– А-а, Змей подземный… – скупо усмехнулся Ибрагимов.
Стас вытаращил на него глаза. Затем, запинаясь, спросил:
– Так вы… знали?
– Ещё бы я не знал! Парень, я десять лет на войне провёл. Человеческий крик от звериного как-нибудь отличу.
– Почему ты мне не рассказал, если знал, дядя Аслан? – сердито спросил Мишка.
– Просто не успел, Михо, – отозвался тот. – Хотел сначала с ними самими перетереть. Спросить – для чего им это… И не успел. Не обижайся.
– Продолжайте, пожалуйста, товарищ генерал, – напряжённо попросил Таранов. На Стаса он едва взглянул. Его брови сошлись на переносице в сплошную линию.
– Охотно, – невозмутимо отозвался Игорь Петрович. – Итак, мне удалось выяснить, что житель деревни Сватеево Матвей Сватеев за семь лет до начала войны был арестован и отправлен в лагерь за непредумышленное убийство односельчанина: случилась обычная пьяная драка. Матвей Сватеев вернулся в родную деревню прямо перед войной и, по словам, очевидцев, законченным уголовником. – Полторецкий взглянул на Стаса, тот кивнул. – Весь в наколках, в колхозе не работал, носил финку с наборной ручкой, говорил на блатной «фене», никого абсолютно не боялся, зато его боялись все, включая его собственную жену. Как только пришли немцы, он немедленно пошёл в полицаи, и это никого не удивило. Но вот что интересно… В бумагах СибЛАГа за 1935–1941 годы, где должен был отбывать наказание Сватеев Матвей Григорьевич, такого заключённого не значилось. Спрашивается – где же был все эти годы Матвей Сватеев?
В комнате висела мёртвая тишина. Скосив глаза, Полундра увидела широко открытые глаза Стаса. Таранов молча, неподвижно стоял у окна.
– А Матвей Сватеев находился в это время в засекреченной разведшколе одного из западных районов Белорусии. Как он там оказался, я выяснить ещё не успел. Скорее всего, был завербован перед судом. Тогда это часто делалось.
– Но ведь он убил человека! – ахнула Соня.
– Не забудь, Сонечка, – по ошибке. И, надеюсь, в этом раскаивался. Вероятно, во время следствия с ним встретился сотрудник НКВД и предложил на выбор: либо лагерь, либо закрытая разведшкола. Тогда таких школ было много в России, особенно в Западном округе. Руководство страны ожидало войны с немцами, которую уже нельзя было предотвратить. Создавались разведшколы, обучались тайные агенты и диверсанты, которые должны были организовывать партизанское движение в тылу врага. И Матвей Сватеев вошёл в их число. Думаю, решающую роль сыграло и то, что он был родом из Смоленской области. Эта местность в первые же месяцы войны была оккупирована немцами. К тому же его характер подходил для разведчика: рисковые, сильные, отчаянные парни в разведке весьма ценились. И, разумеется, никому из фашистов не могло прийти в голову, что уголовник из семьи бывших кулаков, добровольно записавшийся в полицаи, на самом деле…
– …диверсант! – выпалила Полундра. – Кр-руто!
– И не просто диверсант, Юлия. Благодаря Матвею Сватееву налаживалась связь между партизанскими отрядами, получались ценнейшие сведения о планах фашистов, о передвижении их частей, о качестве и количестве оружия. Ведь немцы Сватееву вполне доверяли! Многое, конечно, в этой истории мы уже никогда не узнаем. Например, знал ли Иван Сватеев о тайной деятельности брата? Догадывался ли кто-нибудь из деревенских? Но, судя по тому, что за два года оккупации диверсант Сватеев не был разоблачён…
– Деревенские ничего не знали, – вдруг вмешался Стас. Он сказал это тихо, но все присутствующие сразу повернулись к нему. – Знал только мой дед. Он один.
– Но откуда ТЫ это знаешь? – подозрительно спросила Полундра. – Тебе дед всё-таки рассказал?
Вместо ответа Стас вытащил из заднего кармана джинсов потёртую серую тетрадку.
– Вот… Это записи деда. Слушайте! – Стас торопливо перелистал ветхие листы и, запинаясь, начал читать:
«Когда дверь сарая открылась, мы уже попрощались друг с другом. Вошёл полицай. Я сразу узнал Матвея и очень испугался: решил, что он пришёл нас расстрелять. С ним был его «шмайссер» со сломанным фиксатором. Тётя Сима завыла. Анка и Марыська мои тоже заплакали. Я был словно в каком-то тумане. Про себя решил, что кинусь на него и вцеплюсь в горло – может, тогда хоть кто-нибудь сумеет выбежать. Матвей поднял «шмайссер» и приказал:
«Выходите!»
«Не пойдём! – закричала тётя Сима. – Стреляй здесь, гад! Стреляй сейчас! Стреляй меня, не трогай детей! Да человек ты или кто?! Будь ты проклят, будь весь твой род проклят навеки!» – и плюнула ему в лицо.
«Выходи, дура, выводи детей. Бегите к церкви. Я прикрою».
Мы вышли. Снаружи шёл бой, горели хаты, лежали несколько убитых немцев. Я узнал их: они стояли в доме Почилихи. Я нёс на руках Марыську, а Анка была уже большая, трёхлетка, и её взял Матвей. Когда стреляли в нашу сторону, он прикрывал Анку собой. Я ничего не мог понять, и мне было очень страшно. Но Марыська плакала, и я должен был показывать ей, что ничего не боюсь. Мы добежали до церкви, там было пусто, а подвал – открыт. Первыми спустились цыгане, потом я подал тёте Симе сестёр и полез сам. Матвей стоял у края подвала. Когда я спустился, он подал мне свой «шмайссер».
«Бежи, пацан. Если за вами побегут – стреляй. Знаешь, куда жать? А мне назад надо».
«А ты разве не с нами?» – спросил я.
«Мне нельзя».
«Они же тебя расстреляют!»
«Тикай, пацан, время – деньги!»
«Бежим с нами!»
«Я не могу».
Я понял, что его обязательно убьют.
«Матвей, я потом людям всё расскажу! Про тебя!»
«И думать забудь! Никому и никогда не скажи, пацан! До смерти не скажи! Умирать будешь – не скажи! Всё, драпай, пошёл уже!»
Больше я его никогда не видел. Мы бежали по подземному ходу до самых болот. А «шмайссер» я уронил по дороге и побоялся за ним вернуться».
Стас опустил тетрадь. В комнате висела мёртвая тишина.
– Ваш дед, Максим, никогда не был предателем, – негромко сказал генерал Полторецкий. – Но он был разведчиком. И не имел права раскрывать свою «легенду». Не мог, даже спасая людей, рассказать им правды о себе. И был расстрелян в тот же день возле церкви. Единственным человеком, который понял, что Матвей Сватеев – не тот, за кого себя выдаёт, был Фёдор Островицын, дед Стаса. Но мальчик дал слово молчать до самой смерти – и держал его всю жизнь. Тем более это было нетрудно: вся деревня была уверена в предательстве Матвея Сватеева. После войны его семья была вынуждена уехать: их ненавидела вся округа. Сестрёнки Фёдора были настолько малы, что не запомнили человека, который их спас. Цыгане бесследно исчезли. А сам Фёдор никому ничего не мог рассказать. И, наверное, для него было очень мучительно слушать, как проклинают человека, спасшего ему жизнь. Я могу предположить, что именно тогда у него зародилась мысль расписать церковь. И хотя бы в своих картинах…
– Нашё-ёл!!! – потряс весь дом дикий вопль Шампоровского, который на протяжении всей беседы молчал и увлечённо тыкал в свой смартфон.
– Вот, Сонечка! Нашёл! Христианские символы и каноны в иконописи! То-то мне сразу этот красный лев не понравился! А всё на самом деле очень даже просто! Бумажный эскиз выполнен так, словно на нём – Иван Сватеев! Тот, который партизан! И в уголке эскиза порхает вполне себе живой ангел! А ангел в иконописной символике – знак евангелиста Иоанна! Иоанна! Ивана! И много-много лет этот эскиз лежит в шкафу у художника! И я готов поклясться, что Фёдор Островицын сам сначала не знал, кого из братьев он изобразит на стене церкви! Судя по эскизу – собирался всё же рисовать Ивана! И почему, собственно, нет? Герой, партизан, поезда под откос пускал, погиб в бою смертью храбрых! Его портрет среди прочих никого бы не удивил. Но время идёт и идёт… Молодёжь из Островиц и Сватеева разъезжается, старики умирают, обе деревни пустеют. Никто уже не помнит истории братьев Сватеевых, никому не интересны те давние события. Никому – кроме постаревшего Фёдора. И художник понимает, что пора наконец вернуть Матвею Сватееву доброе имя! Но как это сделать, оставаясь связанным словом? И старый художник делает гениальный ход! Из обычной серой телогрейки всего несколькими штрихами Фёдор Островицын делает красное одеяние – символ страдания и мученичества! Убирает животрепещущего ангела, рисует его сложившим крылья на земле, давая понять, что Иван Сватеев уже мёртв… а вместо ангела рисует льва! А лев, согласно иконописным канонам, – символ евангелиста МАТФЕЯ! И вместо партизана Ивана Сватеева, убитого за неделю до роковых событий, получаем на церковной стене его брата! Матвея Сватеева! Разведчика, который скрывался под маской полицая! Который, рискуя всем на свете, спас цыганскую семью и детей своих односельчан! Фёдор Островицын, не нарушив слова, сказал всё, что должен был сказать! Вот что значит школа Нестерова и Корина! И древняя христианская символика, которую разгадает лишь тот, кто хочет разгадать! Стас, я прав?
Стас молча, не сводя глаз с Шампоровского, кивнул.
– Потрясающе… – пробормотал старый генерал.
– И всё же глупо, – помолчав, упрямо сказал Пашка. – Во всей деревне никто не разбирается в христианских символах. Война давным-давно закончилась. Жителей не осталось! Какой смысл был зашифровывать портрет Сватеева, если никто и не собирался его расшифровывать? Церковь бы попросту снесли, картины бы пропали, и…
– Для этого дед и вёл свои дневники, – хрипло перебил его Стас. – Он знал, что я их рано или поздно прочитаю. Вот только последние записи пропали: бабка сожгла. И я ничего не смог узнать о семье Сватеева.
– А семья нашлась сама, – усмехнулся генерал Полторецкий. – Максим, зачем вы купили землю со старой церковью? В самом деле собирались строить галошный завод?
– Конечно, нет, – хрипло отозвался Таранов. – Но и всего этого, что вы рассказали, я тоже не знал. Просто не мог знать. Бабка про деда вообще ничего не рассказывала. Погиб, говорила, на войне, а документы пропали… а сама плакала. Я, когда подрос, уже конкретно стал у неё спрашивать: почему уехали из деревни, да ещё в такую даль – в Казахстан? Но бабка молчала. У неё только две фотографии сохранились, где дед совсем молодой. Ещё даже до отсидки. Несколько лет назад я начал искать по архивам – ничего не нашёл! Ни где воевал, ни где погиб – никаких сведений! У меня-то не было связей в военном министерстве! А я к тому времени уже переехал в Москву, бизнес наладил… Решил съездить на родину бабки и деда, сюда, в Островицы. Приехал. Тут ещё жили тогда несколько стариков. Показали мне церковь, картины… Твой дед, между прочим, и показывал! – резко обернулся он к Стасу. – И я сразу вижу на стене этот портрет! Спрашиваю – это Матвей Сватеев? Нет, это его брат Иван Сватеев, партизан, воевал здесь. А его брат тоже партизанил? Нет. Он… – Таранов умолк, не договорив.