Гаяне как раз гостила у нас, и я подарил им обеим по платью, Гаяне черное, Рипсик бордовое, и вдобавок пышное боа из перьев того же цвета, которое можно было накинуть на плечи, платье оставляло их открытыми и очень шло Рипсик, потому что плечи у нее были женственные, покатые, изумительно красивые.
Одежды было еще много, особенно приобретенной в последние годы, был период, когда покупать вообще было нечего, все только черное и серое, а потом появились в продаже блузки наших эстонских фирм, яркие, с интересным рисунком, Рипсик всегда говорила, что у эстонцев или, вернее, у эстонок, хороший вкус, и во время скидок мы пополняли этими блузками ее гардероб, потому что Рипсик была женщиной в полном смысле слова, ее подруги рассказывали мне, как на защите диссертации, спустившись после выступления в зал, она первым делом у них спросила: «А нос у меня не блестел?» Это может показаться смехотворным, кандидат наук, и столько внимания своей внешности, но те же подруги рассказали мне и про то, как Рипсик, делая доклад, никогда не читала его по бумажке и даже не пользовалась заметками, ей этого не требовалось. В институте у них был преподаватель анатомии, постоянно повторявший, что этот предмет на «отлично» знает только Господь Бог, он, преподаватель, знает на «хорошо», а студент больше чем на «тройку» знать не может, так вот, после ответа Рипсик он вышел в коридор, ошеломленный, и признался: «Она знает анатомию лучше меня!..» Но, несмотря на образованность, Рипсик не стеснялась своей слабости ни к одежде, ни к обуви, особенно к обуви, ее у нее было великое множество на каждый сезон, она никогда не носила долго одни и те же туфли, утверждая, что, если их часто менять, они дольше продержатся, и она знала, что говорит, она была внучкой сапожника, наверняка дед научил ее тому, как ухаживать за обувью, Рипсик немало времени проводила в прихожей, вытирая и начищая туфли и ботинки, в том числе и мои, и сейчас я стыдился этого, я ведь мог и сам это делать, но ленился; правда, из-за радикулита мне было трудно наклоняться…
Наконец в дверях показалась Гаяне, и я пошел ей навстречу.
Часть третья. Борьба
Два врача стоят в палате у кровати больного. Один спрашивает другого:
«Ну что, коллега, будем лечить или пусть еще немного поживет?»
Из фольклора медиков
Но какой бы ни была психологическая подоплека болезни, существует же медицина — больницы, лекарства, врачи… Да, врачи — увы, они тоже люди и тоже порой допускают ошибки, халатность, небрежность… Рипсик была уверена, что ее судьба решилась уже тогда, когда Обормот пропустил очередной анализ крови. В последний раз, в декабре, все было в порядке, потом мы пережили череду стрессов, и, когда в конце июня пришли на прием, Рипсик даже немного побаивалась, не поднялся ли маркер, — но она вечно побаивалась, и я не обратил на это особого внимания. Обормот встретил нас в своем кабинете один, сестра почему-то отсутствовала, он попросил Рипсик раздеться, пощупал, как всегда, грудь и подмышку, традиционно произнес: «Удивительно, просто удивительно!» — а затем сообщил, что анализ крови сегодня сдать нельзя, потому что в больнице не работают компьютеры. Но как такое может быть, чтобы в клинике вообще остановилась работа? Рак же не насморк, к которому можно, да и то не стоит, отнестись легкомысленно. И что, направление на анализ нельзя написать от руки? У меня возникло подозрение, что у них просто кончились деньги, июнь — ведь это конец квартала и полугодия, так ли оно было, я не знаю, в любом случае Обормот собирался в отпуск и велел нам позвонить в начале августа, там посмотрим. Но когда я в назначенный срок позвонил — мы очень аккуратно выполняли все его предписания, — он назначил следующий визит на последние числа ноября. Почему я не запротестовал, разве я не знал, что именно анализ крови позволяет раньше, чем что-либо другое, обнаружить возвращение болезни? Знал — но я знал также, что есть человек, который должен знать это намного лучше, чем я, и если он говорит, что необходимость отсутствует, то…
А может, я промолчал, потому что нам предстояло прекрасное путешествие, Перуджа, Сполето, Рим, все это в одном туре, и я боялся, что, если что-нибудь не так, придется его отменить. В последние годы, после того как у Рипсик обнаружили рак, я старался ее свозить в разные замечательные места, прежде всего в Италию, мы оба любили эту страну, первая половина нашей жизни прошла за железным занавесом, позже мы тоже путешествовали нечасто, мы были не свободны в деньгах, и теперь я хотел, чтобы Рипсик все увидела, наших гонораров на это никогда не хватило бы, но я какое-то время назад получил неожиданный подарок, один родственник, которому понравился мой роман, завещал мне кругленькую сумму, и вот мы ездили и ездили — и кто же захочет променять такую интересную жизнь на ужасы лечения? Рипсик тоже не хотела, иначе она могла бы настоять, чтобы я напомнил Обормоту о его обязанностях, правда, настаивать было не в ее натуре.
Когда мы в ноябре явились на осмотр, дела уже были неважные, недавно снова отекла левая рука Рипсик, верный признак того, что рак воскрес. Обормот, увидев руку, засуетился и сразу сделал, наверное, еще одну ошибку, Рипсик спросила у него, не надо ли назначить новую биопсию, он в ответ буркнул: «Не хочу трогать». В этом был свой резон, биопсия — процедура неприятная и может вызвать активизацию болезни, но, как опытный врач, он должен был заподозрить, что новая опухоль — другого типа и гормональному лечению не поддастся, ведь Рипсик подозревала, хотя и не была онкологом, — он же лишь поменял одни гормональные таблетки на другие. Так было потеряно еще два месяца, и в январе, когда болезнь сделалась видна, что называется, невооруженным глазом, Обормоту уже не оставалось больше ничего, как назначить биопсию. Ее результаты оказались именно такими, каких боялась Рипсик, новая опухоль не зависела от гормонов, она была так называемой «трижды негативной» — знаю это точно, потому что после ошибки Обормота Рипсик нашим врачам уже не доверяла и мы проводили долгие часы у компьютера, вникая в суть ее болезни. На сайтах израильских клиник были размещены подробные описания всех вариантов рака груди, читая их, мы начали понимать, что у Рипсик, ко всему прочему, рак не просто «трижды негативный», но еще и воспалительной формы, что страшнее всего, раньше, когда такую опухоль сразу же оперировали, смертность составляла сто процентов, теперь пытались сперва улучшить ситуацию при помощи химиотерапии, и на нее Обормот и направил Рипсик, заодно от нее отделавшись, в больнице для каждого метода лечения были свои врачи, что Рипсик, кстати, весьма удивило: «Это же очень важно, чтобы врач видел развитие болезни с начала до конца!»
И все же еще неизвестно, как все пошло бы, если бы Обормот передал Рипсик хорошему специалисту, думаю, после той ошибки, что он сделал, человек с совестью именно так бы и поступил, но у Обормота была толстая кожа, на прощанье он мне сказал флегматично: «Ну так ведь до сих пор все шло как нельзя лучше» — и по его милости мы попали к одной молодой русской врачихе, для которой случай Рипсик оказался явно не по ее уму. Она даже не поняла толком диагноза, когда Рипсик спросила: «Разве у меня не воспалительная форма?» — она обронила: «Ну да, какое-то воспаление там есть». Но хуже всего было то, что она избегала внешнего осмотра, Обормот каждый раз приказывал Рипсик раздеться и рассматривал и пальпировал опухоль, Графиня же, как я про себя стал называть эту врачиху, смотрела только на свои ухоженные ногти, вид больной груди, вероятно, плохо действовал на ее нервы. Зачем она стала врачом?.. Рипсик жаловалась ей, что состояние груди, несмотря на химиотерапию или, возможно, даже в результате ее воздействия, ухудшается, но Графиня на эти жалобы не обращала внимания. И хоть бы с кем-то проконсультировалась! Рипсик рассказала мне, что раньше в каждой клинике работал профессор, курировавший трудные случаи, дававший квалифицированные советы, теперь эту должность, как мы поняли, упразднили — демократия, все врачи равны.
С необъяснимым упорством эта Графиня назначала некий препарат, от которого Рипсик, как она сама говорила, «ходила по стенке». Поняв со временем, что он не приносит никакой пользы, а только разрушает ее организм, Рипсик от него отказалась, и тогда Графиня вынуждена была собрать консилиум, который был должен, как мы поняли, заменить профессора. Там собрались разной масти онкологи, химиотерапевты и хирурги, и, что нас поразило, последние были все без исключения женщины. «Как может женщина отрезать у другой грудь, это же должна быть полная садистка!» — сказала Рипсик потом, я тоже этого не понимаю, медицинская профессия вполне подходит женщине, если это, например, педиатр, или физиотерапевт, или хотя бы семейный врач, но хирург, да еще в онкологии… Вели они себя как обычные женщины, говорили много и бессвязно, но среди этой, извините, стаи кур, решавших судьбу Рипсик, сидел один, только один, мужчина, высокий и стройный, напоминавший английского джентльмена (Обормот на консилиум не явился, наверное, боялся посмотреть нам в глаза), дождавшись, когда в кудахтанье возникнет пауза, он негромко заметил: «Можно попробовать карбоплатин».
Я напрягся — недавно я читал, что препараты платины иногда дают при диагнозе Рипсик хорошие результаты, — правда, «куры» на реплику внимания не обратили, и Рипсик назначили совсем другое лекарство, но я сам через некоторое время разыскал Джентльмена, и попросил его заняться Рипсик. И действительно, карбоплатин помог, на некоторое время развитие болезни остановилось. Если бы Рипсик попала к Джентльмену раньше, в самом начале рецидива, кто знает, может, удалось бы ее вылечить?
А тибетские пилюли, они что, разве уже перестали действовать? С этими пилюлями всегда было сложно, таможенные правила ЕС запрещали пересылать их по почте, на словах это делалось в интересах больных (чтобы они не глотали всякую дрянь), на самом же деле так защищались интересы западных фармакологических фирм. Нам привозили эти пилюли из Индии, я нашел там одну эстонку, Безумную Вдову, как я сам для себя ее прозвал, после смерти мужа она перебралась туда, в один из религиозных центров, и стала то ли индуисткой, то ли буддисткой, я толком не понял, я связался с ней по электронной почте, она оказалась чрезвычайно отзывчива и помогала нам, я оплачивал тибетской больнице через интернет-банк стоимость лекарств, больница посылала препараты по адресу Безумной Вдовы, а она просила какого-нибудь приехавшего эстонского туриста взять у нее пакет с пилюлями и привезти в Эстонию. Когда рука Рипсик снова отекла, я немедленно написал Безумной Вдове, но ответа не получил. Последний раз мы были в контакте прошлой зимой, какие-то препараты у нас тогда еще имелись, другие же кончились и нужны были новые, и тогда Безумная Вдова мне написала, что ни одного туриста нет, случилось это вскоре после выхода интервью Рипсик, я сразу не связал эти события, а потом заподозрил — кто знает, может, ей тоже не понравилось, что говорила Рипсик, и она подумала: я тут ей помогаю, а она еще нами недовольна? Как бы то ни было, я стал себя винить, что той же зимой не подыскал другого «транспортера», ведь мир открылся, и эстонцы с великой охотой принялись