с! Ага, согласилась дрожь. Поторопись… Сдерживая нетерпение, Краш побрел вокруг башни. Опыт подсказывал, что соваться в парадную дверь — глупей глупого. Доброй ночи, господа хорошие! Это я, сын Черной Вдовы! Не отдадите ли вы мне забесплатно одну пустяковину…
Ему повезло. Он нашел дворик — там, где стены заворачивались, как створки раковины. Две кривые яблоньки дремали над скамейкой. Из кувшина в руках мраморной девицы текла струйка воды. За штакетником палисада манил ночных бабочек чудо-цветник. Окно, выходящее на фонтан, было приоткрыто. С осторожностью лисы, вползающей в курятник, Краш толкнул створки. Он ждал скрипа, но хорошо смазанные петли молчали. Оглянувшись по сторонам, мальчик одним прыжком взлетел на подоконник.
«Ты на верном пути…»
Ковер глушил шаги. Бесшумней кошки, сын Черной Вдовы зажмурился, отсчитал десять ударов сердца — и открыл глаза, впуская под веки мрак, сбрызнутый лунным молоком. «Темное зрение» без подпитки млечным соком чуть ослабло, но Краш до сих пор неплохо видел в темноте. Очертания предметов проступили из мрака, обретая рельеф. Кушетка с завитушками в изголовье. Полки со свитками. Два сундука, окованные полосами стали, были заперты на висячие замки. Кресло с низкой спинкой стояло на драконьих лапах… Хлам! Дверь из комнаты вела на винтовую лестницу. Надо выше, понял Краш. Туда, куда зовет, толкает, тащит подруга-дрожь, переходя в сладостное вожделение.
Сверху тянуло сквозняком. Слышались невнятные голоса. Узкая площадка. Крутые ступени. На стенах живым ковром копошились орды жуков, испуская гнилостное, зеленоватое свечение, вроде болотных огней. Стоило Крашу сделать пару шагов, как он услышал хитиновый хруст. Там, куда падала его тень, жуки приходили в движение, трепеща усиками. Копошение усиливалось, свет делался ярче, а жвалы с жадностью вгрызались в тень мальчишки. Краш с презрением ухмыльнулся: жрите, не жалко! Собрать вас всех в коробок, да скормить моим варанам…
— …я сказала: нет!
— Я слышал от тебя «нет» тысячу раз, Инес. А твой взгляд говорил: «да». Помнишь? Ты уверяла, что я — лучше всех…
— Посмотри мне в глаза. Что ты видишь? Только не ври!
Прыжком Краш одолел последние ступеньки. Припал к тесаным плитам пола — под ладонью хрустнул раздавленный жук — и заглянул в дверной проем. Оттуда, как язык из разверстой пасти, на площадку выливалась лента желтого, масляного света. «Вперед!» — властно требовало сердце. Ворваться, застать врасплох, воткнуть жугало Вульму в печень; схватить Око Митры — и наутек! Если хозяйка захочет его остановить, он убьет и ее. Колдунья? Ну и что? Пока она состряпает заклинание…
И все же он медлил. Долгие месяцы скитаний не прошли даром. Лихорадочное возбуждение, бурля в крови, не могло пересилить зверя, проснувшегося в Краше. Зверь на собственной шкуре постиг злую науку выживания. Сейчас он чуял нутром: спешка — это смерть. Наблюдал, подмечая каждую мелочь; ждал удобного момента. Зверь умел терпеливо сидеть в засаде, в отличие от мальчишки, сломя голову рвущегося вперед.
— Я дам хорошую цену. Лучшую из всех.
Похоже, увиденное в глазах хозяйки башни не понравилось Вульму. «Он даст цену? — удивился мальчик. — Это она должна заплатить ему…»
— Я знаю.
— Больше тебе не даст никто.
— Я знаю. Око Митры не продается.
— Глупости! Все на свете продается! Я, ты; престолы королей и котлы пекла. Вопрос в цене. Тебе не нужно золото? Хорошо. Я готов расплатиться…
— Ты говоришь со мной, как со шлюхой.
— Не преувеличивай, радость моя.
— Убирайся. Ты мне противен.
Краш подтянулся, уцепившись за стойку перил, и выполз на площадку едва ли не целиком, рискуя обнаружить себя. Оцарапался жугалом, крепко зажатым в руке. Он был готов без колебаний пустить шило в ход.
— Гонишь меня, Красотка? Ты, которая стонала в моих объятиях?
В голосе Вульма, змеей в траве, пряталась угроза. Высокий, худощавый, он стоял у дверей плохо освещенной спальни — спиной ко входу, не замечая Краша. Тени клубились вокруг: казалось, свет огибает мужчину, брезгуя прикоснуться к нему. Женщины видно не было. Она пряталась где-то в глубине комнаты.
— Гоню. В три шеи. Доволен?
— Зачем тебе Око Митры? Ты даже не представляешь…
— Это я-то не представляю?! Ты, и тебе подобные — вы дикари, мечтающие о небесных молниях! Попади молнии к вам в руки… Да вы полмира спалите, прежде чем выясните, что за огонь вам достался! Убирайся, и забудь ко мне дорогу.
— Дерзишь, сокровище. Я не дикарь. И пусть молнии не по моей части… Тебе ли тягаться со мной? Поверь, я сумею распорядиться Оком Митры лучше тебя. Уступи его мне, и останемся добрыми друзьями…
Тьма вокруг мужчины зашевелилась. В ней проросли узловатые корни. Устлали пол шевелящимся ковром, оплели стены живыми шпалерами. Надсадный скрип — кто-то «с мясом» отдирал прибитые гвоздями половицы. Вкрадчивый шелест — древесных листьев? тварей, скользящих в листве? Свечи в шандале, невидимом Крашу, замигали. По углам метнулись хищные тени. Отвечая их движению, на секретере, стоящем у окна, вспыхнул кровавый глаз.
Око Митры!
Пылающая нить, струна, вибрирующая от напряжения, раскаленная докрасна проволока ударила из рубина — и вонзилась Крашу в переносицу. Крючок впился в мозг, как в губу пойманной рыбы; леса, сплетенная из огня, дернула мальчишку вперед, рывком сокращая расстояние. Краш прыгнул в спальню. Что есть сил ударил жугалом, метя в правый бок Вульма — туда, где печень. На счастье Краша, Вульм замешкался. Он еще только поворачивался навстречу незваному гостю, а шило уже входило ему в бок. Что-то рвануло мальчишку за щиколотку, опрокидывая на пол. Краш покатился кувырком, больно ударяясь о шишковатые наросты. Он знал, что кинжальное острие жугала вспороло атласный камзол Вульма, знал, что всадил шило во врага, но не знал, насколько серьезна рана. Вульм живучий; его печенка, небось, сама пляшет-уворачивается…
Око Митры!
Вскочив, путаясь в корнях и лианах, невесть откуда взявшихся в спальне — должно быть, из самого ада! — Краш отмахнулся жугалом, расчищая дорогу; схватил вожделенную диадему. Черная Вдова, видишь ли? Радуйся! Твой сын достиг цели… Мальчику почудилось, что королева Шаннурана с любовью глядит на него из-за неубранной кровати. Он кинулся к Вдове, и упал на колени, как птица, сбитая влет. Женщина. Просто женщина, хозяйка башни; такая же, как Бычиха. Чужачка. Враг. До Шаннурана сотни лиг. Надо убираться отсюда…
С пола взвилась гибкая плеть. Шипастая «булава» на конце лианы ударила Краша в висок. Мальчик отшатнулся, закрываясь диадемой. Оправа треснула, Краша швырнуло на пол. Кровавый сгусток рубина покинул металлическую «глазницу», взлетел к потолку. В его блеске заледенело все, даже время. Женщина за кроватью. Тени на стенах. Корни на полу. Свечи в шандале. Лиана, готовая разить. И — раненый мужчина, с ладонью, прижатой к боку; мужчина в центре корневого сплетения, похожий на взбесившегося спрута. Чужак, как и хозяйка башни; чужак, будь он проклят, враг, незнакомец…
Это был не Вульм!
Дико закричав, Краш выронил испорченную диадему. В броске он хотел поймать рубин — солнце, упавшее с неба. Лиана хлестнула мальчика по спине, разорвав рубаху и кожу. Рубин горящей лягушкой запрыгал по щупальцам корней. От удара о край секретера, окованный бронзой, мир взорвался, превратился в боль. Кожа над переносицей лопнула, раскрылась нежными лепестками. Краш ослеп. Каленые обручи сжали голову, мозг стал пеплом и золой. Сражаясь до последнего, мальчик попытался встать — и упал ничком, прямо на рубин. В сердцевине черной бездны раскрылась алая роза. Око Митры вздрогнуло, выпуская мириады тончайших ворсинок. Они впились в рану на лбу Краша, с легкостью пронзили кость и ушли глубоко в мозг — багровыми жилками, сетью кровеносных сосудов, опутав голову изнутри и снаружи, соединяя, сращивая живое и камень…
Это заняло вечность, и еще чуть-чуть.
Башня шаталась. Камни стен пришли в движение, меняя состав и плотность, фактуру и цвет. Корни и лианы осыпались гнилой трухой. Напрасно мужчина-спрут, корчась от боли в боку, взмахивал жезлом; напрасно выкрикивал заклинания. Магия умерла. Рыдая от бессилия, колдун ринулся прочь. За ним на паркете оставалась дорожка из капель крови. Краш с трудом перевернулся на спину. Перед смертью зрение вернулось; последним, что увидел мальчик, прежде чем вернуться домой, в бархатную тьму Шаннурана, было лицо женщины, склонившееся над умирающим. Чудовище, подумал Краш. Чудовище, как и я. Во взгляде хозяйки башни не было ни ярости, ни страха, ни паники.
Там жил огромный, всепоглощающий интерес.
— …камень молчит. Я его не чувствую.
— А раньше?
— Да. Я — настройщица. Если я вижу незнакомый инструмент, я знаю главное: он должен звучать. Дай мне время, и я разберусь: как.
— Хочешь, я извлеку Око? К чему тебе грязный бродяжка? Расколем ему голову…
— Нет.
— Что за сантименты? Раньше ты…
— Я сказала: нет.
— Как знаешь, Красотка…
Иногда Краш слышал звуки. Стук, шорох, скрип. Шаги. Обрывки разговоров. Звуки уплывали, растворялись в жарком гуле. В мозгу раздували горн, и сотня кузнецов принималась стучать молотами. Грохот убивал Краша; тишина воскрешала. В тишине мелькал прохладный, влажный язык Черной Вдовы, вылизывая мозг мальчика.
— Посмотри на меня.
Запах уксуса и трав. Женское лицо. Как тогда, в ночь битвы. Рыжие кудри; пухлый, девичий рот. Сеть морщинок в уголках глаз. Тряпица, смоченная разбавленным уксусом, еще раз прошлась по щекам Краша.
— Пить! — из глотки вырвался сухой хрип.
В губы ткнулся край оловянной кружки. Краш закашлялся, пролил воду себе на грудь; вновь жадно потянулся к кружке.
— Я принесу тебе бульону. Куриного. Любишь бульон, воришка?
Издевается, понял Краш. Пусть. Я для нее воришка. Я, сын Черной Вдовы. Слабое жжение во лбу? Я и без зеркала знаю, что там жжется. Никто не отнимет. Теперь — никто. Только вместе с головой.