и бритых затылков, а из драгоценностей – элегантные золотые серьги и тоненькое кольцо с голубым камнем, скорее всего маленьким, но очень чистым сапфиром.
– Сколько стоит входной билет? – тихо поинтересовалась я.
Девица подняла выпуклые карие глаза и расцвела в улыбке. Впечатление было такое, что она ждала именно меня, причем несколько дней совершенно безрезультатно разыскивала, а тут такая редкая, фантастическая удача, я сама явилась…
– Вход бесплатный, – уточнила безукоризненная девушка.
– Значит, просто так?
– Конечно, идите, – сияла она улыбкой.
Во рту сверкали два ряда идеально ровных и белых зубов. Или ей просто повезло от природы, или она потратила целое состояние, добиваясь «голливудских» клыков.
– А если я ничего не куплю?
– Ну и что? Посмотрите на работы, получите удовольствие…
Оценив такую редкостную приветливость, я осмелела и, показав на пакет, спросила:
– Хочу выставить пейзаж.
Девушка сделалась еще любезней:
– Так вы художница? Отчего сразу не сказали? Вам сюда, налево по коридору, комната номер семь.
– Простите, но хотелось бы сначала показать работу Маше Говоровой.
– Она как раз там сидит, – пояснила девушка. – Мария Леонидовна и принимает работы.
Я пошла в указанном направлении, чувствуя спиной, как она смотрит мне вслед.
Седьмая комната оказалась огромным помещением, заставленным всякой всячиной. Гнутая мебель из бамбука, антикварный диван с высокой спинкой и полочкой, куда когда-то ставили белых слоников, целая куча статуэток, этажерочек, масса картин, прислоненных к стенам, впрочем, они еще и теснились повсюду на стенах так, что рамы касались друг друга. Диссонансом в этой лавке старьевщика был компьютер, помещенный на письменном столе производства мастеров времен Павла I. Словом, контраст между светлым, по-современному обставленным холлом и седьмой комнатой был разительный. Зато девушка, ловко гонявшая по экрану курсор, выглядела так, как в моем понимании должна выглядеть художница: худенькая, даже хрупкая, темные волосы, стянутые на затылке в хвост, лицо практически не накрашено, одета она в мешковатый свитер, а на шее и запястьях тьма бус, браслетов, нитяных и кожаных фенечек…
– Вы ко мне? – спросила Маша.
Я кивнула.
– Слушаю, – вежливо, но достаточно холодно продолжила Говорова.
– Я хотела выставить в вашей галерее пейзаж…
Маша окинула меня оценивающим взглядом, в ее глубоко посаженных карих глазах мелькнуло легкое раздражение, но она проговорила:
– Работа у вас с собой, она одна?
Я вытащила картину из пакета и положила на роскошный стол.
– Вот.
Вся кровь бросилась Говоровой в лицо, очевидно, у нее онемели ноги и руки, да и язык в придачу, потому что Маша выпустила мышку и минуты две смотрела на золотой луч, падавший на верхушки елей. Потом наконец Говорова собралась с духом и прошептала:
– Где вы взяли эту вещь?
– Лена Федулова попросила ее спрятать, – пустилась я в подробные объяснения. – Боялась, что картина попадет в опись и не окажется на вернисаже…
Маша молча выслушала рассказ, потом вздохнула:
– Значит, вы дружили с Леной. Странно, однако, что я вас никогда у нее не встречала…
– Мы не приятельствовали, хотя находились в прекрасных отношениях, я преподавала Никите немецкий.
– Гувернантка, значит, – произнесла Маша, не отрывая взгляда от пейзажа.
– Не совсем, я репетитор, у Никиты, кроме меня, была няня… Но она сразу уволилась, когда… Вы в курсе неприятности, которая случилась с Павлом?
Маша кивнула.
– Няня и домработница уволились сразу, – продолжала я.
– Они обе мне не нравились, – неожиданно сказала Говорова. – Нянька такая неприветливая была, она, по-моему, терпеть не могла хозяев, а домработница вечно ныла и жаловалась на больную спину. Я еще удивлялась, отчего Лена их держит, платит большие деньги и выносит откровенное хамство, по крайней мере, от няни…
– Ну уж не такие сверхдоходы приносит это ремесло, – улыбнулась я, – больше хлопот. Дети бывают разные, хотя Никитка очень милый, мне его жутко жаль, надеюсь, что он поправится…
– А он заболел? – удивилась Маша.
– Вы ничего не знаете! – ахнула я.
Говорова неожиданно побледнела:
– Что случилось?
Узнав правду, она потянулась к крохотной дамской сумочке, вытащила ингалятор и, выпустив себе в рот пахучее облачко, устало сказала:
– У меня астма, стоит чуть-чуть понервничать, как начинается приступ. Боже, какой ужас вы рассказали. Где лежит несчастный ребенок? Может, ему помощь нужна? Или еды принести, соки, фрукты… Получается, что он сиротой остался… Отец в тюрьме, мать погибла, бабушка в клинике.
– Он в реанимации, в Морозовской больнице, – объяснила я, – звоню туда два раза в день, но он пока не пришел в себя, никакие передачи для него не принимают и посещений не разрешают…
Говорова опять вынула ингалятор, вновь в воздухе повис резкий, даже едкий запах.
– Спасибо вам, – сказала Маша, – пейзаж оставьте, я его сегодня же вывешу на лучшее место, деньги, когда продастся, передам Марье Михайловне, кстати, как она?
Я развела руками:
– Не знаю, ее увезли без меня по «Скорой».
– Ну… – начала Маша, но тут дверь ее кабинета с треском распахнулась, стукнувшись ручкой о полку. Стоявшая на самом ветру фигурка покачнулась и рухнула вниз, превратившись в груду осколков на полу.
– Нельзя ли поаккуратней? – сердито выкрикнула Говорова.
– Не зуди, – раздалось из коридора, и в кабинет ввалился мордастый парень в отличном кожаном плаще.
За ним плыл шлейф запахов: дорогой одеколон, элитные сигареты…
– Где мои деньги, – завел юноша, покачиваясь с носка на пятку, – где милые, славные, заработанные кровью бабки?
Говорова быстро выдвинула ящик стола и протянула ему пухлый конверт:
– Возьми, Илья, и уходи, не видишь, я занята…
– Ну цирлих-манирлих, – прокукарекал Илья и плюхнулся в одно из бамбуковых кресел, – денежки счет любят! Сунула кота в мешке…
Хрупкое креслице жалобно взвизгнуло под его весом.
– Осторожней! – закричала Маша.
– Перебьешься, – отмахнулся нежданный гость и, вывалив на колени гору зеленых банкнот, начал считать: – Раз, два, три…
Маша вновь покраснела. Наверное, с такими сосудами ей трудно заниматься бизнесом, даже таким элегантным, как торговля живописью: вся гамма чувств тут же отражается на лице.
– Илья, ты опять пьян!
Тут только до меня дошло, что вошедший находится под сильным воздействием алкоголя.
– Отвяжись! – рявкнул Илья. – Заткни хлебало!
– Я сейчас позову охрану, – твердо сообщила Маша.
Но Илюша внезапно захохотал во все горло, обнажив желтые, плохо почищенные зубы:
– Никого ты не позовешь, мошенница!
– Прекрати, – обозлилась вконец Говорова. – Если опять налакался, то сиди дома, хоть бы посторонней женщины постыдился…
– Ой, ой, ой, – заржал Илья, – а ты очень стесняешься, когда людям липу вручаешь? Рембрандта с Репиным? Или кто у нас на очереди, Веласкес? Ну-ну, зови охрану, а я мигом рот раскрою. Ну, поделись, голуба, секретом, кто Ленке помог в могиле оказаться, а? Знаю, знаю, говорила она мне про тебя, да и Катька Виноградова жаловалась, теперь меня убрать думаешь? Нет, Илюша хитрый, Илюша все предусмотрел, у Илюши бумажка есть…
Лицо Маши сравнялось по цвету с качественной финской бумагой.
– Прекрати, тут посторонние.
– Да я ее прекрасно знаю, – отмахнулся Илья, бросив на меня косой взгляд. – Надька Рымнина, вот она кто, у Ленки Федуловой встречались!
– Вас правда так зовут? – тихо спросила Маша.
Я хотела было ответить «нет», но неожиданно сказала:
– Да.
Илья тем временем свесил голову на грудь и закрыл глаза, со стороны кресла понеслось мерное сопение.
– Очень вас прошу, – так же тихо продолжила Маша, – Илья жуткий хулиган и беспробудный пятница, да небось сами отлично знаете все про него… Час дня только, а он уже никакой… Могу, конечно, охрану вызвать, но Илюха обязательно скандал устроит, секьюрити его на выход поволокут, а он примется орать, затем начнет в стекла камнями бросаться. Я очень хорошо знаю, что будет, не в первый раз…
– Зачем же вы с ним дело имеете? – удивилась я.
Маша спокойно пояснила:
– Илья очень талантлив, и, что более для нас важно, его покупают. Если хотите, он вошел в моду. Было выставлено шесть его полотен, ушло пять, причем всего за неделю… Вот и мучаемся с гением… Правда, на этот раз мое терпение лопнуло! Ворвался, наболтал жуткие глупости, а теперь вот заснул…
– Так что вы от меня хотите? – спросила я.
– Попробуйте увести его на улицу, он может с вами пойти, если по-доброму попросить, посадите в машину и оставьте там. Он проспится и уедет. У нас раньше Оля работала, вот она всегда Илюшу и выпроваживала. Только сейчас она в Германии живет.
– Можно попробовать, – пробормотала я, – а где ключи?
– Да у него в кармане, – ответила Маша.
Быстрым движением она вскочила на ноги, подошла к мирно сопящему художнику и выудила у того из плаща связку с коричневым брелком сигнализации.
– Ладно, – протянула я и потрепала Илью по плечу. – Эй, проснись…
– Чего надо? – осоловело спросил парень. – Ты кто?
– Надя Рымнина, или не узнал? – хмыкнула я.
– А, Надюшка, привет!
– Пошли в машину.
– Зачем?
– Ты же обещал меня домой подвезти!
– Будь спок, – пробормотал он, – вмиг домчу.
Он обнял меня за плечи, я слегка пошатнулась под его каменно-тяжелой рукой, и мы двинулись к выходу. Маша Говорова не произнесла ни слова, даже «спасибо» не сказала, но я не была на нее в обиде. Больше всего мне хотелось сейчас поболтать с милейшим Илюшей о Лене Федуловой и Кате Виноградовой.
На улице я вытащила связку ключей и, вспомнив, как поступают Олег и Семен, нажала на брелок сигнализации. Одна из машин, припаркованных возле «Арт-Мо», коротко гуднула и мигнула фарами. Доведя совершенно не сопротивлявшегося Илюшку до иномарки, я свалила мужика на багажник и принялась весьма неумело тыкать ключом в замок. Неожиданно Илья вполне разумно произнес: