Циклоп долго не отвечал.
— Хватит нам одного Циклопа, — наконец сказал он.
Все ждали продолжения, но Циклоп умолк. Подошел к яйцу, ухватил двумя пальцами; поднес к лицу, разглядывая. Вульм с факелом придвинулся ближе. Но не слишком, чтобы Циклоп опять не стал швыряться камнями.
— Ты тоже не трогай, — предупредил Циклоп. В центре его лба сиял голубой топаз. — Позже вставим в оправу. Золото, наверное. А может, серебро. Как думаешь?
— Зачем? — глупо спросил Вульм.
— Металл предохраняет от врастания. Так полагала Красотка, а я ей верю…
Циклоп порылся в сумке, извлек запасную повязку из кожи, тщательно, в три слоя, обмотал янтарное яйцо — и спрятал за пазуху.
3.
— Что ж ты…
В голосе Циклопа сквозила укоризна. Так сердобольный отец мог бы говорить с сыном, скрывшим от семьи рану на руке. В итоге рана загноилась, промыванием и перевязкой теперь не обойдешься. Надо спешить к лекарю, и то неизвестно, поможет ли.
— Что ж ты сразу не сказал?
Симон Остихарос, маг из Равии, был старше Циклопа. Трудно сказать, насколько. Вернее, во сколько раз. Оправдываться или браниться он счел ниже своего достоинства. Угрюмо промолчал, и все. Циклоп в задумчивости поскреб лоб над Оком Митры. Достал из сумки еще одну кожаную повязку, повертел в пальцах, но обматывать голову раздумал.
— Здесь я не смогу. Камень скверный. Нам бы в башню…
Маг смотрел в стену. Казалось, он намерен прожечь ее взглядом, открыв короткую дорогу из грота в башню Красотки. Тот, кто близко знал Остихароса Пламенного в молодости, ни на миг не усомнился бы: он на это способен. Даже с окаменевшей рукой. Но сверстники Симона в большинстве покинули мир живых, и забрали уверенность с собой.
— Тяжелая, — вздохнул Вульм. — Не поднять.
— Ты пробовал?
— Чуть спину не порвал…
— Может, вдвоем?
— И упряжку волов в придачу…
Натан слушал их, виновато переминаясь с ноги на ногу. Краснел, шмыгал носом, утирал пот со лба. Все мерещилось: страх, ужас, и он — трусливый комочек в углу. Такой не побежит за своим сыном в горящий госпиталь. Не встанет один против толпы. Такому тюки ворочать, и то за счастье…
— Взгромоздим на пони…
— Сломаешь бедняге спину.
— Ладно тебе…
— Ручища весом с Тугодума будет. Переть дуру по снежной целине…
Натан шагнул вперед. Присел рядом с Симоном на корточки, примерился. Вспомнил, что надо бы спросить разрешения, но вместо этого ухватил магову каменюку за плечо и локоть. Нет, так не выйдет. Отец говорил: «Ничего не брать пальцами — и ничего не поднимать руками…» Парень встал на колени. И начал медленно, с натугой поднимать груз. Оторвал от пола, перехватил. Уложил на ладони, как младенца горного тролля — «Ничего не брать пальцами!» — уперся локтями в пол. Отдохнул чуть-чуть, не торопясь, разогнул спину. Высвободил левое колено, крепко вдавил в базальт подошву башмака. Все боялся: пол не выдержит, подастся, как теплый воск.
Янтарь бы, может, и не выдержал.
Базальт держал.
Лицо парня изменилось. Сделалось жестким, сосредоточенным. Слегка вывернулись губы и ноздри, словно их выдавило наружу непомерное внутреннее напряжение. Под шапкой зашевелились волосы. Лоб блестел крупными каплями пота. Натан встал рывком, толкнув ношу животом и грудью — «Ничего не поднимать руками!» — и выпрямив правую ногу. Вместе с ним поднялся старый маг, придерживаясь здоровой рукой за стену. Изменник чуть согнул колени, ловя баланс, по-взрослому крякнул от натуги, и тут опомнились Циклоп с Вульмом. Подскочили, взялись помогать. Один подставил плечо, другой ухватился ближе к подмышке Симона. Пользуясь мигом передышки, Натан от груди толкнул груз вверх. Тулуп парня треснул по шву, не в силах сдержать напор мышц. Изменник набычился, ловко пригнув голову — и ноша легла ему на плечи, заметно придавив к полу.
— Идем, — сказал Натан.
И сделал шаг к выходу.
Старый маг отлепился от стены, пошел рядом. Можно было подумать, что парень тащит поклажу, не имеющую отношения к Симону Остихаросу. Просто по досадному стечению обстоятельств маг привязан к обузе, которую Натан взвалил на плечи, и не может с ней расстаться. Хочешь, не хочешь, а надо идти бок о бок.
— Ну, ты даешь! — присвистнул Вульм. Он думал, что давно разучился удивляться. — Говоришь, грузчиком хотел стать?
— Ага! — счастливо выдохнул Натан.
Его шаги эхом отдавались под сводами пещеры. Тяжесть, лежащая на плечах, вбивала ноги парня в пол, как сваи. Будь под ногами песок — словно в сказке, по колено ушел бы в землю.
— Повезло тебе, Симон, — Вульм обогнал мага, освещая факелом дорогу. — Что б мы делали, если б он лютнистом решил стать? Или скороходом?
Маг с раздражением зыркнул на Вульма, но промолчал. Циклоп тоже молчал, пристально разглядывая парня: сбоку, со спины, заходя вперед. От такого внимания Натан ежился и ускорял шаг.
Снаружи донеслось ржание Тугодума.
— Может, все-таки на пони уложим? — вслух подумал Циклоп.
— Я ж говорил, — начал было Вульм. — Тяжело очень…
Но изменник перебил его:
— Я донесу! Я, сколько надо…
— Молчи, — велел Циклоп. — Силы береги.
При виде Симона пони шарахнулся прочь. Порвись веревка — удрал бы через мост, только б его и видели! Вульм насилу успокоил перепуганное животное. Буран кончился, морозный воздух был прозрачен до звона. Мир сделался виден на многие лиги окрест. Землю, сколько хватало глаз, укрыл белый саван, вылизанный тысячей языков ветра. Лишь чернели обрывы крутых утесов. Близился вечер. Снег исчертили лиловые тени. Небо, едва успев просветлеть, наливалось сумраком. Факел Вульм погасил и сунул за пояс. Пока они доберутся до башни — стемнеет. Прихрамывая, он вел пони в поводу. Тугодум нервничал: фыркал, косился на изменника с магом, бредущих сзади, норовил ускорить шаг.
Циклоп замыкал шествие. Посох Остихароса он нес на плече, не решаясь на него опираться.
За мостом Вульм без колебаний взобрался на спину Тугодуму, справедливо решив, что к каменной руке пони не приспособишь, а Циклоп обойдется: молодой, ноги здоровые. Колено давало о себе знать. Хорошо еще, что тварь рывком языка вправила на место какую-то мелкую косточку. Как говорится, клин клином. Через каждые триста-четыреста шагов Вульм придерживал Тугодума, поджидая спутников. Те шли медленно, да и Натану время от времени требовалась передышка. Вульм спешивался, по-волчьи нюхал воздух, вглядывался в сумерки. Ему мерещилось чье-то незримое присутствие. Но кто бы ни был тайный соглядатай, подступающая ночь была на его стороне.
— Надо идти, — говорил Натан, догнав Вульма.
И Вульм кивал: надо, так надо.
Снег. Боль.
Надо идти.
Куда? Зачем?!
…надо.
Эльза заворочалась. Медленно, как во сне, поднялась рука. Пальцы тронули щеку; отдернулись. Женщина застонала. Лицо обожгло огнем. Присыпанная снегом, окоченевшая от мороза кожа просыпалась, возвращая чувствительность. Левая щека и скула были содраны до живого мяса. К счастью, на холоде кровь быстро превратилась в ледяную корку. Телу Эльзы, можно сказать, повезло. Груда теплых одежек, надетых одна поверх другой, спасла сивиллу. Да и упала она не в ущелье, после чего не выжил бы никто, а к подножию утеса, в рыхлый сугроб, с высоты в десять локтей. Рассудку повезло меньше. Удар и последовавший за ним обморок вышибли из сивиллы последние капли соображения. Она не помнила своего имени. Не знала, где находится, и что здесь делает. В беспамятстве крылась сомнительная милость богов. Погром, гибель сестер и разорение обители…
Ужас последних дней сгинул в туманной мгле.
Зверь, которого раньше звали Эльзой, встал на четвереньки. Ткнулся лбом в шапку, валявшуюся рядом. С упрямством, достойным осла, тыкался до тех пор, пока шапка не нахлобучилась по самые брови. Зверь сел на пятки, сгорбился. Взгляд без цели шарил перед собой. Жалкие остатки памяти требовали янтаря. Так пустой желудок требует насыщения. Нет, янтаря не было. Логово, где раньше царил всемогущий мед, превратилось в черную дыру. Желток, дарующий новую жизнь, вытек из скорлупы.
Задрав голову к небу, зверь завыл.
Эхо откликнулось волчьей стаей.
Наверху ждало логово. Это сохранилось в мозгу: логово, тепло, безопасность. Добрый дракон, под которым так славно присесть на корточки. Кубло, где сладко спится. Снежные мухи в вышине. Даже в безрассудном состоянии Эльза сумела бы вскарабкаться в спасительную пещеру — или упасть во второй раз, сломав шею. Но янтарь… Оборвав вой, она принюхалась. В морозном воздухе пела тонкая янтарная нотка. Текла прочь, грозя оборваться в любой миг. Вскочив на ноги, Эльза закричала от боли в измученном теле. В поясницу воткнули раскаленный штырь. Левую сторону лица жгли факелом. Ложись, приказывала боль. Ляг и сдохни. Иди, велел янтарь. Иди и отыщи меня.
Он победил.
Спотыкаясь, тряся головой, Эльза двинулась по следу. Прочь от скал, и дальше — мимо пепелища, вид которого не пробудил в женщине и толики чувств, к Тер-Тесету, чьи стены маячили в отдалении. Янтарь вел ее, обещая удачную охоту. И впрямь, сбылось. К городским воротам она выбрела, когда ветер сыпанул на очистившееся небо целые пригоршни звезд. Мощные, окованные металлом створки уже заперли на засов, но калитка в стене чудом осталась открытой. У лестницы, ведущей на дозорную галерею, двое усачей-караульщиков, хохоча, лапали пьяную шлюху. Под облезлой шубой, скроенной тыщу лет назад, девка была голой. От всей троицы валил пар, густо пахнущий вином; от шлюхи — пуще всего. Занятые делом, стражи и не подумали задержать полоумную нищенку. Шлюха, правда, завопила: «Эй! Подруга…», но смачный поцелуй залепил ей рот.
Мелким, утиным шажком, оскальзываясь на ледяных «катанках», Эльза продолжила путь. Подмерзшая распутица, дубовый настил; булыжник мостовой. Бродячие собаки шли за ней по пятам. Не трогали, просто брели, поджав хвосты. Красильный квартал, где даже зимой царила оглушительная вонь. Трущобы, где жизнь стоила грош. Узкие, как ножны, переулки. Дома с балкончиками, со стрельчатыми окнами в ряд. Нанизанная на янтарную нить, бусинка катилась вперед. Никто не польстился на ее тулуп, и на ее тело, спрятанное под ворохом одежд. Лишь заезжий конокрад вышел из харчевни, желая помочиться, крикнул: «Эй! По-быстрячку, да? У костра?» — и фыркнул, увидев ободранную щеку женщины.