— Жди, я скоро…
Я перегрызу тебе глотку, думал Краш. Наберусь сил и перегрызу.
Женщина вернулась с чашкой, от которой шел душистый пар. У Краша свело живот; изо рта потекла слюна. Женщина присела на край кровати. Дрогнули изящно вырезанные ноздри. Хозяйка принюхивалась, и не бульон был тому причиной.
— От тебя пахнет Шаннураном. Мускус и тлен. Так же пахло от Вульма, когда он принес мне Око. Твой запах сильнее…
Лицо ее придвинулось, заслонив собой всю комнату. Краш вздрогнул, увидев, что у глаз женщины нет постоянного цвета. Зелень изумруда, голубизна аквамарина, серый высверк стали; и в центре — черное солнце зрачка, где клубилась бриллиантовая пыль.
«Чудовища всегда…»
2.
— …чудовища всегда были добры ко мне, — повторил Циклоп.
Он стоял у окна и глядел в ночь. Там, во мраке, исколотом шипами звезд, пряталась без малого четверть века. Два десятка лет жизни с камнем во лбу. Вдали от Черной Вдовы, чудовища, ставшего матерью; бок о бок с женщиной, заменившей ему и мать, и любовницу, чтобы в итоге превратиться в чудовище.
— Ты мог сбежать, — сказал Вульм. — Вряд ли Инес держала тебя силой. Почему ты не удрал, когда твой лоб зажил? Год, два, и юркий Краш покидает Тер-Тесет…
— Меня убили бы в пути. С таким лбом я бы не дошел до Шаннурана. Первый встречный бродяга расколол бы мне череп, чтобы извлечь рубин.
— Врешь! Ты живуч не меньше моего. Ты бы выстелил путь отсюда до Шаннурана трупами алчных бродяг…
— А ты, Вульм из Сегентарры? Я ведь помню тебя — во тьме, с мечом в руке. Ты выстилал трупами свою дорогу не хуже моего. Лучше! В сто раз лучше! И вот — там, в переулке, ты заслонил калеку-изменника от толпы. Встал рядом со мной и Симоном. Скажешь, это удивительно меньше камня во лбу?!
— Мне ничего не грозило, — буркнул Вульм. — Жалкие булочники…
И Циклоп вернул ему обидное:
— Врешь!
— Я плохой рассказчик, — Вульм поднял бутыль, на дне которой осталась толика вина. С жадностью приник к горлышку; глотал, дергая кадыком. Вино частью текло мимо рта. — Когда-нибудь я решусь…
— Дочь? Кол над могилой? Прости, если я лезу пальцами в открытую рану. Трагедия в графстве Деларен больше года будоражила умы тер-тесетцев. Из тебя сделали героя. Мстителя, достойного баллады. А я собирал все новости о тебе…
Циклоп оглянулся на старца, дремлющего в кресле, и закончил:
— О тебе и Симоне.
— Мари тут ни при чем, — отмахнулся Вульм. Рубаха на его груди промокла от вина. Казалось, Вульм смертельно ранен. — Это случилось раньше, чем я вернулся в Сегентарру. Ты когда-нибудь был в Эсурии? Мы с приятелем шли по нагорью Су-Хейль…
Он побледнел. Ужас исказил его черты:
— Извини, Циклоп. В другой раз.
— Хорошо, — согласился Циклоп. — Жаль, что ты не спросил меня, почему я не оставил Тер-Тесет сейчас, когда меня уже ничто не держит здесь. Я бы, правда, все равно не ответил… И знаешь, почему?
— Ты чувствуешь себя должником, — прозвучало из кресла. — Красотка погибла, защищая тебя от меня. Тебе мнится, что ты исполняешь ее завещание. Копаешься в потрохах Янтарного грота, наблюдаешь за изменником… Ты слишком долго был сиделкой. Ты отвык от свободы. Выйдя из темницы, ты изобретаешь себе все новые кандалы.
Жизнелюбец, помешанный на стряпне, исчез. В кресле, суровый и беспощадный, сидел Симон Остихарос, древний маг из Равии.
— Тише, — сказал он. — Эльза спит. И мальчишка тоже уснул.
Глава девятаяДень поминовения
1.
Вульм притворялся, что спит.
Для ночлега им с Натаном выделили одну комнату на двоих. Уютную, на втором этаже, с парой кроватей, застланных шерстяными одеялами. Окно спальни выходило на фонтан: нимфу в снеговой шубе. Шторы Вульм с вечера хотел задернуть, и забыл. Пользуясь его оплошностью, сейчас в окно вползало утро. Змеилось бесплотной поземкой — смурное, вьюжное. Навстречу утру от дверей, стараясь вести себя тише мыши, пробиралась Эльза. В одной, знаете ли, ночной рубахе. «Небось, хозяйкина, — предположил Вульм. — Циклоп расщедрился…» Он представил себе лохань с горячей водой, где за полночь плещется сивилла, словно наяву увидел, как Эльза, чистая и распаренная, вылезает из лохани, набрасывает рубаху на голое тело — молодое, тугое, лучше, чем у фонтанной нимфы…
«Ну ее к бесу, дурищу. Разве теперь уснешь?»
Сивилла до смерти боялась разбудить мужчин. Всякий раз, когда Натан всхрапывал по-лошадиному, она обмирала от страха. К счастью, парень дрых без задних ног, смешно плямкая во сне вывороченными губами. Ночью он грел воду на кухне, в котле, да ведрами таскал наверх, для обожаемой госпожи Эльзы — вот и умаялся. Ага, отметил Вульм, диадема на месте. В смысле, у сивиллы на голове. Значит, девка в своем уме, если девки вообще бывают разумны. Не кинется рвать клыками, драть когтями. Хотя… Чародейским безделушкам Вульм доверял слабо.
Чудом выжившей Эльзе — еще меньше.
Сивилла, наверное, почуяла запах чужих мыслей. Уставилась на Вульма, смотрела долго-долго; наконец сочла его спящим — и сунулась к Натану. Присела на край кровати, с величайшей осторожностью начала стаскивать с парня одеяло. Натан заворочался, засучил во сне ножищами, скинув одеяло на пол. Нет, не проснулся. Руки Эльзы повисли в воздухе, словно у музыканта над лирой. Спал Натан, в чем мать родила. Из придури, или от стеснения, он нацепил на голову мятый колпак с кисточкой на конце. Рубахи, способной вместить ражего детину, каким стал тихий мальчик Танни, и не треснуть по всем швам, в Циклоповом хозяйстве не нашлось. Руки сивиллы вновь пришли в движение, заскользили по мускулистому телу изменника. Прикосновения ее были легче пуха. Кончики пальцев изучали плечи и бедра изменника, грудь и шею. Так слепцы, знакомясь, ощупывают лицо собеседника. Вульм едва сдержался, чтоб не хмыкнуть со значением. Или намекнуть, что старый конь тоже борозды не портит. Вот ведь приспичило нашей крале! Сама к парню в постель лезет. Ладно, отвернемся. Любовным делам грех мешать.
А то Натан у нас скромняга…
Скромняга Натан взревел бугаем, и Вульма подбросило на кровати. Велика сила любви! Уже не скрываясь, он наблюдал, как Натан мнет девку, навалившись сверху живой горой. Сивилла верещала, отчаянно и тоненько. Нет, решил Вульм, чувствуя, как плоть откликается на женский визг. Так не кричат в порыве страсти. Так бабы орут, когда их насилуют — или убивают. Вопль перешел в задушенный хрип. Сивилла извивалась под Натаном, тщетно пытаясь вырваться из убийственных объятий. «Не трожь! — сипел изменник, багровый со сна. — Не трожь нас, зараза! Шею скручу, не помилую…»
Вульм кинулся вперед:
— Уймись, придурок! Задавишь!
В любой миг он был готов перехватить руку Натана, или отпрыгнуть, чтобы не получить по роже эдаким окороком.
— Хватит, я сказал!
С размаху он влепил парню звонкую оплеуху. Натан одеревенел, превратился в дубового, рубленого топором истукана. Медленно, словно шея у него заржавела, повернул к Вульму пылающее лицо. Черты парня коверкала ярость — знакомая, бешеная. Вульм видел это лицо в переулке, когда изменник шарахнул вьюками по Куцему Хряпу. Натан часто-часто моргал; слезы блестели в налитых кровью глазах. Водой из дырявого бурдюка вытекала ярость; на ее место уже спешили две подружки — обида с недоумением.
— За что?!
— Танни…
Эльза шевельнулась под изменником. Парень скосил зрячий глаз — кто это там? — охнул и грохнулся с кровати на пол. Башня содрогнулась до основания.
— Эль… Госпожа Эльза!
— Танни…
— Простите! Простите меня! Я не хотел!
— Я…
— Я не нарочно! Простите!
Схватив одеяло, Натан обернул его вокруг бедер с усердием человека, выброшенного голым на мороз. Придерживая края, встал на колени — и так, на коленях, пополз к сивилле. Благо, ползти было всего-ничего. Хрипло кашляя, Эльза запрыгнула на кровать с ногами. Вжалась в стену: ну, как опять набросится?! С запоздалым ужасом схватилась за голову: на месте ли диадема?
Диадема была на месте, только сидела набекрень.
— Два сапога пара, — вздохнул Вульм. — Взбесились, на людей кидаетесь… А мне вас в чувство приводи, забесплатно.
— Я… Я не хотел! — взвыл Натан, рыдая. — Мне сон… Будто в переулке, опять! Отца убили, меня камнями… схватили… Я и стал отбиваться! Простите дурака…
Эльза осторожно потянулась, тронула ладонью лоб парня. Натан окаменел, блаженно жмурясь. Сивилла улыбнулась, пряча за улыбкой боль:
— Не вини себя, Танни. Я понимаю…
— Я, пожалуй, пойду, — оценил ситуацию Вульм. — Вы уж дальше сами…
— Нет!!! — дружно возопила молодежь.
— Вы меня неверно поняли! — сивилла залилась краской: любо-дорого посмотреть. — Я за него боялась! Я и сейчас боюсь…
— А что за него, бугая, бояться? — изумился Вульм.
— Янтарный грот… Я видела: вы шли туда! Я пряталась в пещере напротив… Ему туда нельзя! Повторный размен… Знаете, как это бывает? Кошмар…
Девушку передернуло от воспоминаний.
— Лучше сразу удавиться. Я хотела предупредить, спешила — и сорвалась. Со скалы. Больше ничего не помню. Очнулась здесь, в башне… Я должна убедиться, что с ним все в порядке. Увидеть, как прошел размен. Я все еще сивилла! Я за него отвечаю.
Вульм пожал плечами:
— Как по мне, парень в порядке. Жрет, правда… С душой жрет.
— Ему надо много есть, — кивнула Эльза, и Натан тоже закивал: много, мол. — Он еще растет. Все равно я должна его осмотреть!
— Да сколько угодно! Любуйся!
Вульм сделал широкий, купеческий жест, словно предлагая товар на выбор.
— Натан, сними одеяло.
Румянец вернулся на щеки парня: не от ярости — от смущения.
— Давай-давай! — подбодрил его Вульм. — Кто прощения просил? На коленях ползал? Или мне Циклопа позвать? Он тебе живо отрежет, для опытов…
— Не надо Циклопа…
Отвернувшись, Натан разжал пальцы. Одеяло упало на пол. Ладонями, большими как корыта, изменник прикрыл срам. Вульм втихомолку порадовался: иные ладони здесь не пригодились бы. Хоть лопату неси…