И далеко не факт, что попавших в советский плен «хи-ви» непременно расстреливали. С тем же успехом их могли отправить в ГУЛАГ или мобилизовать в Красную Армию, испытывавшую острую нужду в «пушечном мясе». Неизвестно, сколько именно «хи-ви» попало в советский плен, и какова была их дальнейшая судьба.
После капитуляции остатков 6-й немецкой армии 2 февраля 1943 года в развалинах Сталинграда было найдено и захоронено 120 300 трупов немцев и 32 тыс. трупов красноармейцев (РГАСПИ, ф. 83, оп. 1, д. 19, л. 164).
Как делили победу
После того, как окружение 6-й армии было завершено и отбита попытка ее деблокады соединениями 4-й танковой армии Гота, речь шла уже только о том, чтобы пожать плоды победы, принять «лагерь вооруженных военнопленных», по меткому выражению командующего защищавшей Сталинград 62-й армии В. И. Чуйкова.
После победы в Сталинграде участвовавшие в сражении генералы начали «тянуть одеяло на себя». Каждый считал, что более других достоин славы победителя. При этом те генералы, которые участвовали в Сталинградской битве с первого дня, только себя считали «истинными сталинградцами». Многие из них враждебно относились к Рокоссовскому, считая, что он пришел «на все готовенькое» – добивать Паулюса. Этот дележ славы продолжили в дальнейшем историки, среди которых были «фанаты» того или иного генерала или маршала.
Но для Еременко главным врагом на всю жизнь остался не Рокоссовский, а Жуков. Андрей Иванович очень переживал, что его лишили лавров Сталинградской победы. У него открылись старые раны. В госпитале, а потом в санатории у Андрея Ивановича было время, чтобы подробно проанализировал события, связанные с подготовкой контрнаступления и своими взаимоотношениями с Жуковым. 1 февраля 1943 года, явно имея в виду Георгия Константиновича, Еременко с горечью отметил в дневнике: «Первостепенное значение имеют не заслуги, а взаимоотношения с начальством… Страшная беда, что и в наш век все еще так решаются вопросы». Эта запись появилась по поводу публикации указа от 28 января о награждении группы генералов, отличившихся в битве за Сталинград, орденом Суворова I степени. Одновременно почти все награжденные, кроме Еременко, удостоились очередных званий. Жуков, получивший орден Суворова № 1, еще 18 января стал маршалом Советского Союза. Гордов, Рокоссовский и Ватутин получили звания генерал-полковников. Василевский – генерала армии, а через месяц, 16 февраля, и маршальское звание. Вот только Еременко из генерал-полковников в генералы армии Сталин производить не спешил. Андрей Иванович видел здесь жуковские козни.
В записи от 19 января 1943 года Еременко значительную часть вины за свою опалу возлагал на Жукова: «Жуков, этот узурпатор и грубиян, относился ко мне очень плохо, просто не по-человечески. Он всех топтал на своем пути, но мне доставалось больше других. Не мог мне простить, что я нет-нет, да и скажу о его недостатках в ЦК или Верховному Главнокомандующему. Я обязан был это сделать, как командующий войсками, отвечающий за порученный участок работы, и как коммунист. Мне от Жукова за это попадало. Я с товарищем Жуковым уже работал, знаю его как облупленного. Это человек страшный и недалекий. Высшей марки карьерист… Если представится возможность, напишу о нем побольше». Такая возможность представилась в санатории Цхалтубо, где Еременко оправлялся от болезни. Здесь он записал 28 февраля 1943 года: «Я почувствовал себя значительно лучше и приступил к описанию Сталинградской битвы. В ходе работы у меня возникла мысль, что если бы тов. Жуков утвердил время атаки, которое предлагал я, то противник не только не задержал бы нас на реке Червленной, а, наоборот, сталинградская группировка была бы разбита еще в ноябре. Один день, недооцененный Жуковым, «съел» два месяца (подготовки к контрнаступлению. – Б.С.) и принес много жертв. Первоначально по общему плану контрнаступления Юго-Западный и Сталинградский фронты должны были наступать одновременно. Я был категорически против одновременного начала наступления и доказывал, что мы должны обмануть противника и поставить в исключительно невыгодные условия, заставить его измотать и задержать свои танковые и механизированные войска, к тому же без всякой пользы. Мое утверждение основано на реальном расчете и анализе действий противника. С началом нашего наступления факты полностью подтвердили мои доводы. Я не считаю себя сейчас умней, чем был тогда, когда настаивал на своем предложении и добивался его утверждения. Ведь если Юго-Западный фронт начнет наступление на два дня раньше, чем Сталинградский, то для противника создастся весьма сложная обстановка, которая может привести его к катастрофе. На эти мои доводы Жуков ответил: «Обождите с «катастрофой», хоть отгоните противника от Сталинграда километров на 60–70, и то будет хорошо».
Однако когда Еременко повторно изложил свои соображения насчет разновременного начала наступления двух фронтов, Георгий Константинович воспринял эту идею более благосклонно: «На сей раз Жуков слушал меня с большим вниманием и в конце моего доклада сказал: «Хорошо, согласен на одни сутки. Так и буду докладывать Сталину на утверждение».
– Я прошу доложить на двое суток.
– Нет, нет, – сердито возразил он, – одни сутки, больше не дадим! – Ясно, – ответил я и подумал, что не для себя прошу эти дни, а для общего дела, для нашей страны… На этом и закончилось обсуждение вопроса о сроке начала атаки. Я весь кипел внутри и возмущался. Жуков боялся, как бы не застопорилось наступление Юго-Западного фронта. В какой-то мере он вместе с Ватутиным готовил это наступление. Подготовку войск Сталинградского фронта осуществлял я. И вдруг они более успешно будут действовать?!
Следует сказать, что жуковское оперативное искусство – это превосходство в силах в 5–6 раз, иначе он не будет браться за дело, он не умеет воевать не количеством и на крови строит свою карьеру.
Он боялся даже в таких условиях, когда Ватутин сосредоточил на узком фронте танковую армию тов. Романенко (5-ю танковую. – Б.С.), два совершенно свежих танковых корпуса, 3-ю ударную общевойсковую армию тов. Кузнецова (в действительности В. И. Кузнецов командовал 1-й гвардейской армией Юго-Западного фронта. – Б.С.), 21-ю общевойсковую армию, несколько отдельных танковых бригад, кавалерийский корпус и много других частей усиления. С такой силищей трусил, хотел, чтобы войска Сталинградского фронта оттянули на себя силы противника. Вот когда Жуков показал свою шкуру».
Насчет того, что разведение по срокам начала наступления Сталинградского и Юго-Западного фронтов на два дня вместо одного сделало бы поражение германских войск под Сталинградом еще более сокрушительным, Еременко был абсолютно прав. Немецкие историки и мемуаристы после войны документально подтвердили, что в случае задержки атаки войск Сталинградского фронта еще на одни сутки, все немногочисленные резервы 6й армии и группы армий «Б» были бы уже введены в бой против соединений Юго-Западного и Донского фронтов и не успели бы вернуться для противодействия атаке Сталинградского фронта.
Хотя вряд ли это принципиально повлияло бы на ход событий, разве что уменьшило бы потери Сталинградского фронта при прорыве обороны противника.
И относительно жуковского пренебрежения к потерям подчиненных ему войск, готовности делать карьеру на крови собственных солдат Еременко не ошибался. Правда, иначе не воевали и другие советские генералы, включая самого Андрея Ивановича. Если бы Сталин действительно считал плохим руководством то, которое вело к большим потерям, то ни один командующий фронтом не продержался бы на своем посту больше месяца.
Жуков вместе с Василевским в качестве представителей Ставки готовили контрнаступление под Сталинградом. Правда, по мнению Рокоссовского, представители Ставки больше мешали, чем помогали командующим фронтами: «Представителям Ставки и начальнику Генерального штаба… следовало находиться именно в Ставке, у руля управления всеми вооруженными силами, где вырабатывались и принимались основные решения на действия войск, а не отрываться от своих прямых обязанностей выездами в войска. Доложив о вступлении в командование войсками фронта, я попросил предоставить мне возможность командовать войсками непосредственно. Крепко поддержал меня в этом Маленков, заявив Жукову, что моя просьба вполне обоснована, а потому действительно им сейчас здесь делать нечего. В тот же день они улетели в Москву». Хоть и был Георгий Константинович заместителем Верховного, но своему тезке Георгию Максимилиановичу перечить не рискнул – как-никак, член ГКО, пользовавшийся особой благосклонностью Сталина, будущий официальный преемник вождя.
В канун Нового 1970 года Еременко писал одному из сослуживцев: «Жуков Г. К. в своей книге «События и размышления» (очевидно, «Воспоминания и размышления». – Б.С.) все победы аккумулирует на себя, где он – там и победа. Почитаешь его книгу, где он описывает Сталинградскую битву, и диву даешься, как умеют люди подтасовывать события и подносить читателю такую несусветную ложь.
Мы знаем, что Жуков приезжал под Сталинград (в Сталинграде он не был, там стреляли) и сидел с Маленковым в отрытом для них блиндаже в 30 км севернее Сталинграда и оттуда пытался нам помогать. Он хотел помочь нам, он имел прямые указания от Сталина, но у него ничего не вышло, а то единственное решение, которое он принял, принесло большой вред. Он завернул к себе все резервы, которые шли в Сталинград, это нам стоило очень дорого, мы из-за этого отдали врагу Тракторный завод.
Но не в этом главное, главное в том, что он приказал моему заместителю по Сталинградскому фронту тов. Гордову построить глубокие боевые порядки.
Никто из представителей Ставки не мог вмешиваться в командование армиями Сталинградского и Юго-Восточного фронтов, тем более, что я не из тех командующих, чтобы допустить анархию в командовании и в управлении войсками подчиненных мне фронтов, чтобы кто-либо из представителей Ставки отдавал распоряжения армиям через мою голову. Такого не было, и быть не могло. Все решения, будь то наступление или крупный контрудар, либо другие боевые действия принимались только мною, и только я за своей подписью издавали соответствующие приказы и распоряжения. Все планы операций на основании моих решений разрабатывали штабы фронтов и утверждались мною…