Доказывая свою правоту, призрак опять гуттаперчево вытянул руку на три нормальные длины — и показал козу перед самыми глазами R. Тот продолжал глядеть в окно, на метель, мрачно и устало. Прямо сквозь мерцающую ладонь прошел к подоконнику, расправил ветки — и опять замер. Голову опустил; пальцы сцепил сзади на шее, в замок, точно пытаясь размять занывшие позвонки. Снег беспрестанно кружился и мокрыми белыми клочьями лип к стеклу против его лица. Камин разгорался, словно и там, над поленьями, тоже поселилась стая трескучих светляков. Запах стоял чарующий, но еловая кислинка на губах заметно горчила.
— Терпеть всегда не мог еловые дрова, — проворчал призрак, вновь укорачивая руку. — Расстройство сплошное: вонища, искры, и мясо дрянь, если вздумаешь поджарить…
Из угла, где они сейчас таились, К. все смотрел на неподвижную фигуру. Он одновременно стыдился теперь вторжения, ощущая себя неприглашенным бесом, и боролся с холодом — чужим холодом, наползающим тенями, проникающим исподволь в нутро. Вот ведь как, R. мог бы сейчас кутить на любом балу: он зван почти всюду, сложно даже представить, сколько за последнюю неделю ему доставили приглашений всякие расфранченные мальчишки. Мог бы он и сам собрать на вечер сослуживцев, что балканских, что нынешних: в частях R. немало таких же, как он, одиноких, не знающих, где скоротать праздники. И разумеется, ему давно пора завести семью или подругу сердца, а впрочем, хоть бы и друга, тоже не редкость в нынешнем свете, все лучше, чем никак. В просторной этой квартире, судя по дополнительным дверям, за которые К. не заглядывал, места не на одного жильца. Какая же противоестественная пустота — а ведь Сочельник. Вечер сахарных верблюдов, колядующих голосов, теплых посиделок. Отказав себе в этом вечере, ты отдалишься от мира и Бога не меньше, чем если год пробудешь нелюдем.
— Уведите меня отсюда, — попросил К. призрака, давно, на удивление, тактично примолкшего. — Я… я увидел, что было нужно; теперь ваш черед выбирать…
Он не успел закончить, а призрак — даже шевельнуться: поза R. враз переменилась. Он опять выпрямился, развернулся и быстро пошел К. навстречу, точнее, так поначалу показалось. Сердце упало в очередной раз. Но угол, куда R. устремился, был иной, дальний, еще скуднее освещенный. Через несколько секунд там вспыхнула кованая лампадка. Бледный свет вызолотил лики в серебряных с жемчугом окладах: Христос, Богородица, кажется, Аркадий и… Андрей Боголюбский? К. облизнул горькие губы. Он знал, почему здесь лик святого с этим именем, кто из живых носит его… уйти захотелось сильнее, он решил повторить просьбу, но снова не успел. R. медленно поклонился образам, перекрестился и забормотал:
— Господи и заступники мои, помогите в этот вечер и в следующий год. Не дайте дойти до греха, не дайте свернуть ему шею или злоупотребить властью, к коей вы меня привели… не могу больше его видеть. Не могу терпеть…
Он перекрестился еще раз — и сделал немыслимое вовсе. В этом скромном красном уголке у него стояла еще ваза, совсем маленькая, полная каких-то длинных металлических крестов. Точнее, К. поначалу, в полумраке, решил, что это кресты, — но понял, что ошибся, едва пальцы ухватили один и потянули на свет. Крест оказался ножом, маленьким, вероятно метательным — и его R., молниеносно развернувшись, яростно бросил прямо во входную дверь, точнее, в закрепленную на ней дощечку с листом бумаги. Слабо усмехнулся под стук лезвия. Почти не медля, метнул еще нож, и еще, вздохнул, помедлил немного — и пошел их вынимать.
— Стойте, стойте! — заголосил призрак, но ухватить К. за рукав не успел. «Дзинь!» — воззвали цепи, а тот уже спешил за R., размашисто пересекавшим кабинет.
Становилось отчего-то все дурнее, происходило странное: ноги тянуло к полу, точно способность летать, дарованная мистическим спутником, истаивала. Тяжелее дышалось, еловый дух щипал горло и нос, ладони потели — а предметы расплывались. Но К. спешил. Он знал, что хочет, нет, должен рассмотреть мишень.
— Иван Фомич… — убито повторил призрак и замер посреди комнаты, сияя все ярче. Он тоже что-то чувствовал — или знал?
— Всю душу вымотал… — повторил R., остановившись у двери и тяжело опершись на нее. Затрещал лист, из которого вторая рука выдрала клинки, все сошедшиеся почти в одной точке. — Чтоб тебя!
От стремительного злого движения бумага порвалась, а затем и отвалилась. Вряд ли мишень была первой: на доске обнаружился не один ножевой след, целое море отметин разной глубины. Лист упал на пол, каминные блики выхватили его, точнее, то, что от него осталось, — и К., тоже наконец разобрав изображение, отшатнулся. Стало совсем душно. Стопы коснулись паркета окончательно; по голове словно ударили чем-то тяжелым — а еще заныла рассеченная клинком ладонь, даже кровь, кажется, заструилась по новой, липкая и кипящая. Призрак вырос рядом, потянул обратно к окну, забубнил то ли укоризненно, то ли успокаивающе — но К. его не слышал.
На упавшем листе был вензель, резко начертанный пером. Две достаточно большие буквы, небрежный рисунок… одну букву ножи превратили в бумажные лохмотья, истрепали, сделали неразличимой. Зато в другую, похоже, ни разу еще не успели попасть, она читалась отлично… завитушечная буква «К».
«Он все помнит. — Мысль сжала горло; К. споткнулся на ровном месте. — Он все помнит, и он ненавидит меня».
Ну конечно, а он-то на что надеялся? Что «конопатый Ванечка», предмет насмешек воспитанника, совсем, ни капли не запомнился R.? Тот, как и многие из прислуги, стеснялся и сторонился любимчиков графа, с К. обменялся за несколько лет в Совином доме дай бог дюжиной фраз, но не могла же его настолько подводить память. С тех пор, конечно, многое изменилось: К. стал шире в плечах, а лицо его, наоборот, похудело, щеки даже впали. Он весь как-то потускнел, ходил и держался более основательно, голос охрип, из речи пропала беглость. И все же наблюдательную личность такое с толку не собьет. Самого К. вовсе не обманули перемены в R., хотя были они куда значительнее. А выяснение обстоятельств… за ним дело, вероятно, не стало: Оса личность официально не рассекречивал, но иные из первых его полицейских начальников правду знали; связаться с ними труда не составляло. Что R. в ту минуту ощутил? О чем подумал? И насколько давно ему все открылось? Как жестоко… Возможно ведь, все выяснилось, как раз когда К. победил своего второго волка и окончательно понял: прощения ему нет.
R. прошел назад к красному углу и вернул ножи в вазу. Опять застыл перед иконами, но больше не крестился, не говорил — просто стоял. Потом наклонился. Коснулся лбом иконы Богоматери, точно прося благословляющего или успокаивающего поцелуя. Смотреть на все это было невыносимо. К. зажмурился. Колени задрожали.
— Иван Фомич, Иван Фомич! — Призрак еще подергал его за локоть, потом, развернув к себе, тряхнул за плечи. — Ну что с вами такое, что вы себе выдумали?.. — Голос звучал все более нервно. — Это нам не вовремя, это вы рискуете, вы…
— Он знает, кто я, — все-таки прошептал К. вслух, не сводя глаз со спины R. — Знает, просто скрывает. Как я скрывал…
И все еще не мстит.
— Да с чего вы решили? — искренне, казалось, удивился призрак, стрельнул глазами в пол и, убедившись, что К. по-прежнему на паркете, закудахтал пуще прежнего: — Тише, тише, успокойтесь!
— Я спокоен… — пробормотал К. В этой оглушительной пустоте ему так и чудилось. Сил впадать в отчаяние ведь не осталось. — Более чем…
— Нет, вы не понимаете, вы же мне все рушите, вы воплощаетесь, а нельзя! — бубнил дух.
— Он ненавидит меня! — К. едва слышал, все хуже понимал, отчего призрак так суетится, да было и без разницы. Дернулся: — Это в мои инициалы он бросает ножи, он…
— Да если и так, скажите еще, что вы не заслужили! — оборвали его. — Что вы не искали подтверждения своим грязным глупостям, что вы ему в первый же день службы в ножки упали! — Призрак сощурился, опять легонько его тряхнул. Тревога во взгляде сменилась все той же желчью. — Но вообще-то, — он даже скривился, — я имен не слышал. Вы не единственный гордый владелец буковки «К» в вензеле, не драматизируйте!
Он не понимал. Или издевался. Второе было больше похоже на правду.
— Заслужил, — горячо шепнул К. Именно это слово отрезвило его не хуже оплеухи, заставило сбросить оцепенение и поднять глаза. — Вы правы, заслужил, но меня другое потрясает. Господи, чего стоит ему держаться, каждый день быть на грани убийства?
— Иван Фомич, это…
Но было без разницы, чем он ужалит, было без разницы все. Лицо горело.
— Как мне теперь…
Он осекся: R. опять вдруг обернулся и впился взглядом в их фигуры. Вдобавок на этот раз он, кажется, прислушивался. Призрак, охнув, приложил пухлый палец к губам:
— Уходим, любезный мой, а то как бы не было все же проблем. Да и дел полно…
— Кто здесь? — спросил R. и опять медленно потянулся к ножам. — Кто?!
К. подскочил, услышав в голосе знакомый предостерегающий рокот. «Поймаю…» Клинки залязгали хищно в своем гнезде, просясь на волю.
— Доигрались! — всплеснул руками призрак, а в следующую секунду судорожно сдавил окровавленную ладонь К., прошил ее зудом и жаром. — Быстрее, быстрее, будем, значит, по-гоголевски!..
— Кто здесь?! — рявкнул R. громче, прищурился и в несколько секунд оказался с ножом на середине комнаты. Шарахнувшись от него, К. едва не упал навзничь. — Покажитесь! — Он принялся всматриваться в углы, тень его заплясала волком.
— Рождество, Рождество-о! — козлиным голосом пропел призрак, щелкнул пальцами, и над хвойным букетом снова весело заплясали желтые светляки, сразу дюжина.
— С Рождеством Христовым, барин! — тонко, словно десяток мертвых детей, поддакнули цепи.
R. отвлекся, уставился на ветки, а призрак в ту же секунду взмыл в воздух пушечным ядром.
Он стремительно, совершенно не разбирая дороги, пролетел к окну, поленился распахнуть его дуновением — и просто потащил К. сквозь заиндевелое стекло. Оно зазвенело; К. почувствовал давящее сопротивление, но, к счастью, окно выпустило его и даже не разбилось, лишь долго еще дребезжало, ругаясь незваным гостям вслед. Поднимаясь в темное небо, все выше увлекаемый мерцающим спутником, К. никак не мог прогнать этот дребезг из ушей. Но постепенно его сменили стук собственного сердца, шелест метели, веселый лязг металла и премерзкое хихиканье: призрак явно был доволен случайной каверзой.