Перед отъездом мне удалось в последний раз в жизни встретиться с Хоанг Ван Тху. Встреча произошла на кладбище Куанг Тхиен на дороге Ханой-Ха Донг. Я вошел на кладбище в сгущающихся сумерках. Навстречу мне шел человек в длинном черном халате: это был Тху, который ждал меня.
Ту сказал: «Надо готовиться к партизанской войне. Сейчас японские фашисты собираются оккупировать Индокитай, поэтому есть вероятность, что здесь высадятся войска союзников. Наше революционное движение должно иметь вооруженные силы. Мы должны всесторонне подготовиться, чтобы вовремя начать партизанскую войну».
Перед тем как расстаться, Ту сказал: «Когда поедешь за границу, возможно, встретишь Нгуен Ай Куока. Постарайся получить информацию о деятельности Лиги угнетенных народов Восточной Азии».
На той неделе я преподавал в пятницу, чтобы иметь свободные субботу и воскресенье. Тогда в понедельник утром, когда стало ясно, что я пропал, я уже был бы далеко от Ханоя. 3 мая 1940 года в 5 часов вечера, после уроков, я отправился прямо к Большому озеру, как на прогулку или на обычное занятие. На дороге Ко Нгу меня ждала товарищ Тхай с маленькой Хонг Ань на руках. На прощание мы выразили надежду, что еще встретимся на подпольной работе, когда она сможет отдать своего ребенка на чье-то попечение. Мы и не подозревали, что встречаемся в последний раз. Я окликнул рикшу, который медленно двигался в мою сторону. Рикша, запряженная товарищем Минхом, отвезла меня в Хим на окраине города, как и было заранее оговорено.
На следующий день мы с Фам Ван Донгом сели на поезд до Лао Кай на станции «Конец моста». За время пути нам пришлось дважды спускаться, когда поезд досматривали. Был сезон дождей. Реки были вздуты. В Лао Кае мы переправились через реку Нам Ти на бамбуковом плоту на китайскую территорию. Оттуда мы с Фам Ван Донгом сели на поезд до Куньмина. Этот этап нашего путешествия был еще более сложным. Как только мы видели железнодорожников и полицейских, садившихся в поезд для досмотра в дальнем конце состава, мы незаметно перемещались за ними. Наконец мы добрались до Куньмина.
В Куньмине нам удалось связаться с Фунг Чи Кьеном и Ву Анх, которые вели там революционную работу. Нам сказали, что для принятия решения необходимо дождаться Вуонга.
В то время наши товарищи в Куньмине поддерживали тайные контакты с местным отделением компартии Китая. Благодаря помощи китайских товарищей мы смогли обустроить свое помещение, получить в свое распоряжение книги и бумаги, организовать связь и т. д. Конечно, действовать приходилось очень скрытно, чтобы не попасть в поле зрения гоминьдановской клики, чтобы на нас не покушались. Жизнь в нашей каморке была очень тяжелой. Мы должны были заниматься маркетингом и приготовлением пищи. Когда подошла моя очередь, я готовила так плохо, что с того дня мне поручали только мыть посуду. В ожидании Вуонга мы охотно учили китайский язык.
Я не спрашивал, кто такой Вуонг. Внутренне я смутно представлял себе этого человека, вспоминая слова Тху, который говорил мне в Ханое, что я могу встретить Нгуена Ай Куока.
В то время для молодежи нашего времени Нгуен Ай Куок стал идеалом, предметом наших мечтаний. В 1926–1927 годах, когда студенческое движение в Хюэ развивалось под большим влиянием русской и китайской революций, мы часто созванивались с Фан Бой Чау‡ в Хюэ, куда он был привезен из Ханоя и находился на принудительном содержании. Часто он рассказывал нам о событиях в мире. На стенах его дома висели портреты Сунь Ятсена, Ленина, Сакьямуни. Мы были из той молодежи, которая так жадно ищет истину. Но больше всего нас волновали перешептывающиеся среди студентов истории о революционере Нгуен Ай Куоке. Однажды Нгуен Хоа Ван достал неизвестно откуда брошюру «Колониализм под судом», написанную Нгуен Ай Куоком. Мы передавали ее из рук в руки. Обложка брошюры также была напечатана арабской вязью. Впервые прочитанная книга, обличающая колониализм, внушала нам столько ненависти, приводила в восторг. Позже до меня дошло много интересных историй о Нгуен Ай Куоке. Некоторые из моих друзей рассказывали их с таким же воодушевлением и энтузиазмом, как если бы они сами видели Нгуен Ай Куока, издающего «Ле Париа» в Париже или путешествующего по миру. Нгуен Хоа Ван даже показал нам размытую фотографию Нгуен Ай Куока в меховой шапке. Но при нашем активном воображении и почитании этого человека для нас это был четкий образ преданного и благородного революционного юноши.
После того как в 1927 г. в Хюэ студенты вышли из школы, я был отчислен из школы и вынужден был уехать в родную деревню. В то время студенческое движение в Хюэ также поддерживало контакты с революционными организациями за рубежом. Многие, в том числе и я, решались на выезд из страны, но трудности мешали. Однако мы не теряли надежды и ждали благоприятного случая. А я тем временем уехал в родную деревню. Однажды ко мне пришел Нгуен Чи Дьеу, мой близкий друг по Хюэ, рассказал о политической ситуации и принял меня в члены партии Тан Вьет, целью которой было осуществление «сначала национальной, а затем мировой революции». Дьеу вручил мне книгу о коммунизме на французском языке, брошюру Всемирной лиги угнетенных народов, изданную в Брюсселе, и документы о Кантонском совещании, в том числе речь Нгуен Ай Куока. С этими документами я отправился в поле, забрался на дерево и стал их читать. Можно сказать, что со страниц книги интернационалистские идеи становились для меня все яснее и яснее и постепенно прививались мне, и каждая страница книги была очень мощной вдохновляющей силой. Через некоторое время я вернулся в Хюэ, но не для того, чтобы возобновить учебу, а для того, чтобы вести подпольную деятельность в качестве члена партии Тан Вьет. Здесь Фан Данг Луу, только что приехавший из Кантона, рассказал нам много историй о Нгуен Ай Куоке.
Генерал Зяп на позициях
Но не только в те ранние годы моей революционной жизни имя дяди было мне знакомо. Позже, во времена демократического движения в Ханое, когда я писал для «Notre Voix» («Наш голос»), официального органа партии, выходившего на французском языке, в редакцию часто приходили статьи за подписью «П.К. Линь», присланные из-за границы в качестве материала для газеты. Эти напечатанные на машинке статьи мы внимательно перечитывали снова и снова, так как знали, что они написаны товарищем Нгуен Ай Куоком. В них дядюшка высказывал свое мнение о широком демократическом фронте, о международной ситуации, об опыте китайской революции. Каждая из этих статей начиналась предложениями, ловко привлекающими внимание читателя: «Если бы я был вьетнамским революционером, я бы…» или «Если нужно представить енаньский опыт китайской компартии, то даже толстой книги не хватит, чтобы изложить его полностью, здесь я хотел бы дать лишь краткое изложение…».
Все эти образы, идеи, все задания, которые я выполнял в то время, до сих пор свежи в моей памяти. И до того дня, когда я должен был встретиться с Вуонгом, я надеялся и был уверен, что это сам Нгуен Ай Куок, особенно когда вспоминал слова Ту, когда уезжал из страны. Все это вызывало во мне нетерпение.
Был уже июнь, середина лета в Куньмине. Однажды Фунг Чи Киен попросил меня поехать с ним в Цуй Ху, где нас ждал Вуонг. Мы неторопливо шли по берегу Цуйху и наткнулись на худого мужчину средних лет в костюме европейского образца и серой меховой шапке. Киен представил его мне как «товарища Вуонга». Я сразу узнал в нем Нгуена Ай Куока. По сравнению с фотографией, которую я видел, он был гораздо активнее, бодрее. И по сравнению с тем, каким он был двадцать лет назад, он был таким же худым, с той лишь разницей, что в то время он был молодым и не имел бороды. Я до сих пор помню, что при встрече с ним у меня не возникло никаких особых чувств, как я и ожидал, кроме того, что я нашел в нем ту простоту манер, ту ясность характера, которые впоследствии, когда я работал рядом с ним, оказывали на меня такое же влияние. При первой же встрече он оказался очень близко ко мне, как будто мы были старыми знакомыми. Я подумал, что такой великий человек, как он, всегда прост, настолько прост, что в нем нельзя найти ничего особенного. Но, тем не менее, меня поразило то, что он использовал много слов, характерных для центрального Вьетнама. Я никак не ожидал, что человек, так долго пробывший за границей, до сих пор говорит на диалектах родного края с особым акцентом.
Вуонг, Киен и я разговаривали, медленно прогуливаясь по берегу Тсуй Ху, как и многие окружающие нас люди, ищущие свежий воздух. Он расспрашивал о нашем путешествии, о трудностях, с которыми нам пришлось столкнуться. Он спрашивал о Демократическом фронте и о движении внутри страны в последнее время. О революционной работе он сказал: «Хорошо, что вы приехали, вы здесь очень нужны». Я не забыл спросить его, как и предполагал Ту, о Лиге угнетенных народов. Он ответил: «Вопрос действительно важный, но для ее организации еще не созрели условия».
На этом мы расстались. После этого я довольно часто встречался с ним вместе с Фунг Чи Киеном, Ву Анхом и Фам Ван Донгом. Он часто говорил о ситуации в мире, подробно анализировал положение в Китае, войну китайского сопротивления против японцев. Особый акцент он сделал на двуличной позиции Гоминьдана, который внешне сотрудничает с Компартией Китая в борьбе с японцами, а на самом деле стремится ее уничтожить. Великая задача китайской компартии – объединить все антияпонские силы нации. Что касается Гоминьдана, то она также должна объединиться с ним, стремясь привлечь на свою сторону относительно прогрессивные элементы в его рядах для общей борьбы с японцами. Но единство должно сопровождаться борьбой с их ошибочными идеями и особенно бдительностью в отношении правых тенденций среди них, бдительностью в отношении про-японской группы и тех, кто склонен идти на уступки и прекращать борьбу.
Что касается нашей работы, то он сказал: «Вы поедете в Енань. Там поступите в партийную школу для изучения политики. Стремитесь изучать и военную технику».
На последующих встречах перед отъездом в Енань дядя снова и снова просил нас также изучать военную технику.