— Диадема? Я отдала ее вам…
— Диадема у тебя на голове. Считай, что я одолжил ее тебе. На время. Ты будешь носить ее день и ночь, пока я не разрешу снять. Хорошо?
«Ты сумасшедший, — читалось в глазах женщины. — Я тебя боюсь. Но у меня нет выбора.»
— Хорошо. Я буду ее носить.
— Вот и замечательно…
Не глядя, Циклоп протянул руку, и Вульм вложил ему в ладонь рукоять своего кинжала. Острое лезвие быстро справилось с путами.
— Ты свободна. И помни: ни в коем случае…
— Диадема, — кивнула сивилла. — Я помню.
Она попыталась встать. Качнулась, едва не упав. Циклоп поддержал ее, жадно всматриваясь в лицо Эльзы. Он ждал, и дождался. Лицо менялось, освещенное янтарным солнцем. Желтели, рассасываясь, синяки; сходили отеки. Гнойная сукровица перестала сочиться из-под затвердевшего струпа на щеке…
— Душечка! — всполошился Симон. Резвей юноши маг взлетел с кресла: — Вам необходим отдых. Умоляю, соблаговолите… С радостью уступаю очаровательной… Может быть, вина?
Спустя мгновение Эльза уже спала, свернувшись клубком.
6.
— Говоришь, тебя пытались убить? В городе?
— Убить? — Вульм пожал плечами. — Вряд ли. Предупреждали…
Циклоп прошелся по разгромленному кабинету. Вино подсохло, в липкой жиже оставались следы от башмаков. Подошвы чавкали, радуясь угощению. Наблюдая за ним, Вульм вспомнил, как в первый же день, отправляя к Амброзу воробья, признался Циклопу с Симоном, что взял подряд на слежку. Он ждал скандала, обвинений, угроз; полагал, что наглого соглядатая без промедления выпрут из башни в три шеи… «Следи, — отмахнулся Циклоп. — Делать тебе больше нечего…» А старый маг и вовсе скорчил такую гримасу, что у Вульма пропала всяческая охота развивать эту тему.
— Амброз полагал, что тебя убьют.
— Меня пометили углем. Я оправдался.
— Амброз не мог знать, что ты оправдаешься. Ты для него — послание, отправленное разным людям. А твоя смерть — письмо, адресованное Симону и мне. Пути Амброза Держидерево извилисты, как пути корней в земле.
— И что же Амброз хотел написать моей кровью?
— Вы переманили моего соглядатая, сказал Амброз. Вы уничтожили Янтарный грот. С первого раза, уйдя из пещеры живыми. Вы знали, что делаете. Я не верю в случай и в стечение обстоятельств. Вы знали и скрыли это от меня, несмотря на королевский приказ. Я оскорблен, сказал Амброз.
— Ну, допустим, — с сомнением бросил Вульм.
— Смерть моего соглядатая — знак того, что я не остановлюсь ни перед чем. Для начала с доски ушла самая никчемная, самая слабая фигура…
Скрутив кукиш, Вульм ткнул им в нос Циклопу.
— Для Амброза ты — пустое место. Дешевле пролитого вина, — наклонившись, Циклоп мазнул пальцем по полу. — Иное дело — Симон…
Вульм ждал, когда услышит продолжение: «…и я».
Не дождался.
— Амброз в гневе. Когда он разъярен, он действует холодно и взвешенно. Однажды он погорячился, и получил урок на всю жизнь. Больше он не повторит такой ошибки. Но если он узнает, что в нашем распоряжении имеется не только последний изменник…
Циклоп указал на Эльзу, прикорнувшую в кресле. Уступив даме свое место, Симон велел изменнику притащить второе кресло — и тоже задремал, смешно похрапывая. Между ними, словно пес, охраняющий сон хозяев, на циновке сидел Натан. Парень чудом втиснулся в узкий промежуток между креслами, и теперь боялся пошевелиться.
— Последняя сивилла, — кивнул Вульм.
— По-моему, король сожалеет о своей опрометчивости. Обитель разрушена, сивиллы погибли. Оставит ли Ринальдо последнюю сивиллу нам, как оставил изменника? Не думаю. Отдай мы сивиллу без диадемы — мы отдадим животное, и вскоре оно погибнет. Отдай мы сивиллу с диадемой…
Циклоп замолчал. Было ясно, что диадему он не отдаст даже светлой Иштар, обратись богиня к нему с нижайшими просьбами.
— Смешно, — наконец сказал он. — Все повторяется. Чумовой звереныш врывается в кабинет, хватает диадему без спросу… У судьбы завидное чувство юмора. Я бы со спокойным сердцем выгнал Эльзу на мороз. Или отправил бы в королевский дворец. Без диадемы; грязной, шелудивой собакой… Веришь? Ладно, молчи. Я не сделаю этого. Как ты думаешь, почему?
— Милосердие? — предположил Вульм.
— Нет.
— Выгода?
— В данный момент — нет.
— Любовь с первого взгляда?
Циклоп не принял шутки.
— Я плачу долги, — тихо сказал он. — Вот и все. Долги мертвому чудовищу. Двадцать лет назад Инес ди Сальваре пощадила глупого крысенка. Чудовища всегда были добры ко мне. Впрочем, Красотка еще не знала, что умрет чудовищем. А я не знал, что буду кому-то рассказывать историю сына Черной Вдовы…
Глава восьмаяПринц тварей
1.
Рекой кровавой плыл корабль-дракон,
По берегам — рычащие берлоги.
Я заходил в чугунные чертоги,
Я знал объятья змеехвостых жен.
Теперь же — осеклись во тьму дороги,
И я лучом рассвета озарен.
…ночь мальчик провел в лесу, в развилке могучего дуба. Шершавая кора, впитавшая за день тепло солнца, была на ощупь приятнее влажного камня темницы. Мысли путались от усталости, веки слипались, и очень скоро Краш провалился в забытье. Во сне его завертел водоворот недавних событий. Свет фонаря в руке Вульма, колдун с зашитыми губами; оживает статуя демона, пальцы сжимают рукоять кинжала, в лицо брызжет горячая кровь… Сквозь хаос видений в сон полз вкрадчивый, настойчивый шепот: «Око Митры!.. возвращайся-а-а…»
Черная Вдова звала приемного сына.
Он проснулся среди ночи. Дернулся, едва не свалившись с дерева, судорожно вцепился в толстый сук. Сердце колотилось в груди, как бешеное. Крашу казалось, что стук его слышен на лиги вокруг. В чаще ухнул филин, в ответ издалека долетел вой волков. Рысь, подумал мальчик. От нее не спасет высокое убежище. Лоб покрылся холодной испариной. Краш дрожал, и виной тому была не ночная прохлада. Лес, погруженный во мрак, жил своей жизнью. Шептались деревья под ветром. Шуршала звериная мелюзга, перебегая от одного эфемерного укрытия к другому. Над головой раздалось хлопанье крыльев. Пронзительно вскрикнула птица. Рядом, обвивая ветку, заструилась чешуйчатая лента. Замерла, стрельнула раздвоенным язычком — и скользнула прочь.
«Мне нечего бояться! — Краш перевел дух. — Я выжил в Шаннуране! Я пил молоко Черной Вдовы. У меня есть кинжал, которым я убил взрослого а'шури! Что мне жалкая плешивая рысь?»
Несмотря на все доводы, дрожь не унималась. Уши ловили каждый звук, каждый шорох. В конце концов он задремал, но сон его был чуток. Ни свет ни заря, разбитый и хмурый, до крови ободрав колени, мальчик сполз с дерева — и побрел куда глаза глядят. Надо найти Вульма, который оставил его умирать. Найти, убить и забрать Око Митры. О том, что ребенок — не соперник взрослому воину, Краш не задумывался. Ах, да, вспомнил он. Я собирался отыскать могучего волшебника и напроситься к нему в ученики! Хорошая идея. Я вполне могу искать Вульма и подходящего волшебника одновременно. Краш приободрился. Лес поредел, впереди возник крутой берег реки. По краю вилась укатанная дорога. Лучи восходящего солнца слепили глаза, привыкшие к темноте. От голода сводило живот. Отчаянно моргая, плача от рези под веками, он сослепу угодил в цепкие объятия ежевики. Колючки — это беда, но спелые, иссиня-черные ягоды… Перемазанный сладким соком, он выбрался из зарослей. При помощи кинжала соорудил пояс из лыка и берестяной туесок, куда сложил оброненные Вульмом драгоценности: два изумруда и золотую цепочку. Привесив туесок к поясу, спустился к реке. Утолил жажду, умылся; смыл с клинка следы крови.
Сунув кинжал за пояс, Краш решил, что имеет вид независимый и даже воинственный.
До трактира он добрался к вечеру, когда солнце коснулось снежной вершины Герагаса. В брюхе урчало. Саднили сбитые ноги. Дверь бревенчатого, похожего на жабу строения, была распахнута — в первую очередь, чтобы выветривался чад. Крыша из теса поросла мхом, над трубой курился дымок. У коновязи жевали сено две лошади. Казалось, трактир стоит здесь от сотворения мира.
Краш заковылял ко входу.
Низкий потолок затянуло копотью. К центральной балке подвесили колесо от телеги. На ободе чадила полудюжина свечей. Но даже такая роскошь не привлекала в трактир толпы народу: два мрачных бородача, да тощий парень в углу. Бородачи смахивали на братьев-разбойников, а парень, хлебавший из глиняной миски — на бродячего музыканта. Точно, вон и лютня у стены примостилась.
Трактирщик в засаленном фартуке встал на пути:
— Чего тебе, малец?
— Ужин! И переночевать.
— Деньги есть?
— Есть.
— Покажь.
Краш с опаской покосился на бородачей, но те пренебрегли мальчишкой. Тогда он сунул руку в туесок, нащупав цепочку. Золотые звенья масляно блеснули, ловя огонь свечей.
— Золото? — трактирщик понизил голос.
— Ага!
— Спер? У кого?
— Я не вор.
— Дай гляну. Фальшивая?
Выпускать цепочку из рук не хотелось. Но куда денешься? Заартачишься — трактирщик решит, что фальшивка, и прогонит взашей.
— Ты гляди… Настоящая. Чего за нее хочешь?
— Ужин, ночлег… еды в дорогу… И сапоги!
— Идет, — без торговли согласился трактирщик, и Краш понял, что продешевил. — Садись, сейчас жрать принесу.
Цепочка исчезла в кармане фартука. Угрюмое лицо трактирщика подобрело. На изрезанном ножами столе возникли две миски, с жарким и бобовой кашей, лепешка и кружка пива. Пиво Крашу не понравилось. Он хотел спросить воды, но раздумал. Сопляка, который даже пива не пьет, нигде не примут всерьез. Сделав второй глоток, больше первого, он накинулся на еду. Мясо… ыгх-х-х! — горячущее! И каша… Миски пустели с пугающей быстротой. Кружка — еще быстрее. Живот отяжелел, голова сделалась звонкой, как бубен. Мысли в ней бродили самые радужные. Все будет хорошо. Он выучится на волшебника, отыщет гада-Вульма… Может, мама до сих пор жива? Он вернет Черной Вдове драгоценное Око Митры, а за это а'шури отпустят маму…