Во главе стола стояла Гизела Оберманн, приветствуя каждого появляющегося коллегу напряженной улыбкой. Когда все собрались, она закрыла дверь.
— Надеюсь, у вас действительно веский повод для созыва собрания, — проворчал Карл Фишер, затем раздраженно открыл бутылку минералки и наполнил стакан. — Макс, — прочел он в сводке, что Гизела разложила для всех врачей. — Опять! Ну и что он отколол на этот раз?
— Приношу свои извинения, что столь неожиданно вызвала всех вас, — начала Гизела Оберманн. — К счастью, все мы проживаем в одном и том же месте и можем незамедлительно собираться для обсуждения экстренных новостей.
— Так что произошло? — осведомилась Хедда Гейне. Склонившись над столом, она уставилась на Гизелу поверх очков, словно обеспокоенная матушка-сова.
— Какие же новые подвиги он совершил? — язвительно подхватил Карл Фишер.
— Я как раз собираюсь рассказать вам, что произошло. Но сначала мне хотелось бы напомнить вам о вчерашнем собрании, на котором мы выслушивали Макса. Помните его заявления?
— Он говорил, будто его зовут как-то по-другому, — ответила Хедда Гейне.
— Даниэль Брант, — прочел в своем блокноте Брайан Дженкинс, водя пальцем по строчкам. — Брат-близнец Макса. Они поменялись местами.
— О, да! — фыркнул Фишер и глотнул минералки.
— И вы помните повод для вчерашнего собрания? — продолжила Гизела, игнорируя глумливый тон директора клиники. — Он рисковал собственной жизнью, спасая другого человека. Со всем вашим опытом и знанием Макса, осмелились бы вы утверждать, что это являлось характерным для него поведением?
— Нет, нет, — закачали головами несколько человек.
— Да он просто хочет привлечь к себе внимание. Определенно, своего он добился, — снова пробрюзжал Карл Фишер. — Но мы до сих пор не знаем, что же именно произошло.
— Произошло именно то, о чем он и говорил. Охранники подтвердили. Надо сказать, лично меня его поведение безмерно удивляет. Волей-неволей я задумывалась об истории, что он мне рассказал. Будто он близнец Макса, физически абсолютно схожий с ним, но совершенно иного характера.
— Вот честно, не пойму я, чего вы поднимаете из-за этого такой шум, — вновь затянул свое директор клиники. — Ложь — неотъемлемая черта подобных личностей. И, если не ошибаюсь, врет обсуждаемая личность куда чаще, нежели говорит правду. Так что не вижу здесь ничего нового.
Гизела согласно закивала:
— Именно так я сначала и рассуждала. Вот только на этот раз у него все тщательно продумано, основательно спланировано и исполнено. Те из вас, кто общался с Максом ранее, прекрасно знают, что ложь его рождается в одно мгновение и довольно быстро он от нее отказывается. Из всех тех баек, что он когда-либо пытался скормить мне, он ни разу не повторил ни одной. Они ему самому надоедают. Макс слишком сумасброден и нетерпелив, чтобы придерживаться собственного вранья хоть с какой-то долей постоянства. Но вот сейчас именно так он и поступает. Вот уже четыре дня он рассказывает различным людям одну и ту же историю.
— Полагаю, у него просто истощилось воображение, — буркнул Фишер. — Порой повторяются даже лучшие сказочники.
— Хочу вам напомнить о необходимости всегда задаваться вопросом, а что обсуждаемая личность от этого выигрывает? — снова заговорила Хедда Гейне. — Такие люди если что и делают, то исключительно с целью достижения какой-либо выгоды.
— По-моему, он четко дал понять, чего хочет добиться. Он хочет, чтобы его выпустили, — перебил ее Фишер. — Естественно, это невозможно, но, как говорится, надежда умирает последней. Гизела, у вас ведь достаточно опыта, чтобы не позволять манипулировать собой. Зачем вы отнимаете у нас время рассказами о его выходках?
Гизела Оберманн сделала глубокий вдох, взяла себя в руки и произнесла:
— В данный момент Макс находится в отделении интенсивной терапии с ожогами правой части тела. Этой ночью он зашел во Вторую зону.
За столом воцарилась тишина. Доктор Фишер принялся молча выводить в блокноте геометрические узоры.
— Он сильно пострадал? — спросила затем Хедда Гейне.
— Было темно, и охрана обнаружила его не сразу. Похоже, пролежал он там довольно долго. Но с ним все будет в порядке.
Брайан Дженкинс принялся сосредоточенно перелистывать свой блокнот.
— Это не он ли… Ага, вот. — Врач постучал пальцем по обнаруженной записи. — Август прошлого года. Подземный водовод.
Гизела устремила на него изучающий взгляд.
— Именно! Год назад Макс уже забирался во Вторую зону. Понимаете, что это значит?
Судя по выражениям лиц собравшихся, понимали не все.
— Действительно, это чрезвычайно важный момент. Как-никак у нас даже пословица родилась: во Вторую зону дважды не заходят, — напомнил доктор Пирс.
— Совершенно верно!
Гизела даже раскраснелась от возбуждения. Остальные как будто все еще соображали.
— Нечто в этом человеке представляется весьма и весьма странным, — продолжала врач. — Меня не оставляло подобное ощущение с самого вторника, когда он снова побывал у меня на приеме. И прошлым вечером я просмотрела записи наших предыдущих бесед.
Она умолкла и нерешительно глянула на Карла Фишера, нашептывавшего что-то доктору Калпаку. Все за столом ждали. Наконец, после подбадривающего жеста Хедды Гейне, Гизела продолжила:
— Я сравнила нашу недавнюю встречу с предыдущими и окончательно утвердилась в своих подозрениях. Кое-что значительно изменилось. Его жесты, осанка, используемая лексика, мимика, манера двигать головой, ходить и садиться. В общем, все характерные для отдельной личности черты — черты столь очевидные, что ни сама личность, ни окружающие о них толком и не задумываются. И тогда я подумала: да это же не Макс. Тело-то его, да. Вот только внутри него кто-то другой.
30
Балкон Гизелы Оберманн словно плыл по воздуху чудесным кораблем. Снизу поднимался запах сосновых иголок, влажной травы и талой ледниковой воды. День выдался пасмурным, над долиной низко нависали облака.
Врач поплотнее укрыла его одеялом, затем уселась в мягкое кресло рядом и спросила:
— Так что вам известно о Химмельстале, Даниэль?
— Роскошная клиника в красивейшей, но довольно опасной местности. А ее персонал представляется мне даже более чокнутым, нежели сами пациенты. Но кто здесь полнейшие психи, так это местные жители. Связь с внешним миром практически отсутствует. Каждый раз, когда я пытаюсь выбраться отсюда, меня как будто отбрасывает назад невидимой резинкой. Вот и все, что мне известно.
Он натянул на подбородок одеяло, что накинула на него Гизела. От шерстяной ткани пахло ее духами.
Было вовсе не холодно, но контролирующий температуру его тела «внутренний термостат» капризничал, и порой от поврежденных участков ноги и плеча по всему телу ни с того ни с сего растекался ледяной озноб, а в следующее мгновение его сменял жар. Впрочем, его заверили, что такие перепады являются хорошим признаком, поскольку говорят о том, что нервы не пострадали.
— Получается, вы ничего толком не знаете. И наша клиника наверняка представляется вам несколько странной.
— Мягко выражаясь, — с горьким смешком отозвался Даниэль.
— Мне пришло в голову, что вас стоит рассматривать как вновь прибывшего в Химмельсталь. И ввести в курс дела, как я обычно и поступаю с новичками.
Гизела Оберманн устроилась в кресле поудобнее.
— Пожалуй, придется начать с самого начала. На объяснения потребуется какое-то время.
Даниэль лишь пожал плечами под одеялом.
— Я здесь и так почти две недели. Могу задержаться еще ненадолго. Так что о такой мелочи не переживайте.
— Хорошо. Вам ведь известно, что такое психопатическое поведение?
— Ну естественно, а что? Психопат — это человек без совести. Злой человек.
— Последнее определение профессионалы, конечно же, не употребляют. Хотя определение «злой» вполне соответствует личности, чьи действия вызывают страдания невинных людей, но при этом сама эта личность совершенно не испытывает чувства вины. Тем не менее, коли мы называем человека злым, это подразумевает у него наличие выбора. А делающий выбор, естественно, должен осознавать, из чего он выбирает. Психопату же разница между добром и злом попросту неведома.
— Но я уверен, что разницу они все-таки видят, — возразил Даниэль.
— Рассудком, вполне возможно. Они отдают себе отчет, что ложь, воровство и насилие — зло, точно так же, как дальтоник знает, что помидоры, кровь и закат красные. И в точности как дальтоник не способен пережить собственными ощущениями, что мы подразумеваем, когда говорим «красный», так же и психопат не способен воспринять наш посыл, когда мы называем что-то злом. Для него понятия вроде добра и зла, любви и вины — всего лишь пустой звук. Это очевидный порок, конечно же, вот только сам психопат от него отнюдь не страдает. Страдает окружающий мир. Самые жестокие преступления совершаются именно психопатами…
— Простите, — перебил ее Даниэль, — но к чему вы клоните? О каком психопате вы толкуете?
Гизела Оберманн удивленно уставилась на него, улыбнулась, сдерживая смех. Потом она на несколько секунд опустила взгляд на колени, несомненно успокаиваясь, и в конце концов снова обратилась к нему со всей серьезностью:
— Скоро поймете, Даниэль. А пока наберитесь терпения. Итак, как я сказала, самые жестокие преступления совершаются именно психопатами. И преступники, понятное дело, затем несут очень суровое наказание. Вот только… — Она многозначительно подняла указательный палец и вскинула брови. — Что, если люди, совершающие эти преступления, имеют небольшое медицинское отклонение, из-за которого их мозг отличается от нашего? Что, если их мозг совершенно не предрасположен к эмпатии? Справедливо ли тогда требовать от них проявления эмпатии и наказывать, коли они не способны на это? Не будет ли это тем же самым, что и заставлять страдающего параличом ходить? Или же требовать от человека с нарушением обучаемости, чтобы он разгадывал сложные логические головоломки? Они попросту не могут. Грубо говоря, на это им не хватает мозгов.