. — Лучше купи сыну целый костюм, и пойдем спрыснем его моим молодым вином!
И тогда папа неторопливо закурил новую папиросу «Казбек», отсчитал деньги, мама взяла костюм, и мы пошли к дяде Самсону домой.
А назавтра я сказал:
— Мама, дай мне новые брюки, я пойду играть в футбол.
— Вах! — всплеснула руками мама. — Датико, мальчик, что ты говоришь? Не успел отец купить тебе выходные штаны, а ты уже хочешь извозить их в пыли, играя в ненормальный футбол? Лучше ходи, в чем ходил!
И тогда я надел свои замечательные джинсы со словом «Техас» на одном месте и побежал к ребятам.
Фельетоны
ОРЕШКИ В САХАРЕ
Детектива не будет.
Не будет заковыристого сюжета, эффектной поножовщины и обезглавленных трупов. Рецидивист-эпилептик не будет косить обыкновенных граждан из станкового пулемета. Инспектор уголовного розыска, этот гений дедуктивной мысли и титан интуиции, не будет гнаться за преступником на подводной лодке. Увы, читатель! Тебе этого не дождаться.
Да, правонарушение совершилось. И виновные попытались скрыться, но им это не удалось. И на место преступления выезжал следователь, который нашел оторванную пуговицу и приобщил к делу в качестве улики. Однако развлекательного детектива не будет. Все намного серьезнее.
…На дворе стоял февраль двадцатого века.
С утра Антон протирал брюки в школе. На математике таблицы Брадиса листал, на литературе нравственной чистотой Наташи Ростовой восхищался, на истории моральный кодекс строителей коммунизма штудировал. Короче, выполнял государственную программу в меру способностей и ничем от своих друзей-девятиклассников не отличался.
Отличие началось позже. В то время как одни потащились в кино, другие на стадион, третьи принялись за уроки, Антон потопал на пищекомбинат. Когда его потом спросили: «Зачем?» — он просто и без выкрутасов ответил: «За орешками в сахаре». Нет, конечно, баловаться орешками никому не запрещено, особенно если тебе шестнадцать. Но обычно люди покупают их в магазине. Так уж повелось. Но о таком способе приобретения сладостей Антон как-то запамятовал. Потому что на пищекомбинате у него работал свой человек.
Своим человеком был Жигайлов. В школе он никогда не был ни отличником, ни хорошистом. На учителей плевал, на общественность тоже. И поэтому день вручения ему свидетельства о восьмилетнем образовании вылился для всего педагогического коллектива в светлый праздник. Выйдя из школы на прямую жизненную дорогу, Жигайлов поставил задачей как можно скорее с нее свернуть. Его не пускали. И журили (производственный коллектив) и грозили (отделение милиции). Дескать, такой молодой, 17 лет, а уже пьяница, и похулиганить не дурак, и даже угон автотранспорта совершил. Покаянно кивал на это Жигайлов, клялся положить конец пакостям, в светлом порыве даже заявление в комсомол написал. Только рассмотреть это заявление уже не успели…
Итак, Антон пришел на пищекомбинат. Там он встретил своего одноклассника Петьку, который тоже после праведных школьных трудов искал истину в козинаках, косхалве или, на худой конец, в мармеладе.
Свой человек Жигайлов оказался уже крепко поддамши. Он встретил друзей на широкую ногу — отвалил мятую трешку и послал сбегать в палатку за выпивкой. Потом они выпили. Потом Жигайлов украл из цеха пакет с долгожданными орешками и преподнес девятиклассникам. Девятиклассники, боясь караульного на проходной, сиганули через забор. А свой человек Жигайлов вышел с территории свободно.
Так было совершено первое преступление.
На улице они встретились.
— Куда двинем, отцы? — поинтересовался Петька, лакомясь сладостями.
— А все одно! — глубокомысленно ответил Жигайлов. — Пшли вперед!
И они пошли вперед, к кладбищу. Возле которого из автобуса вышла девушка. Она поежилась от вечернего февральского мороза и уткнула подбородок в воротник пальто.
— Приколемся? — предложил Петька.
— Эт можно, — одобрил Жигайлов. Они загородили ей дорогу.
— Не скажет ли птичка, который час? — пьяно расплылся труженик пищевой промышленности.
— Не знаю. Пустите.
— А может, вам сумочку поднести, герцогиня?
— Я же сказала: пустите! — и она, обогнув трех друзей, быстро пошла по пустынному кладбищу вдоль бетонного забора.
Но не таков был Жигайлов, не привыкший, чтобы им пренебрегали. Злобно сплюнув, он устремился за девушкой и толкнул ее в снег. Девушка закричала. А Жигайлов начал срывать с нее одежду.
Петька с Антоном не стали сторонними наблюдателями. Оба девятиклассника прервали поглощение орешков в сахаре, побежали к Жигайлову и… начали ему помогать. И казалось, что на дворе стоял не двадцатый век, а каменный, примитивно-жестокий.
Но тут на тропинке показались прохожие, и три мужских сердца сжались от животного страха.
— Атас! — закричали три искаженных от ужаса рта, и шестеро пяток замелькало в густеющих сумерках.
Жигайлов упал. Его схватили и доставили в милицию. Свой человек, ни минуты не сомневаясь, сообщил имена друзей.
Вот и все. Не бог весть какое дело из уголовной практики. И заковыристого сюжета нет, и виновные признались полностью, и обвинительная статья найдена справедливо. Только не укладывается это простое дело в наше сознание. Только поражаешься душевной черствости трех парней, мальчишек. Кто они? Акселераты? Дети, не отдающие отчета в собственных поступках?
— Я знал, что это преступление, — сказал на допросе Антон.
— И я знал, — сказал Петька.
— И все-таки помогали Жигайлову?
— Помогали, — ответили они. — По дружбе. Боялись его упреков.
Да, полуграмотный Жигайлов был отличным другом, в особенности Антону, который кончал музыкальную школу. Еще бы! Жигайлов пил, как лошадь, и ругался, словно извозчик. Казалось, этот сверхчеловек может все. Захотел выпить на территории комбината — и выпил. Захотел украсть сладости — и украл. Захотел оскорбить человека — и оскорбил. Вот это молодчик! И пацанам казалось, будто Жигайлов — это олицетворение свободы. Раскрепощение от родителей, школы, учебников и всяческих правил.
Суд вынес частное определение в адрес директора школы за слабую воспитательную работу. Но только ли директор, редко ставивший в свое время Жигайлова в угол и не сумевший охватить Антона хоровым кружком, а Петьку — вовлечь в выпуск стенной печати, виноват в том, что произошло?
Может быть, что-то устарело в ряде постулатов нашей педагогики, если школа и учебники кажутся скучными и однообразными, а жигайловы с их ложными установками становятся светом в окошке?
Докопаться до истины тут — ох, как сложно! Но докопаться необходимо.
ставивший в свое время Жигайлова в угол и не сумевший охватить Антона хоровым кружком, а Петьку — вовлечь в выпуск стенной печати, виноват в том, что произошло?
Может быть, что-то устарело в ряде постулатов нашей педагогики, если школа и учебники кажутся скучными и однообразными, а жигайловы с их ложными установками становятся светом в окошке?