— Так что она сделала?
Гизела замялась.
— Думаю, Макс этого не знал. Тогда и я не могу сообщить вам этого.
Внезапно Даниэля со страшной силой замутило, и какой-то момент он всерьез опасался, что его вырвет прямо на стол, однако ему всего лишь не хватало воздуха из-за участившегося пульса.
Врач обняла его за плечи.
— На вас слишком много всего навалилось, вам необходимо отдохнуть. Я вызову кого-нибудь, чтобы вам помогли добраться до палаты.
Гизела позвонила по телефону внутренней связи, потом помогла Даниэлю подняться и подала ему костыли.
— Вы ведь хотели что-то сказать про девушку, — заметила она напоследок, когда он уже поковылял к двери.
— Какую девушку?
Он обернулся, и взгляд его сам собой зацепился за вешалку, которую Гизеле, несомненно, подарил Том — а скорее всего, продал. Вырезанное лицо с выпученными глазами и раскрытым в немом крике ртом.
— На фотографиях, что я вам показывала. Вы ведь узнали ее, верно?
— Нет, — ответил Даниэль твердо. — Никогда не видел ее раньше.
Он соврал. На самом деле он узнал в ней девушку со снимка, что Макс прятал у себя под матрацем. Те же самые черты, те же увечья. Наверно, этот снимок сделали вместе с остальными.
32
— Итак, у кого какие мысли?
Изображение на белом экране погасло, и на мгновение конференц-зал погрузился во тьму. Гизела Оберманн нажала на кнопку, и шторы с шорохом разъехались в стороны. Она сощурилась на панорамное окно, словно в нем начали демонстрировать новый фильм, на этот раз не такой захватывающий, зато грандиозный.
— Первая запись сделана в моем кабинете третьего мая этого года. Вторая — четырнадцатого июля, — пояснила Гизела, отворачиваясь от пейзажа за окном. Такая вот голубизна неба над горами, исполненная свежести и почти прозрачная, почему-то всегда вызывала у нее жажду.
— Просто изумительно! — воскликнула Хедда Гейне. — Я понимаю, к чему вы клоните, доктор Оберманн. На вид один и тот же человек. В обоих случаях на нем даже куртка одинаковая. И тем не менее: личность совершенно другая!
— Язык тела и вправду отличается, — пробормотал доктор Пирс, просматривая свои записи.
Значительную часть своей жизни Филип Пирс провел за исследованиями и едва ли обладал какой-либо клинической практикой. Всегда спокойный, аккуратный и до крайности осторожный. Гизела совершенно не понимала, как ему вообще удается выкручиваться. Его исследования никто не подвергал сомнению, несмотря на их абсурдную дороговизну и мизерные результаты. Единственным возможным объяснением представлялось отсутствие у него естественных врагов. Слишком мягкий, чтобы испытывать желание впиться в него зубами. Исследователь вроде него вполне мог рассчитывать на пожизненное содержание в Химмельстале.
— Как вы могли заметить, мужчина на поздней записи называет себя Даниэлем, братом-близнецом Макса, — подчеркнула Гизела. — Весьма примечательно, что у него действительно имеется брат, хотя они и не близнецы, и не далее как три недели назад он его навещал.
Женщина средних лет, явно предпочитающая носить мужские прически и одежду, подняла указательный палец.
— Да, доктор Линц?
— Как давно он объявил себя Даниэлем?
— Брат навещал Макса три недели назад. Тогда, как он утверждает, они и поменялись местами.
— Вы встречались с его братом, доктор Оберманн?
— Нет. Как правило, мы не встречаемся с посетителями. Конечно же, его видел кое-кто из персонала. Они описывают его как лохматого бородача в очках, эдакого богемного типа. Когда он покидал клинику, на нем была шерстяная шапочка. Естественно, за бородой и шевелюрой черты разглядеть сложно, особенно с расстояния. Но никто из тех, с кем я разговаривала, не заметил какого-либо особого сходства.
— И у Макса нет никакого брата-близнеца, — вмешался Карл Фишер, кивнув на пустой экран. — Не стоит обращать внимания на его байки. Он просто врет. Устраивает представление. Хотя, не могу не признать, на этот раз весьма неплохое. Вот только наши резиденты всю жизнь практиковались во лжи и манипулировании. Это неотъемлемые составляющие их характера.
— Лично у меня ощущение, что дело тут не во лжи, — возразила Гизела Оберманн. — Я все больше склоняюсь к мысли, что наш клиент на самом деле считает себя другой личностью.
— Диссоциативное расстройство? Раздвоение личности? Вы об этом? — Хедда Гейне не сводила с нее пристального взгляда.
Гизела с готовностью кивнула.
— В данном случае речь идет не о переключении между различными личностями, — поспешила она пуститься в объяснения, заметив ухмылку доктора Фишера. — Я склонна проводить параллель с теми случаями, когда рассматриваемая личность оказывается в неразрешимой ситуации, не видит из нее никакого выхода. Но при этом ей уже невмоготу оставаться такой, какой она является. В итоге человек отбрасывает долги, семейные конфликты и позорные поступки и возрождается в другом месте совершенно иной личностью, свободной от воспоминаний о прежней жизни. Всем нам известно, сколь несчастен был Макс в Химмельстале. Он так и не достиг стадии принятия, сосредоточившись на какой-либо серьезной деятельности, как поступает большинство наших резидентов. И всем вам известно о его неустанных стараниях подкупить и обворожить нас, чтобы мы отпустили его. Равно как и о его отчаянной попытке побега через подземный водовод. И однажды какой-то своей частью — адекватной — он в конце концов осознает, что отсюда ему уже не выбраться. Он лишился свободы из-за себя самого — такого, какой он есть. Другая его часть тем не менее продолжает искать пути выхода. И вот в один прекрасный день он попросту сбегает от себя самого. В личность, которая ни за что не угодила бы в Химмельсталь. В личность миролюбивую, бескорыстную и законопослушную. Образец для нее несколько дней находился у него перед глазами, к тому же он знал этого человека с самого детства — это его родной брат. И когда брат уезжает, он воссоздает его образ и вбирает в себя его личность.
На лицах вокруг стола отображался весь спектр ожидавшихся ею эмоций: скептицизм, замешательство, заинтересованность, насмешка. Лишь доктор Калпак казался совершенно безучастным, просто сидел себе, потупив свои миндалевидные глаза. Гизела сосредоточила взгляд на самом благожелательном молодом мужчине — приглашенном исследователе, с которым не была лично знакома, — и добавила:
— Процесс это подсознательный, ни в коем случае не сознательный. Но он упростил его утверждением, будто его брат, который старше его на два года, на самом деле является близнецом.
— Что ж, весьма захватывающая гипотеза, доктор Оберманн, — проговорил Карл Фишер подозрительно елейным тоном. — А с чего вы решили, будто процесс подсознательный?
— Из-за такой обстоятельности трансформации. Она охватывает все его существо. Как вы и сами могли видеть.
— Хм, — задумчиво изрек доктор Фишер.
Он дождался, пока взоры всех присутствующих не обратились на него, и тогда продолжил, неспешно и спокойно, четко произнося слова, будто обращающийся к первоклашкам учитель:
— Все упомянутое вами является частью актерского репертуара. Макс — великолепный актер. С врожденным даром, оттачивавшимся на протяжении всей его жизни. Вы же видели его игру в пьесе прошлой зимой, верно? Лично на меня она произвела впечатление. Перед нами словно предстал совершенно иной человек. Он даже двигался и говорил по-другому. И сейчас он проделывает то же самое. Макс полностью контролирует свои действия. Понаблюдайте за ним, когда он будет считать, что за ним нет надзора. Наверняка вернется к своему обычному поведению.
— Та пьеса… — осторожно вмешался доктор Пирс. — Насколько я помню, в ней рассказывалось о женщине, притворявшейся одновременно двумя разными, хорошей и плохой. В итоге ей удалось всех одурачить. Макс вполне мог почерпнуть из этой постановки идею для своей аферы.
— Как я и сказал: он морочит вам голову, Гизела, — безапелляционно бросил Карл Фишер.
Женщина притворилась, будто не заметила, что Карл Фишер в своем заявлении опустил обращение «доктор», как это было заведено на собраниях в конференц-зале.
— Доктор Фишер, — начала она с деланой обходительностью. — Обмануть можно любого из нас. И день, когда мы решим, будто обмануть нас невозможно, станет для нас роковым. Мы должны постоянно пребывать начеку, и я весьма признательна вам за напоминание. Несомненно, мы ни в коем случае не должны забывать об исключительном актерском таланте Макса. Тем не менее убедили меня не его физические манеры, но его бескорыстное поведение в течение последних недель.
— Что именно вы имеете в виду, Гизела? — поинтересовалась Хедда Гейне, благожелательно смотря на нее поверх очков.
— Что я ему верю. Он обманул не меня. Он обманул себя. Естественно, многим нашим пациентам удавалось убедить себя, будто они совершенно нормальные, обычные люди. Но Макс в этом плане их обошел. Он столь отчаянно хочет убраться отсюда, что с помощью своего врожденного актерского дара создал для себя новую личность.
— Диссоциативное расстройство личности — случай крайне редкий, когда дело касается наших резидентов, — вновь вмешался доктор Пирс. — Насколько мне известно, в клинике мы ни разу не ставили такого диагноза. И в истории болезни Макса ничто не указывает на вероятность подобного исхода. Его личность неизменно представлялась очень стабильной.
Хедда Гейне согласно кивнула и заметила:
— Раздвоение личности встречается чрезвычайно редко вообще при любых обстоятельствах. За все годы своей практики мне так и не довелось столкнуться с подобным расстройством. Я только читала о нем.
На плечах у нее была накинута заколотая брошкой шаль с рисунком из больших роз, и когда она заговорила о раздвоении личности, Гизеле невольно подумалось, что ее коллега здорово смахивает на русскую матрешку. Откроешь ее, а внутри еще одна старушка в шали, а потом еще и еще, пока не доберешься до маленькой, но цельной Хедды.
— Данный феномен неизменно вызывает широкий интерес, — подключилась и доктор Линц. — И некоторые специалисты утверждают, будто все эти новые личности возникают не спонтанно, но извлекаются психотерапевтами во время сеанса гипноза и являются нежелательным побочным эффектом лечения.