– Десятки тысяч.
– Десятки тысяч… хм. Что ты думаешь об этом? – неожиданно обратился шеф ко мне, что меня невероятно смутило.
– Борис Андреевич, я согласен, что чудес не бывает, – начал я, – поэтому необходимо отправить туда ученых, СМИ, пусть все проверят. Пустить людей, чтобы убедились, что там нет ничего особенного. Неделя, другая, и все забудут про Разлом, как про шутку, – сказал я и оглядел собравшихся в поисках поддержки.
– Нет! – почти закричала женщина. – Если это ваша рекомендация, то мы уходим. Это невозможно!
Шеф показал ей рукой не вставать, и снова образовалось молчание. Ему поддержка была не нужна. По крайней мере, не этих людей.
– Ну хорошо, – сказал он наконец. – Я знаю, как мы поступим.
Однако шеф не стал делиться своим знанием, а вместо этого мило со всеми попрощался. Когда гости ушли, Борис Андреевич из состояния философски задумчивого как-то сразу стал очень возбужден. Он выхватил у меня бумагу и внимательно несколько раз перечитал все, что было в ней сказано. Из нее следовало, что благодаря новому заказу наша фирма увеличивает свой годовой оборот примерно в пять раз. Нельзя сказать, что у нас был недостаток заказов или масштабных проектов. Все было чудесно. Но таких заказов и таких масштабных проектов я не припоминал. Судя по сверкающим глазам Бориса Андреевича, он тоже.
– Клавдий, иди за мной! – скомандовал шеф и двинулся к своему кабинету.
Мне не требовалось отвечать, я, как обычно, проследовал за своим начальником, духовным наставником и учителем. За человеком, которого я считал самым великим профессионалом своего дела, непревзойденным мастером. Я старался перенимать все лучшее из его опыта, но иногда мне начинало казаться, что я никогда не научусь у него всему. Я записывал все его идеи и решения, и в следующий раз, когда он спрашивал, как поступить, я использовал одно из них, но это всегда было неверно. Просто потому, что Борис Андреевич каждый раз излагал новую идею и новое решение. Где он их брал, понять было невозможно. И да, меня зовут Клавдий. Не в честь римского правителя, а просто потому, что так назвали меня мои родители. Но об этом позже.
Мы зашли в его кабинет, и шеф показал мне на диван, а сам полез в стол, где у него была припрятана бутылка виски. Его руки с трудом скрывали дрожь нетерпения. Горлышко бутылки один раз даже звонко коснулось края стакана.
– Держи.
– Борис Андреевич, я не…
– Держи, сегодня можно.
Делать было нечего. Он сделал большой глоток, поморщился и снова припал к стакану. Я сжимал виски в руке, делая вид, что не просто подношу к губам, а тоже пью.
– Прекрасно, – начал он привычным мне довольным голосом.
Он порозовел и, кажется, собрался с мыслями.
– Ты хотя бы понимаешь, что нам предстоит сделать? Мой бедный Клавдий, как бы ты все это назвал? – его глаза бегали.
– Борис Андреевич, это, конечно, очень масштабная работа, – начал я, не совсем понимая, что именно он имеет в виду и что хочет услышать.
– Нет-нет, это все не то. Дело не в масштабе. И даже не в гонораре, хотя, конечно, это тоже важно. Но только представь вот такую картину. – Он показывал руками, как показывают что-то большое. – Представь, что сейчас тридцать там какой-то год от Рождества Христова. Самый расцвет Римской империи, ее влияние на весь мир сложно переоценить. И ты, Клавдий, представитель Рима, наделен исключительными, почти божественными полномочиями. Ты прокуратор Иудеи, и твое слово на этой забытой Богом земле все равно что слово самого Бога.
– Вы шутите, – сказал я невольно на выдохе.
– Нет, представь. Серьезно. – Он возложил мне на плечо руку. – Ты наместник римского императора и можешь все. Все! Так тебе кажется. И вот к тебе приводят несчастного мученика по имени Иисус. Он выглядит беспомощно и больше всего напоминает умалишенного. А вот теперь самое главное. – Он допил виски и решительно, со стуком поставил стакан на стол. – Тебе вдруг становится достоверно известно, что этот несчастный сильнее не только тебя и всей твоей армии, но и всех армий во всем мире сейчас и всегда потом. И когда он умрет, он станет только еще сильнее и могущественнее. Он покорит Рим, уничтожит все, что для тебя ценно, и то государство, которое делает тебя Богом, будет разрушено во имя Его. Что бы ты сейчас ни сделал, он победит, а ты проиграешь. Тем не менее в данную секунду так уж случилось, что он в кандалах перед тобой и ты можешь сделать с ним все что угодно. Что же ты будешь делать?
– Борис Андреевич, я… я…
– Не ты, голубчик. Это я теперь прокуратор Рима, – сказал он, повышая голос. – Это мне предстоит теперь совершить страшный выбор. Точнее, я уже совершил его, и знаешь что?
– Что?
– Я ни секунды не сомневался. И я не лукавил, когда говорил, что сделаю все возможное, все, что только способна сделать моя профессия. И знаешь почему?
– Почему?
– Потому что моя профессия только тогда олицетворяет силу и власть, когда она сталкивается с самым невозможным, самым невероятным, самым сложным вызовом. И принять вызов для меня куда важнее всего остального, всех мук совести и этических страданий. Это пустое. Так что, Клавдий, готовься к командировке. Мы едем спасать наше государство, спасать весь мир, и, да что уж там, мы едем спасать нашу профессию.
Борис Андреевич еще довольно долго фонтанировал историческими справками и сравнениями, не прекращая подливать себе виски. В начале это было довольно увлекательно, но по мере опьянения он все чаще повторялся, становился эмоциональным невпопад и терял нить изложения. Однако перед тем как меня опустить, он сказал:
– Нам нужны апостолы. Которые понесут наше слово в массы. Клавдий! Иди и подготовь чарт команды. Ты знаешь, что делать. Бери наших лучших сотрудников, одного иностранца, желательно итальянца, и несколько внешних консультантов… Даже не вздумай мелочиться с гонораром. Понял?! Иди, Клавдий, иди!
Борис Андреевич часто вел себя экстравагантно и мог даже в рабочее время крепко выпить. Если при этом он не засыпал, то мог выйти к сотрудникам и докучать им странными вопросами, мог грубо подкалывать их и дурачиться. Новичкам могло показаться, что это развращенность и слабость шефа. Некоторые даже по глупости позволяли себе фамильярности, панибратство или ответные грубости. Я точно знал две вещи: во‐первых, шеф теперь особенно внимателен, глупо улыбаясь, он пристально следит за всеми, и не стоит попадаться на его удочку, во‐вторых, именно сейчас, вот в эту самую минуту безобразий, он и рождает свои гениальные идеи. С ним было непросто, но надо было терпеть, каждое мгновение осознавать, что это часть его и твоей работы, ну и верить, верить в то, что в этот раз будет так же хорошо, как всегда. Что шеф вернется к нормальному состоянию и все будет безупречно.
В этот раз он уснул и очнулся, видимо, только в полночь. Сразу написал мне сообщение. «Как дела с командой?» И я тут же ответил: «Предварительный список у вас в почте». Больше ночью он не писал, а утром поменял в списке кандидатуры двух человек. Убрал итальянца и самого дорогого внешнего подрядчика. Мелочиться не стоило, но и транжирить было ни к чему. Встречу с потенциальной командой мы организовали уже на следующий день. Никто не отказался.
Борис Андреевич пришел, как всегда, последним. Выглядел он не так, как обычно. Это был совершенно новый образ, во всяком случае, насколько я знаю, раньше он так никогда не одевался. А после этого дня он стал выглядеть так почти всегда. Сам он называл свою одежду национальным шумерским костюмом и утверждал, что является прямым потомком правителей шумерской цивилизации, и потому имеет право так появляться на официальных встречах и приемах. Позже в нашем офисе на стене появились две таблички: одна глиняная, где было написано, что-то на арамейском, но что – неизвестно, и вторая – справка на английском о происхождении рода Бориса Андреевича от национального героя Гильгамеша. В справке упоминалась и глиняная табличка, которой приписывалась дата, соответствующая двадцать девятому веку до нашей эры, а место происхождения – Месопотамия.
Костюм в целом можно было принять за шумерский, потому что никто из оппонентов Бориса Андреевича никогда не видел шумерского костюма. Костюм состоял из красно-золотого плащ-халата с такого же цвета войлочным колпаком. Удивительным было то, что на шефе он смотрелся гармонично и даже ему шел. Члены команды и подрядчики были далеко не новичками и понимали, что обратить внимание на выходку шефа – значит потерять час драгоценного времени, и все просто поздоровались.
– Пожалуйста, продолжайте, не обращайте на меня внимания, – сказал шеф с милой улыбкой, несмотря на то что все ждали именно его.
К такому варианту развития событий я тоже был готов и подготовил сценарий, идеально подходивший для такого случая. Чтобы оценить это в полной мере, стоит сказать два слова о тех, кто собрался за столом. Генеральный директор ведущего информагентства, руководитель главной социологической компании по опросам населения, известный политолог, ведущий вечерних новостей, глава церковной службы по связям с населением, заместитель министра полиции, детский писатель, а также генералитет нашей фирмы – пять вице-президентов, два старших вице-президента, шеф-редактор и я – помощник шефа. Эту компанию можно было расшевелить только одним способом.
– Если кто-то в этой комнате имеет ограничения этического характера и не может быть объективным, прошу сразу об этом сообщить. Это стандартная процедура по нашим комплаенс. Мы не можем платить организации, есть возникают такие обременения, – сказал я.
– О чем идет речь? – поинтересовался социолог.
– О вере в Бога. Если ваше вероисповедание и религиозные ценности могут войти в конфликт с этим проектом, надо отказаться. Все поймут, что это не грубый отказ, а честная позиция.
Все невольно обернулись на церковника.
– Не волнуйтесь, все в порядке. Можем продолжать, – сказал он, бросая высокомерный взгляд на коллег. – Моя совесть не пострадает от этого благого дела.