— Ну хватит, Леся. — Разумовский резким движением притянул меня к себе. — Ты не нищенка. Что за глупости?
— Глупости?! — рыдала я в его пальто совершенно бессовестным образом. — Для тебя это просто! Деньги… бумажки… они для тебя ничего не значат! А я четыре года убивалась за каждую бумажку! И так и не смогла… не смогла… — я затряслась от судорог, прошедших через моё тело. — Ничего… не сделала… Я бесполезная, беспомощная…
— Леся… бедная моя девочка…
Сквозь рыдания я слышала — Влад что-то шептал. Целовал меня в макушку, в мокрые от слёз щёки, гладил по спине…
— Ненавижу тебя, ненавижу… — говорила я, вновь пытаясь оттолкнуть его ладони, которыми он обнимал моё лицо. — И люблю… очень люблю…
Я сама не поняла, в какой момент и почему сказала это.
Влад застыл. Замер. Как будто никогда в жизни не слышал ничего чудеснее.
А я продолжала плакать.
— Леся… — наверное, он хотел меня поцеловать. Но из-за слёз, застилающих глаза, я ничего не видела — и как-то неудачно дёрнула головой. — Ай!
Разумовский схватился за нос, в который я ему заехала лбом со всей дури.
— Что? — перепугалась я, моментально переставая плакать. — Больно, да?
Влад что-то невнятно промычал. Я испуганно вывалилась из машины, набрала полную горсть снега, запрыгнула обратно, заставила Разумовского отнять руки от лица — и залепила ему нос снежком.
— Вот. Холодное. Должно помочь.
— Леся… — простонал Влад, стирая с лица снег. — Холодное — это прекрасно, но снег с обочины — не очень удачная идея. Выхлопные газы, собаки…
— Собаки? — не поняла я.
— Угу, — кивнул Разумовский. — Писают. И какают тоже.
Я с ужасом посмотрела на его нос, уже ожидая увидеть там вместо него собачью какашку, но…
Влад смеялся.
— Тролль! — обиделась я. Выскочила из машины и почти побежала к подъезду.
— Леся! Подожди!
Я ускорила шаг. И совершенно забыла о замерзшей луже возле скамейки… Поскользнулась, взвизгнула и непременно грохнулась бы затылком об асфальт — если бы не Влад. Он каким-то образом успел подхватить меня и поставил обратно на ноги.
— Это ты виноват! — заявила я, поворачиваясь к Разумовскому. Нос у него уже начинал распухать…
— Конечно, — величественно кивнул Влад. — Именно я сотворил тут эту замёрзшую лужу. Разлил, как Аннушка подсолнечное масло. Какой коварный план, да?
— Тролль, — вновь буркнула я, но на этот раз не стала убегать. Не хватает ещё шею себе сломать… Осторожно зашагала к подъезду.
А Влад шёл за мной…
Дома на меня опять напало отчаяние. И растерянность.
Я даже на несколько мгновений забыла, что Разумовский тоже вошёл в квартиру. Металась по ней туда-сюда, полностью потерявшись…
Пока он не сгрёб меня в охапку и не усадил на диван в гостиной. Сел рядом, обнял и прижал к своей груди.
Я больше не могла кричать.
Зато я могла плакать. Беззвучно…
— Знаешь, Лесь, когда я был маленьким, и мой отец ещё был жив, он сказал мне одну странную вещь.
— Какую? — прошептала я, украдкой вытирая слёзы о рубашку Влада.
— Он сказал, что любая ситуация может быть одновременно и хорошей, и плохой. Мне тогда было девять, Лесь. И я думал, добро — это что-то абсолютное. И зло тоже. Как Кощей Бессмертный и Змей Горыныч.
А потом папы не стало, и я вырос. И понял, что он был прав. Сейчас ты плачешь, Лесь… А ведь я хотел, чтобы ты радовалась. Радовалась за шанс для своих родителей. Я хотел, чтобы ты не надрывалась, чтобы из твоих глаз исчезло отчаяние. А ты плачешь.
— Я радуюсь. Просто…
— Я знаю, Лесь. Просто всё, что было для тебя так сложно, для меня оказалось очень легко. Но ты посмотри на это с другой стороны.
Он поднял моё лицо, осторожно погладил по мокрой щеке.
— Я не хочу, чтобы тебе было тяжело, Леся. Я хочу, чтобы ты была счастлива. И я сделал для тебя то же самое, что ты делала для своих родителей. Ты ведь тоже хотела, чтобы они были счастливы, разве нет?
— Хотела, — прошептала я, глядя в серьёзные тёмные глаза Влада. Люблю…
— А ещё я хотел, чтобы ты меня простила. За то, что я сделал тогда… и что говорил. Я очень жалею, Лесь.
Я всхлипнула.
— Ненавижу тебя, Разумовский.
— Неправда. Ты меня любишь.
— Одно другому не мешает, — пробурчала я, и Влад засмеялся.
В какой момент я простила его? Не знаю. Но точно не тогда, на диване, а гораздо раньше. И не утром, когда увидела его возле нашего подъезда. И не в ту ночь, когда кричала на него по телефону…
А в то мгновение, когда он наконец поцеловал меня, я вдруг подумала…
Если бы мои родители не заболели, я никогда не встретила бы Влада. Совершенно чудовищная мысль…
С одной стороны — большая беда, а с другой — великое счастье.
Наверное, так устроен мир.
И наверное, в этом и есть та самая высшая мудрость, понять которую дано не каждому…
На следующее утро я проснулась от поцелуя. Такого знакомого поцелуя…
Я не стала ничего говорить. Обняла изо всех сил, притянула к себе, прижалась щекой к щеке.
— Влад… — прошептала таким до безобразия счастливым голосом, что даже если у Разумовского и были какие-то сомнения относительно собственного безобразного поведения с утра пораньше, после этих слов они должны были полностью развеяться.
— А у меня есть план, — засмеялся он, откидывая одеяло в сторону и начиная ласкать моё ещё сонное тело. — Точнее, учебная программа… по обучению тебя плохому… Мы пока не весь курс прошли…
— Изверг… Холодно же…
— Я сейчас согрею…
Ночнушка поползла вверх, а сам Влад — вниз. Осыпал поцелуями мои бёдра, развёл ноги… Коснулся губами клитора, потом провёл по нему языком.
Я охнула.
— Я кое-что должен тебе, помнишь?
Я не помнила. Но какая разница?
Губами и языком он ласкал чувствительный бугорок, а пальцами медленно проник в меня, нажал на какую-то точку внутри, и я еле слышно застонала. Внизу живота разгорался пожар…
— В квартире никого нет, кроме нас, Лесь. Кричи, если хочешь…
— Я тебя хочу, — прошептала, притягивая его ближе к себе и ощущая, как осторожно и ласково язык скользит по моим половым губам. — Тебя…
— Ты наконец научилась говорить пошлости…
— До тебя мне далеко-о-о-ох…
Язык Влада то кружил вокруг клитора, то спускался ниже, лаская вход в меня, и с каждым движением по телу проходили волны яркого чувственного удовольствия.
— Я люблю тебя, Леся, — прошептал Влад, и от его жаркого дыхания, коснувшегося моего лона, в глазах у меня засверкали молнии — и я закусила губу, выгнулась и закричала. — Моя…
Он приподнялся, вынул из меня пальцы — и секундой спустя опустился, наполняя собой до предела…
Мой. По-настоящему мой. Навсегда.
— Не больно? — спросил Влад с беспокойством, и я помотала головой, понимая, что он вспомнил наш последний раз. — Прости меня, Лесь…
— Если будешь просить так прощения почаще — точно прощу…
Влад засмеялся и начал двигаться. Сначала медленно и аккуратно, а потом всё быстрее и быстрее… пока я во второй раз не закричала и не увидела звёзды.
Люди, кажется, всегда хотели научиться летать. По-моему, отличный способ…
Чуть позже, когда Влад уже просто лежал в моей кровати и удовлетворённо улыбался, глядя в потолок, я тихо спросила:
— А что ты рассказал моим родителям? Ну, когда пьяный к нам явился… Они к тебе так прониклись…
— Не удивительно, — он хмыкнул. — Я сказал, что дурак и идиот, повинился и руки твоей попросил.
Я закашлялась.
— И что, они… дали? Руку мою.
— Угу. Они сказали, что после всех мучений чудовище обязательно должно жениться на красавице.
— Я не красавица, — буркнула я. Влад повернулся и чмокнул меня в нос.
— Если ты не красавица, то и я — не чудовище.
— Вот уж нет!
— Тогда смирись, Лесь.
Наверное, придётся…
— Я тебя спросить хотел… Твои родители упомянули про какую-то большую и разбитую мечту, но ты никогда не говорила…
Ещё бы я говорила. Разбитая мечта — она на то и разбитая, зачем о ней говорить?
Но когда я повторила это Владу, он недовольно запыхтел.
— Леся! Я хочу знать. Пожалуйста, скажи.
— Ладно… Но какой смысл…
— Леся!
— Ладно-ладно. Я врачом хотела быть. Педиатром. С десяти лет мечтала. Училась на одни пятёрки, химию и биологию любила очень… С золотой медалью школу закончила. Но вот… не сложилось.
— Почему не сложилось? Тебе двадцать два года всего. Успеешь.
— Да ну, — я засмеялась. — Я уж и забыла всё.
— Вспомнишь.
— Нет, я не смогу.
— Сможешь. Я в тебя верю.
У Влада были такие серьёзные глаза, когда он говорил это.
И я вдруг подумала — а почему бы и нет? Возможно, мама права, и им с папой действительно будет легче, если я буду счастливой по-настоящему, а не притворно.
И в конце концов, чем я рискую? Не поступлю — значит, не судьба.
Хотя… я поступлю. Ведь это точно моя судьба.
— Да, кстати. Забыл сказать. Завтра в загс пойдём. Благословение от твоих родителей — и от своих тоже — я получил, так что можно.
Я на секунду онемела.
— Нo… так скоро? Может, подождём немного… Ты не боишься, что совершаешь ошибку?
— Конечно, не боюсь, — Влад наклонился и нежно поцеловал меня в удивлённо приоткрытые губы. — Или ты забыла, что чудовища никогда не ошибаются?
Я улыбнулась и поцеловала Влада в ответ, думая о том, что главное, когда твоё персональное чудовище считает тебя красавицей.
А всё остальное не важно.
Вам интересно, что было дальше? Много всего.
Я изменила фамилию, став Олесей Михайловной Разумовской. А Влад так и не поменял имя. И думаю, не поменяет.
Через три месяца мама с папой вернулись из Германии, и выздоровление у них обоих пошло полным ходом. Папа уже почти ничего не забывает, только заикается иногда. И руки болят в плохую погоду.
Мама… борется. Но если раньше я в глубине души понимала, что борьба эта, скорее всего, безнадёжна, то теперь мы верим в победу.