– А разве я не обычный?
– Но разговор с Богом требует самоотдачи, самоотречения. Мы рабы Его и должны говорить с Ним снизу вверх. Не на равных.
– Я молюсь стоя, сложив на груди ладони и склонив голову, или даже сидя на стуле, а иногда даже на ходу, потому что Богу все равно. Для Бога мое тело и как оно расположено не имеет значения. Он этого не видит. Глаза Бога видят лишь то, чего нет в этом мире. Мою веру, мою любовь и смирение перед лицом Его. Позы, которые принимает мое тело, видят только другие люди.
Я удивился.
– Разве ты смирен, если не стоишь на коленях? Может ли смирение существовать без преклонения?
– Ты думаешь, что стоящие на коленях смиренны? Если так, это очень наивно. Часто в нашем мире стоящие на коленях таят злобу и не хотят показать ее. Они используют смирение как маску, под которой скрывается еще большая страсть.
Я задумался. И спросил:
– А почему ты так спокоен? Твоя любовь к Богу так слаба, что ты не проявляешь эмоций?
– Движения и причитания отвлекают меня от молитвы. Сложно сосредоточиться на мысли о Боге, пытаясь вообразить себе его бытие, когда все силы уходят на другое. Я спокоен только внешне, но внутри я каждый раз стараюсь сосредоточить все силы своего дряхлого ума и всю открытость своего почерствевшего сердца.
– Да, – сказал я. – Вот почему мне захотелось об этом спросить. Внутри оказалось гораздо больше, чем было снаружи.
Я поблагодарил старика Рафаэля за объяснения и обратился к Богу. Я старался говорить с ним, сохраняя достоинство. Мне было так страшно, что я не осилю то, чего от меня ждут эти прекрасные люди, что готов был сгореть на месте.
Что значит крестить Спасителя? Что это значит для меня и для всех? Иштар сказал, что крещение снимет с него грех. Но почему? Господь уже был крещен, и теперь он возвращается на Землю Богом, а не грешным человеком. Зачем тогда крещение?
Еще важнее был вопрос, какой смысл в крещении? Вот я омою его в воде, прочитаю молитву. Какой прок от всего этого? Признаюсь, я не верил, и старик Рафаэль только усилил мои сомнения, что Бог обращает внимание на движения рук и течение воды. Происходит ли с этим движением и с этим течением что-то еще? А если происходит, то что и, главное, где? Если это происходит в моей душе, то зачем руки и вода?
– Господь! – взмолился я. – Отведи эту чашу. Я знаю, что в моих руках нет чудодейственной силы. Я знаю, что в воде, которой я коснусь, не появится святость. Помоги мне поверить! Помоги мне поверить в чудо! Потому что я должен встретить Тебя и явить Тебя миру. А я не верю в Тебя. Я не верю в то, что все это может иметь смысл! Как же мне быть?!
Внутренний голос молчал.
– Господь! – сказал я спокойнее. – Если исцеленный праведник прав, то все, что будет сегодня, будет не для тебя. А только для людей. Тогда покажи мне, что я должен чувствовать и делать, чтобы следовать Твоей воле. И должен ли я верить в то, что делаю? Или мне достаточно знать, что это необходимо?
Внутренний голос хотел что-то сказать, но по-прежнему молчал.
– Господь! – сказал я тихо и ясно. – Я поступаю так, как могу, потому что я человек. А человек не в состоянии вместить в себя знания всех людских времен и тех времен, когда человека еще не было. Поэтому если ты не можешь помочь мне и если вообще нет тебя, то я оставляю себе право на ошибку.
– Нет, – ответил голос. – Не играй со мной. Человек сам по себе есть воплощение всех времен. На твоем месте мог быть каждый, но оказался ты.
– И что я должен делать?
– Ты должен не просто сказать, что меня нет, а искренне убедить себя в том, что ты не веришь в меня. Поверить в то, что меня нет. Можешь?
– Постой! – закричал я в отчаянии. – Как я могу поверить в это?! Ведь это не так!
– Почему?
– Потому что я…
– Ты не можешь поверить даже в это?
– Я… – Я заплакал.
Голос утих, оставив меня наедине с разрывающимся от боли сердцем и горьким предчувствием неотвратимого.
39. 38.110.3066
2.6.636.1592.2574
23.53.853
2.6.224.486.734
969.333
83.241.6599
3.13.1423.3467.5563
1605
Мысли путались…
…Если честно, я еще никогда не был в такой растерянности. Казалось, что все происходящее – это просто случайный набор не связанных друг с другом недоразумений. Вот именно недоразумений. Еще вчера днем я думал, что понимаю хоть что-то. Я думал, что почти вижу за марионетками нити. Я не знал, где точно они расположены, но уже был уверен в их существовании. Эти нити как будто уходили куда-то вверх, и я уже чувствовал, что вот-вот увижу руки кукловода. К вечеру все снова стало непонятно.
Я не привык просто ждать. Тем более в полной неопределенности, без точного понимания, что именно я жду. Пафнутий все испортил. Но не это главное. Хуже всего то, что он испортил все как бы случайно, необязательно. Будто он просто допустил глупую ошибку. И это раздражало вдвойне. От дурного персонажа ждешь, что он-то точно знает, что хочет. Рассчитываешь на его продуманные и лучшие ходы. Видеть, как он нелепо сдается, было прискорбно. Ведь все мое понимание ситуации исходило из того, что Преподобный был слепой силой в чьих-то руках. А если он вытворял все эти безумия без надобности, без плана и поддержки… Вся моя система рушилась к чертям. Или я уже не в состоянии сопоставить «два» и «два».
Когда Пафнутий подпустил к Разлому новых паломников, его «театральный занавес» приподнялся, скрытое за ним безобразное зрелище тут же предстало перед миром во всей своей красе. Грязь мгновенно вылезла наружу. «Современные концлагеря для верующих», «Преступления церкви против человека», «Разлом человеческих душ» и так далее в том же духе.
Мне принесли статью, в которой автор писал о «Последней попытке клерикалов реанимировать труп Христа». В ней сообщалось, что священная конгрегация вновь зажгла «костры веры», но вместо еретиков современный Торквемада отправил в огонь самые чистые души на планете. Автор назвал это «агонией» официального религиозного института, отчаянным поступком церкви и профессиональных священнослужителей на рубеже массового перехода людей к «внутренней вере». Так автор назвал внеконфессиональный способ верования, который, по его мнению, было бы точнее назвать внецерковным.
Далее в статье говорилось также о сверхсекретном заседании в Женеве, где собрались мировые главы христианских конфессий, представители основных экуменических организаций, высшее духовенство всех крупных направлений ислама, а также члены совета главного раввината, главы совета вайшнаитов и многие другие, включая Далай-Ламу и нескольких даосских жрецов.
На заседании обсуждались многие вопросы, но главные среди них – как укрепить веру людей и на кого необходимо опереться церквам в новом веке. Впервые была озвучена реальная статистика верующих на Земле. В результате принято решение и подписана совместная единая всеконфессиональная булла «О чрезвычайных мерах», где среди прочего указано: «Публично верующих все еще много, но тех, кто истинно верит, уже почти не осталось. Поэтому все наши меры, какими бы они ни были, оправданны». В завершение автор не исключал того, что вскоре мир станет свидетелем «душеспасительных» мероприятий, отличающихся особой жестокостью и, возможно, даже возвращения Инквизиции.
Все это было понятно и логично. Кроме одного. Если клерикалы договорились (что само по себе вызвало массу сомнений) и решили устроить здесь Инквизицию, создать зерно новой религии – поколение свидетелей Бога, которые пойдут в народ и вернут истинную веру людям, почему они при этом не позаботились о том, чтобы «театральное представление» не осталось до самого финала закрытым? Неужели в таких вещах можно допустить столь глупую ошибку? Пустить святых старцев вместе с многотысячным окружением и рассчитывать, что никто из них не догадается… Что-то опять было не так.
В голову приходили мысли, что заговоры разных групп наслаивались друг на друга. Гуннские военные и полицейские, олени, шаманы, клерикалы всех конфессий, Пафнутий, Президент, добытчики разных полезных ископаемых, паломники, святые старцы, свободная и несвободная пресса, включая Летописца… Кто еще? Неожиданно я вспомнил про воду. Мы перестали заниматься этой версией, хотя именно в ней, как оказалось, была реальная зацепка. Международная корпорация I-star-water-Corp еще три года назад подписала контракт с правительством о добыче воды в этих местах. Правда, нам не удалось ни узнать точное расположение скважин, ни связаться с представителями корпорации. И я решил, что пришло время позвонить моей старой знакомой. Удивительно, что она до сих пор сама не позвонила мне.
– Борис Андреевич, – сказал твердый женский голос, – три часа ночи. Причина, по которой вы мне звоните, должна оправдывать столь поздний звонок.
– Елена Романовна, – начал я, откашлявшись. – Вас не может устраивать то, что здесь происходит.
В трубке послышалось шуршание.
– Ну, – сказал она, – допустим. И что?
– Как это что? Почему вы не звоните мне? Не требуете объяснений? Как все это могло вообще произойти?
Она молчала.
– Елена Романовна, возможно… Повторю, возможно, мы с вами все еще заняты общим делом. И в этом единственном, хотя и маловероятном случае я позволю себе совет.
– Я слушаю. – В ее твердом, как каррарский мрамор, голосе я почти неуловимо почувствовал надежду.
Вот оно, подумал я. Кажется, не все потеряно.
– Вот смотрите, – начал я, понимая, что нас наверняка прослушивают, – все это скоро закончится. Но ни мне, ни, надеюсь, вам не по душе то, какими будут последствия. Подумайте сами. На дворе две тысячи тридцать шестой год. Реакция показала себя слабой. Страна на грани разорения. Заискивание перед Европой ни к чему не привело, а с этого дня станет вообще невозможным. Что бы тут ни происходило, это закончится плохо. Экономика рухнет. Я уже в этом абсолютно уверен. А еще тут говорят о возможной войне.
– О войне? – Она была явно напугана.