— Не совсем, — кивнул Иван и с радостью заметил новую улыбку. — Не настолько, по крайней мере, чтобы не испытывать к вам чего-то похожего.
Об иконе в красном углу, равно как и о купленной картине, он говорить не решался. Но, похоже, Андрею и не нужны были вещественные доказательства, довольно оказалось слов. Он продолжал улыбаться, недоверчиво и чуть по-детски, а его глаза становились все спокойнее. И это безумец… его хотели удалить от общества вместо того, кто заточил его в дурных снах. «Две правдочки у него разошлись, и он себя ножичком…» — вот что сказал безумный чиновник. И он был полностью прав.
Меж тем впереди все ближе маячили темные деревья, скрывающие желтоглазый силуэт Совиного дома. Андрей опять насторожился, ступать стал тише, вслушался. У ворот они с Иваном, не сговариваясь, остановились в глубокой тени: с переднего двора зазвенели смех, визги, голоса. Часть гостей играли в снежки под золотистыми нарядными фонарями; на ровном белом снегу плясали длинные темные силуэты; воздух тоже словно пританцовывал от всеобщего пьяного веселья.
— Зачем нам туда? — тихо спросил D., видя, что Иван колеблется. — Хотите найти его? Предъявить прилюдно обвинения?
— Нет, — отозвался Иван. Он наконец составил подобие плана, справился со всеми чувствами, которые сильнее взбудоражил услышанный рассказ. — Боюсь, смысла нет, и вы сами это понимаете, иначе бы не молчали. Будет возможность получше, завтра, и наверное, я вас в нее посвящу. Главное, чтобы, — мысль была спонтанной и необъяснимой, но Иван ее все-таки озвучил, — никакие сторонние вещи не повлияли на один прогноз будущего, который у меня есть. — Андрей смотрел с недоумением, и Иван поскорее отмахнулся от непрошеной, даже до конца не оформившейся мысли. — Ладно, это потом. Если все сложится как нужно, завтра я его поймаю, и так поймаю, что у него будет мало возможностей извернуться. Но сегодня в вашем доме есть две важные вещи; одна связана напрямую с вашим будущим, с матерью…
Андрей встревожился, машинально сделал шаг на свет. Иван удержал его за локоть и протянул в противоположную сторону: вспомнил, что можно обогнуть ворота, войти с черного хода. Все это время он продолжал объяснять, мысленно молясь, чтобы не задали вопроса: «Откуда вам это известно?», стараясь говорить как можно суше и убедительнее:
— Ваша мать, похоже, хочет все-таки отправить вас лечиться… поэтому я советую прямо сейчас заглянуть к ней в будуар — мало ли на что она решилась в сегодняшнюю ночь, увидев, что вы сбежали. — Он прикинул время. Письмо, конечно, давно написано, но вряд ли графиня ищет посыльного прямо сейчас, скорее плачет и размышляет, взвешивая в последний раз свой поступок. — Если она там, скажите, что…
— Я боюсь открывать ей правду вот так, без всего, — предсказуемо возразил D.
— И не нужно, как мне кажется. Рано. Вы… — Они были уже против черного хода, и Иван кивнул на ограду, предлагая перелезать. — Сделайте проще. Поговорите с ней, приластитесь и пообещайте, что более не станете… — Он поставил ногу на кованый завиток. — Вы ведь не станете? Всего этого, ну, резать себя или там картины…
Андрей, забравшийся уже выше, глянул сверху вниз. Задний двор весь тонул в сумраке; лицо было плохо различимо, но все же Иван смог прочитать там ровно то, чего и ждал: тоску, вину, но с ними — облегчение и решимость.
— Нет, конечно же. Думаю, теперь, зная правду и понимая, что не ошибся сердцем, я справлюсь почти с чем угодно. Мне одно осталось преодолеть… — Он запнулся, отвернулся, влез на самый верх и перемахнул на ту сторону.
— Что? — Иван быстро его догнал, но лица увидеть более не мог.
— Это позже. — Наконец Андрей сам повернулся к нему с нервной, но искренней улыбкой. — Лучше расскажите-ка мне, а зачем вам-то идти со мной, раз обвинения вы пока не выдвигаете? Поддержать хотите?
Иван помедлил, осмотрелся, точно кто-то мог подслушивать их в густой уединенной темноте. Но звуков не было, только снег поскрипывал под ногами, да иногда доносился гомон с переднего двора. Андрей первым подошел к черному ходу, тронул дверь — она оказалась открыта. Приблизившись, Иван наконец признался:
— Мне нужно в кабинет графа. Сам он сейчас вряд ли там; я определенно слышал его смех во дворе; как я помню, он любит все эти снежные забавы. А там, может, и уедет. Время-то раннее, и трех еще нет.
Андрей внимательно слушал. Пальцы его на дверной ручке подрагивали.
— Там есть доказательства. — Это не был вопрос, но Иван не слишком удивился и сразу кивнул.
— Скорее всего. Вот почему я хотел вас подождать, чтобы вы, утешив мать, заглянули еще к управляющему и взяли мне запасные ключи. Сколько это займет, минут…
— Не нужно. — Андрей вдруг снова улыбнулся, теперь мрачно и торжествующе. Полез уже в другой карман, внутренний, вынул серебряный ключ с приметной рукояткой в виде совиной головы. — Вот. Меня тоже недавно посетила мысль заглянуть к нему, поискать хоть какое-то подтверждение своим подозрениям, так что я сделал копию.
— Так вы там уже были? — опешил Иван. — И все равно чуть не…
D. открыл дверь, и они проскользнули на черную лестницу. Держась друг за друга, осторожно по ней пошли: ни единой лампы не горело; ступени бугрились и поскрипывали под ногами. Настоящий дантовский ад, разве что путь с девятого на первый.
— Нет, — вздохнул Андрей; тон его опять стал тусклым и дрожащим. — Именно поэтому я, например, не сыщик, а могу только посматривать на вашу жизнь с восхищением. Мне было страшно, Иван. Что я ничего не найду или найду нечто совсем иное. Что окажусь не прав и снова начну думать об Аркадии в том смысле, что…
Пальцы его до боли сжались у Ивана на плече. Тот сжалился:
— Не продолжайте.
Но D. нашел мужество закончить:
— Да, в том числе поэтому я и решил прыгать. Малодушный, сумасшедший, ничего не знающий по-настоящему трус, только и делающий, что оберегающий свои хрупкие иллюзии… Зачем такому жить?
Последним вопросом Иван задавался и сам. Можно ли было это сравнивать? Едва ли: где жестокая несправедливая трагедия и где — справедливая расплата за собственные ошибки, но помимо воли он тепло улыбнулся. К счастью, Андрей этого не увидел — иначе мог принять и за издевку, хотя чувства Ивана обуревали совсем другие. Он восхищался. Нет, нет, это не какой-то «надрыв по Достоевскому», это прямой и честный разговор с собой. У Ивана на похожее мужества, кажется, все еще не хватало.
— Вы намного лучше, чем вам кажется, — только и сказал он, и они, завершив подъем, выбрались в один из жилых коридоров. Дальше какое-то время молчали.
— Значит, по вашему мнению, мать что-то против меня задумала? — тихо, с дрожью спросил наконец D. — Неужели цыганка имела в виду, что она вторая змея?
Иван замялся. Он задумался вдруг о будущем, о том, где останутся только Андрей, его мать и Lize. Как будут они жить, точнее, уживаться? Во что превратятся отношения брата и сестрицы? Последнюю ведь ни в чем не удастся обвинить, разве что граф вымажет ее грязью напоследок — но может и смилостивиться. Пока все выходило деликатно: рассказывая о расследовании, Иван, конечно, опустил почти все, что подслушал мистическим образом, соответственно, D. не узнал, ни кто подсыпал снотворное в шоколад, ни о танцах на золе и даже о причинах ссоры перед балом — лишь в общих чертах. Стоило ли сообщать ему детали? Пока Иван не мог это решить и сказал лишь:
— Едва ли. И даже если вдруг, такую змею вы точно усмирите. Змеи — хладнокровные создания, но многие делают дурное, лишь защищая кладку.
Андрей улыбнулся с заметным облегчением. Еще несколько шагов — и коридор, вильнув, раздвоился; освещение стало ярче. Здесь предстояло ненадолго расстаться: будуар графини и кабинет графа находились в разных частях дома.
— Обнимите ее как можно крепче, — посоветовал Иван.
Он сам понимал, что совет простоват, но давал его от сердца. D. серьезно кивнул:
— Я давно ее не обнимал. Как и никого другого.
Может, здесь и крылась беда. Может, это и успокоит графиню по-настоящему, ведь не так много нужно отчаявшейся матери для надежды.
Андрей махнул рукой и быстро двинулся прочь, а вот Иван еще с полминуты смотрел ему вслед, не в силах пошевелиться. Дрожали у него даже не ноги — все жилы. И это было отвратительно, несвоевременно, глупо до мерзкой испарины на лбу.
Казалось бы, что в кабинете может напугать его, если он все уже знает? Казалось бы, просто иди — и собирай доказательства, ты за этим здесь. Но одна мысль — неожиданная, будто кость в горле, — лишила его решимости. Уже подкрадывавшаяся по пути с набережной, она вернулась и теперь, в уединении, стала громче. Голосок ее был издевательски сладкий, напоминал немного о безумном чиновнике — возможно, поэтому терпеть его и было так тяжело, а спорить еще тяжелее. Голосок не умолкая шептал: «Андрей-то, может, и не безумен, батенька. И может, разум и особенно сердце его не обманули. Но что, если безумны вы-с, а меня и вовсе нет? И что вы тогда надеетесь найти, вломившись в чужое жилье?.. Как докажете свою правоту?»
Совиный дом
Тронувшись наконец с места, Иван пошел осторожно, как вор. Он очень боялся встретить кого-нибудь, кто знал точно: его сюда не звали. К счастью, коридоры пустовали: прислуга, что не была занята с гостями, либо спала, либо отмечала в своих каморках; приглашенные все еще веселились во дворе, и танцевали в бальной зале, и собирались колядовать. Так ведь проходило Рождество в большинстве дворянских домов: часов до двух едят и пляшут, потом играют, потом либо засыпают мертвым сном, либо куда-нибудь едут — с визитами к таким же полуночникам, или в бордели, или просто с ветерком по пустому яркому центру. Колядовала в основном молодежь, подцепившая обычай у мещан и купцов: рядились в коз, медведей да ворон, выбирали, кого из друзей-соседей хочется развеселить или застращать. Граф языческим баловством тоже не пренебрегал, и, конечно, гости не могли не взять его. В кого, интересно, обрядился? В сатира с огромными рогами? В Чудо-юдо поганое в красном тулупе наизнанку?