— А вы думали, я плакать буду от умиления, да? Прощения просить? Не буду!! — заорала я так, что стекло в подъездном окне затряслось. — Ничего мне от вас не нужно. Не просила я у вас ничего!! Не просила, слышите?!
— Слышу. Леся…
— И хватит мне розы эти дарить! Маму подослали, милостыней одарили, что дальше? Машину презентуете или квартиру?! Мне не нужно ничего от вас! Оставьте меня в покое. Оставьте!!!
— Леся…
Я уже не слушала.
А старенькая нокия действительно не пережила эту ночь, улетев в противоположную стену и разбившись вдребезги.
Ненавижу тебя, Разумовский…
Потом было мерзко.
Я никогда ни на кого так сильно не орала. Ни разу в жизни. И теперь чувствовала себя настолько опустошённой, будто меня только что вырвало. Наверное, так оно и есть… но рвало словами.
Вслед за опустошением пришла злость на себя. Зачем было звонить Владу? Нужно ему твоё «спасибо», Леся, как прошлогодний снег.
Ну ладно, сказала бы своё «спасибо» — и положила трубку. Орала зачем? Вот он сейчас возьмёт и отзовёт благотворительный взнос. И останешься ты как та старуха — у разбитого корыта.
Я всхлипнула и рассмеялась. Леся, сколько можно? Ты же знаешь — Влад не такой. Поэтому и наорала, что в глубине души понимаешь — он ничего плохого тебе не сделает. Никогда не делал… кроме того раза. Да и тогда он больше сказал, чем сделал.
Но как тонко ты придумал, Разумовский. Ударил меня в самое сердце, в самое слабое место. Действительно, что мне цветы… А вот шанс для родителей — это настоящее чудо.
Чудо, да. Но мне было мерзко.
Чудо…
Если бы моя история была притчей, то она звучала бы так…
Четыре года слепой, глухой и горбатый бедняк каждый день ходил в лес за брёвнами, чтобы построить дом для своей семьи. Никто не мог ему помочь, да он и не просил помощи.
А потом мимо проезжал один очень богатый человек. Увидел бедняка, махнул рукой — и подарил ему готовый каменный дом.
Все счастливы и рады, кроме этого горбатого…
Он ведь привык таскать на себе брёвна. Что ему делать теперь?
Как жить, нося в себе ощущение, что ты ничего так и не смог сделать для своей семьи?
Как отблагодарить богача и остаться при этом личностью, не превратившись в раба?
Я не знаю. Не знаю…
Родители должны были уехать сразу после Нового года. Они потихоньку собирались, очень волнуясь, я же… тоже собиралась. С мыслями. И со своей растерянностью.
Белые розы я продолжала находить на своём столе. Интересно, что Влад станет делать, когда мама уедет? Серенады начнёт петь под окном?
Ой, не дай бог…
Я купила новый телефон, симку восстановила, но он не звонил. И мне было очень стыдно признаться самой себе, но я хотела, чтобы он позвонил.
Я хотела извиниться. Сказать, что была не права. Но Влад не звонил…
А в новогоднюю ночь во мне что-то сломалось.
Я ведь уже давно не говорила с мамой откровенно. Со школы, наверное.
А тут вдруг… прорвало. Наверное, я только тогда по-настоящему осознала, что они с папой скоро уедут, и я останусь одна на три месяца.
Легла с ней рядом, прижалась — и начала говорить.
И почти всё, конечно, было про Влада…
Мама гладила меня по голове, обнимала и очень внимательно слушала.
Я даже рассказала ей про то, как мы поссорились. Нет, конечно, не в подробностях… Но про то, что Влад решил, будто я шлюха — рассказала.
— Извини меня, Лесь, — мама улыбнулась и погладила меня по щеке. — За то, что расстрою сейчас… Но ты сама немножко виновата в том, что он так подумал.
— Я?..
— Да, Лесь. Нет, я не говорю, что виновата только ты. Но… кто все его прихоти выполнял и даже «ви вилл рок ю» пел?
Я чуть покраснела.
— Но это ведь не повод думать…
— Не повод. Однако… разве ты говорила, что любишь его?
Я покачала головой. Нет, не говорила…
— Вот видишь. Вы оба виноваты, Лесь. Влад, конечно, виноват больше — он ведь старше и опытнее, но… Скажем прямо — мужики недогадливы. Пока в лоб не скажешь — не поверят. Я думаю, он и сейчас сомневается в том, что ты его любишь.
Я вытаращила глаза.
— Сомневается-сомневается, можешь мне поверить.
— Как в этом можно сомневаться… — пробурчала я, и мама вновь засмеялась, погладила меня по голове, как маленькую.
— Можно, Леся. Когда-нибудь поймёшь…
Ты просто расскажи ему про свои чувства. И сразу увидишь, сомневался он или нет.
— Я не собираюсь больше никогда с ним разговаривать, — опять пробурчала я. Мама обняла меня крепче и тонко, понимающе улыбнулась.
Словно говорила: «Врать нехорошо, Леся».
Да, нехорошо.
Это Влад меня плохому научил…
Через три дня родители улетали.
Самолёт был в двенадцать часов дня, и мы встали ранним утром, чтобы спокойно собраться и доехать до аэропорта. Примерно в девять я спросила у мамы, нужно ли вызвать такси и, получив ответ «нет», весьма ему удивилась.
— Я уже вызвала, — ответила мама на мой невысказанный вопрос. — Через десять минут выходим.
Я всегда знала, что родители у меня немного авантюристы, но такого всё же не ожидала…
Перед подъездом я обнаружила красивый чёрный внедорожник, а рядом с ним — Влада. Серьёзного, даже сосредоточенного, одетого как всегда — с иголочки.
Вот черти.
Я непроизвольно напряглась, не зная, что он тут делает, и не понимая, как вообще себя вести с ним теперь.
— Здравствуй, Леся.
Он не улыбнулся, и я тоже решила держать лицо.
— Здравствуйте.
Да, вот так. Нечего ему «тыкать».
Подошедшие сзади родители поздоровались с Владом в более радужном тоне. Папа даже руку ему пожал. А я тщетно старалась смотреть на Разумовского как можно меньше…
Как же я соскучилась.
Гад. Ненавижу.
— Садитесь, — сказал Влад, погрузив все чемоданы в багажник, и внимательно посмотрел на меня. — Лесь?
Я глупо шмыгнула носом, но всё же села. Причём пришлось плюхнуться на переднее сиденье — заднее было уже занято родителями и их ручной кладью. Хитрые черти…
Я пыталась расслабиться, но не получалось. Мама с папой непринуждённо разговаривали с Владом про Европу в целом и Германию в частности, даже пробовали втянуть в разговор меня, но я могла только натянуто улыбаться и цедить слова сквозь зубы.
Разумовский тоже был напряжён. Улыбался редко, зато постоянно смотрел на меня. Я даже испугалась, что он не сможет нормально вести машину и мы во что-нибудь врежемся. Но обошлось…
И практически сразу, как мы вошли в аэропорт, мама с папой сказали, что дальше справятся сами, а «ты иди, Лесенька, иди».
— Да ладно, я с вами, — попыталась было возразить я, — это… Влад пусть идёт. А я потом такси поймаю.
— Я сегодня твоё такси, — заявил Разумовский тихо, но твёрдо. — Ты в курсе, сколько местные таксисты денег за транспортировку дерут? Без штанов остаться недолго.
— Жмот, — буркнула я, и он засмеялся.
— Согласен. Но даже не надейся от меня избавиться. Не получится.
Я и не надеялась…
Когда мы встали в большую очередь для сдачи багажа, меня впервые накрыло паникой.
Три месяца… Господи, что я буду без них делать?!
Наверное, мама с папой всё поняли по моему лицу. Обняли по очереди, поцеловали.
— От-тдыхай, дочка, — негромко сказал папа. — Побольше отдыхай. Наработалась.
— Кушай хорошо, — тараторила мама, поправляя на мне то шапку, то шарф, то зачем-то дергая за карман куртки. — Три раза в день, поняла? А то знаю я тебя. И гулять не забывай. И звони нам. Каждый день.
Я кивала, изо всех сил стараясь не разреветься. Зачем я вообще отпускаю их одних? Надо было настоять, поехать вместе. Зачем я…
— И не смей себя винить, — шептала мама мне на ухо. — Мы с папой справимся. Ты у меня самая-самая, поняла? Леся, милая, мы будем гораздо быстрее выздоравливать, зная, что ты больше отдыхаешь… что ты счастлива…
— Мам…
— Обещай мне, — она сжала мою руку. — Обещай, что будешь больше отдыхать.
Я постаралась улыбнуться.
— Обещаю…
— И что будешь счастлива.
— Мам…
— Обещай.
Я открыла рот, не зная, что сказать. Как такое можно обещать?..
— Будет, — вдруг произнёс Влад и положил руку мне на плечо, сжал его. — Обязательно будет, Валентина Алексеевна. Я обещаю.
От возмущения я на миг перестала дышать. А мама с папой смеялись и говорили, что ловят Влада на слове…
Черти… и как я буду без них?.. Не знаю…
Сев обратно в машину уже без родителей, я отвернулась от Разумовского, пытаясь сдержать слёзы. Непроизвольно шмыгнула носом и вдруг почувствовала его ладонь на своей спине.
— Лесь…
— Отстаньте от меня, Владлен Михайлович, — сказала я прерывающимся голосом. — Вы, кажется, хотели поработать таксистом? Вот и… работайте.
Он вздохнул, опять погладил меня по спине — гад! — но отстал.
Ехали в полном молчании. На Влада я не смотрела, отвернувшись в окно так сильно, что у меня даже шея затекла.
Внутри опять поднималась злость. Та самая, глупая и нелепая, из-за которой я уже кричала на него однажды.
Наверное, именно поэтому в тот момент, когда Влад остановил машину возле моего подъезда, я повернулась к нему и язвительно спросила:
— И сколько я должна за проезд, Владлен Михайлович?
Разумовский смотрел на меня укоризненно.
— Лесь…
— Что? — я вновь шмыгнула носом. — Любые услуги должны оплачиваться, разве не так? Вот вы мне за интимные услуги заплатили, и хорошо, щедро. И я тоже хочу заплатить. За проезд. Сколько?
Влад вдруг наклонился и взял меня за руки, попытался притянуть ближе, но я начала вырываться.
— Не трогай меня! — шипела я, выворачиваясь из его объятий. — Думаешь, денег дал, и теперь всё можно, да? За руки хватать, целовать, трахать… Так ты думаешь, да?!
— Нет, Леся.
Голос у Разумовского был совершенно, чудовищно спокойным, и я разозлилась ещё больше.
— Ненавижу! — прошептала я и сильно толкнула его ладонью в грудь. — Ненавижу. Как я теперь буду жить, Влад?! Как?! Четыре года… — я всхлипнула и начала некрасиво рыдать. — Четыре года я… как проклятая… А ты… бац… облагодетельствовал. Святой… подал нищенке!