Молодец мишка! Точно развел полюса для вольтовой дуги безадресной ярости: желание «наслаждаться» и нежелание «обживаться». Невозможно пройти по старому московскому Арбату, чтобы тебя не попытались ограбить, даже если с тебя нечего взять. «Приезжают в центр всякие темные люди, ненавидящие москвичей, особенно центровых. Думают, что у нас здесь жизнь – слаще не придумаешь. И начинают за это мстить». Все мечтают о дармовщине, ничего не имея, и все уверены, что другие все имеют, надо только отнять. Хотя отнять в сущности нечего.
А ведь живет в душе Галины Артемьевой стихийный социопсихолог, прикрывшийся «виньетками». Цветочки, листочки… а прислушаешься – катастрофа при дверях. Откуда – непонятно. И чего бояться – непонятно. Отсюда – безадресное раздражение, немотивированная ненависть, рассеянное хамство – привычное, родное, «непонятно за что», – сменяющееся готовностью помочь первому встречному, вплоть до самопожертвования, и тоже «непонятно, за что».
Вопрос «за что?» в этой ситуации вообще беспредметен. Сказано: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Герой Галины Артемьевой по наивности все пытается понять: почему? «Почему это, если ты будешь много работать в поте лица своего, как Бог Адаму велел, и если не будешь нарушать закон, все-таки суму, нищету, значит, и тюрьму должен рассматривать как возможные варианты своей судьбы?» Да потому, что никто и не собирается работать, как Бог велел Адаму, и вовсе не по Закону здесь хотят жить, а по Благодати, по душе, то есть: как все, а все – «даже в сортир идут только все вместе, построившись».
Неспроста бабуля говорила: «Чем больше узнаю людей, тем больше люблю зверей».
Что делать несогласным с этим образом жизни? Как стать достойными среди недостойных?
«Вы будете достойными, приличными людьми – слышите? (это мать – детям, перед тем, как оставить их и передать тете. – Л.А.) – что бы вокруг ни творилось, у вас своя цель: выучиться, встать на ноги, ни от кого не зависеть».
Что сделают дети, если им и впрямь удастся вырваться из родной мерзости, от пьяни, ругани, злобы?
Рванут отсюда.
Куда?
Со свойственным ей юмором Галина Артемьева уточняет: в Шведрию.
«Шведрия» – отличный адрес для тех, кто, лежа на травке, высматривает, не лежит ли где-нибудь чемоданчик с миллионом. В реальности адреса все-таки имеются – в соответствии с особенностями наступившей эпохи, когда национальные анкеты помогают определиться с той или иной родиной, иногда «исторической», а иногда фантастической – виртуальной, воздушной, мифической, мистической и, в конечном счете, лингвистической.
При этом национальный вопрос отнюдь не сводится у Галины Артемьевой к тому пятому пункту, который сделался в советско-еврейском самосознании столь фатальным. Напротив, на игровой поверхности ее прозы представители разных наций распускают перья и вроде даже подмигивают друг другу.
В первом же рассказе первого сборника Галина Артемьева расставляет в карнавальной позиции трех героев – любовников предприимчивой отечественной шлюхи. Следите за характеристиками. Один – американец. Белесый, как моль. Появляется редко, и только по делам бизнеса. Так что он тут, в общем, для ровного счета, и настоящий разговор об американцах – особый. Затем – русский. Новый русский. Законный муж. «Морда колом, громадный, бычара». О русских тоже разговор особый: от их имени красноречивее будут выступать особы женского полу, но «морда колом» припомнится. Кто же третий любовник нашей бесстрашной шлюхи? «Черный. Шнобель крючком, грудь лохматая, как у шимпанзе». Угадали, кто это?
А вот и нет! Армянин. Временно исполняющий обязанности еврея в сюжете, вздорность которого призвана усыпить нашу бдительность. Дело в том, что шлюха рожает двойню; один отпрыск у нее оказывается беленьким-красноморденьким, а другой – черненьким-крючконосеньким, а смысл рассказа в том, чтоб вовлечь нас в анекдот, разрешающийся взрывом смеха.
Однако продолжаем прослеживать национальные характеры. Возникают чехи, «страшно смелые: коммунистов ненавидят, русских презирают», и нам перед ними стыдно за 1968 год. Возникают чуваши, которые обнаруживаются у героев в пятом колене. Японцы, описанные вполне юмористически. Ну, и еще один сталинист-особист, оказавшийся казахом.
Пестрота этого народонаселения нужна затем, чтобы задать националистам любой масти вопрос от имени героини, в жилах которой смешалось несколько кровей, а в самосознании – все языки вселенной. Вопрос вполне иронический:
«А теперь скажите: кто мы по национальности?»
Так про национальности как пункты анкеты я пока и молчу, а говорю только про те привязки к «пятому пункту», которые имеют у Галины Артемьевой отчетливо провокативный нравственный смысл. Американцы ведь не исчезают вместе с тем белесым ковбоем, который наведывался к нашей шлюхе в свободное от бизнеса время. Они, американцы, учат нас жить. То есть: делают в России огромные состояния и при этом русских презирают. А также они учат нас христианству. Это сейчас. А полста лет назад? А весной 1945 года, на Эльбе, – рассказывает Галина Артемьева, – фрицы от наших бежали – плюх в реку! – к американцам поплыли, а американцы «выскочили на свой берег и всех до одного в воде перебили».
Нет, в американофильстве Галину Артемьеву не заподозришь.
Может, ей фрицев жалко? Как-никак, одна из ее задушевных героинь – «немка по паспорту и на русском языке говорит с чужими интонациями». Прадедушка другой героини в Первую мировую войну побывал у немцев в плену, и немцы обращались с ним терпимо. Это потом Гитлер им «всякой гнили в мозги понасовал», и стали эти сбрендившие немцы уничтожать всех подряд, «просто так, балуясь, от нечего делать», да заодно и повесили прапрадедушку героини, восьмидесятилетнего старика, того самого, который в январе 1905 года сынишку своего вытолкнул к жизни, от пуль спас, обогатив тем самым родословную героев Галины Артемьевой русскими генами.
И ведь сколько бы ни оглядывалась она по сторонам: на американцев, немцев или чехов, – боль ее чисто русская, мысли – только о России. О «большой и злобной стране». Которая шатается из стороны в сторону от «избытка шальных сил». И «разворована» ее собственными гражданами, готовыми все пустить в распыл. По русскому обычаю: так не доставайся же ты никому.
Откуда в ней, в лирической героине Галины Артемьевой, такая запредельная требовательность, такая ревность непримиримая, такая яростная любовь, переходящая в ненависть?
А героиня – полукровка. Душа, разорванная надвое. Дитя двух народов, каждый из которых считает себя богоизбранным.
Еврейское начало вовсе ведь не связано у нее ни с крючковатым носом, ни с шерстью, как у шимпанзе. Это все карнавальные заморочки, анекдотцы, приколы, страшилки. Настоящий еврейский папа сидит на кухне, сжавшись, и слушает свою антисемитку-тещу, а потом пытается что-то там склеить в бизнесе, а когда бизнес не клеится – покорно вешается. «Нежный прах». Из петли вынимают тело, «холодное, как мрамор». Вспоминают «утонченность», которая при жизни была не видна из-за «неухоженности».
Русское начало, напротив, исполнено витального напора. В начале перед нами «красивая женщина с широкими скулами, зелеными глазами и толстой косой, уложенной на голове венком». В финале – скуластая мужеподобная баба с поджатыми губами и гладко зачесанными назад волосами: «не разберешь, пучок, что ли… Только по сережкам в ушах и догадаешься, что женщина». А послушаешь ее ругань, и захочется с размаху огреть ее сковородкой… Если, конечно, она еще сохранит себя в роли матери и вовремя не сбагрит детей на руки какой-нибудь дальнородственной тете.
Меж двумя этими вехами и простирается русский мир.
«Ах, этот бедный русский мир без любви, основанный на претерпевании жизни! Мир, где моментом не наслаждаются, а стремятся скорей пробежать его, крепко зажмурив глаза, чтобы не видеть ни серого кафеля вокруг, ни серых домов, ни серых кустов, ни кудрявенькой девочки, чья головка все поднимается в кроватке и маячит в серенькой зыбкости ночи, и не дает покоя».
Какие мысли бродят в этой кудрявенькой головке?
«Всем ли людям, рожденным от смешанных браков, свойственно ощущение раздвоенности и осознание необходимости выбора? И можно ли сделать выбор?»
Можно. Если «русский мир» невзначай врежет по «жидовской морде». Невзначай – потому что ничего не будет записано ни в общем законе, ни в конкретном деле, – а просто вернет мандатная комиссия документы еврейскому юноше, мечтающему поступить в военное училище. А потом из военкомата придет этому же юноше повестка. Значит, солдатским пушечным мясом еврею стать можно, а офицером – нельзя.
Тут-то душа и взрывается: «с этих событий мы подали бумаги на отъезд».
Добро. Привет Шведрии! Станет мальчик офицером. Будет подставлять себя под камни мусульман, бульдозером сносить дома террористов-смертников. И мама его, бывшая советская учительница, для которой самым дорогим был русский язык, – станет молить иудейского бога, чтобы не пришла похоронка, и озираться в супермаркете, не приближается ли палестинка с поясом шахида. И еще – припоминать, воображать станет, как в далекие годы еврейская девочка, крошечка, ангелочек с добреньким личиком играла в цветочках посреди садика, и мамочка, а может, тетенька давала ей книжечку, и черненькие буковки «забирали всю тетину печаль».
– Про что же написано в этой книжке, тетечка?
– Про одну прекрасную девушку: любила одного, а вышла за другого, и весь век была ему верна, а звали ее, как тебя, Танечка…
И тетечка мечтает о том, как поедет Танечка учиться в Москву, а то и в Париж или в Женеву…
Тут сквозь мечтания проступает правда: ни в Париж, ни в Женеву девочка не поедет. Ни в Москву не поедет, ни оттуда – в Израиль. Потому что сначала случится Бабий Яр. Им обеим – и девочке, и тетечке – суждено увидеть такое, чего не прочтешь ни в одной книжке.
«Когда тетю, седую и старенькую, гнали на смерть… тогда, в последний момент тетино сердце возрадовалось»: девочку из колонны – удалось ей вытолкнуть…