– Это же вчерашний! Каратист! – вспомнила Юлька. – Стасом вроде звать!
– По твоему «маваши-гери» соскучился, – хмыкнул Атаманов. Полундра показала ему кулак.
Гость действительно оказался Стасом.
– Привет! Грибов не купите? Одни белые да подосиновиков парочка! Дёшево отдам, лишь бы не пропали! Мы с пацанами с утра в дальний лес ходили, за Баранничи. Там, похоже, дожди прошли. За час четыре корзины такие набрали, девать некуда! Хорошо, что я про вас вспомнил. Народу у вас много, суп сварите.
– Сколько хочешь за корзину? – подозрительно спросил Атаманов.
– За триста рублей всю отдам.
Это и в самом деле было дёшево, и Серёга с радостью согласился.
– Да ты заходи! Есть хочешь? Сейчас девчонки что-нибудь…
Зайти Стас отказался и только присел отдохнуть на дряхлую лавочку у забора.
– С четырёх утра на ногах. Выдохся малость.
– Ещё бы, – согласился Атаманов. – Ты сам-то местный? Что-то я тебя не помню…
– Я из Смоленска, а вот дед был местный. Всю жизнь в Сватееве прожил, – кивнул Стас на горку за лесом. – Этой весной умер, а дом и все картины мне остались.
– Картины? – удивилась Полундра. – У… дедушки в деревне?
Стас с усмешкой взглянул на неё.
– Дед всю жизнь рисовал. Церковь на холме видели? Его фрески там на стенах!
– Ничего себе… – уважительно мотнул головой Атаманов, который сразу вспомнил черноглазое лицо на стене церкви, бросившееся ему в глаза минувшей ночью. – Надо будет слазить посмотреть, пока Таранов всё не снёс.
– Кстати, кто ему вообще позволит сносить церковь? – неприязненно спросила подошедшая к калитке Соня. – Землю он, конечно, купил, но ведь церковь – памятник архитектуры! Наверное, древняя!
– Четырнадцатый век, – уточнил Стас.
– Так как же?! – ужаснулась Соня. – Это же надо написать… я не знаю… в Департамент культуры! И в Синод! Или в Патриархию! Должен же кто-то этим заняться! Сейчас повсюду реконструируют старые церкви…
– Уже писали, – хмуро ответил Стас. – Дед сам и писал, пока жив был. Только никому ничего не нужно. Церковь старая совсем, разваливается. Вокруг деревни пустые стоят, службу служить не для кого. А дедовы картины вообще никому не интересны. Приезжала раз комиссия из Рославлевской епархии, сказали, что вся живопись – неправильная, нецерковная и такого в храме вообще быть не должно. Ну, и продали весь холм этому… Таранову! Под галошный завод!
– Свинство какое! – уверенно сказала Полундра. – Нет, тут надо напролом идти!
– Ну да, как ты умеешь, – ехидно вставил старший брат. – Грудью на пулемёт!
Но Юльку уже несло:
– Таранову что – завод больше негде поставить? Какая разница, где галоши делать? По-любому всю округу провоняет! А церковь жалко, она старинная! Да ещё вон с картинами! Не-е, это надо пробиваться к главному попу… в смысле, архиерею! Белка, надо с Сол Борисычем поговорить! Он наверняка знает, куда того… обращаться, чтобы орать!
– Тебе, Юля, лишь бы орать, – отвернувшись, сказала Соня. – А ведь неизвестно, что там за картины. Вдруг они вовсе не… не ценные. Мало ли что можно нарисовать на стенах?
Она говорила чуть слышно, но Стас, кажется, понял, о чём идёт речь, и нахмурился. Взглянул на воинственную веснушчатую физиономию Полундры, неожиданно улыбнулся и пригласил:
– Хотите – пойдёмте в гости! У меня Интернет есть, в прошлом году «тарелку» повесил.
– Шикарно! – живо заинтересовался Пашка. – Если не шутишь, то пошли прямо сейчас.
– Невменяемый… – пробормотала Соня. – Если нужно в Сеть прорваться – пешком до луны пойдёт! И в гости к незнакомым людям!
– Я с вами! – завопила Полундра и помчалась вслед за Стасом и старшим братом. За ней, переглянувшись, побежали Атаманов и Батон, а за ними – Белка. Натэла и Соня остались заниматься обедом.
До соседней деревни Сватеево было около километра – с холма на холм. Стас, казалось, ничуть не устал после многочасового хождения по лесу. Он шёл лёгким, пружинистым шагом, помахивал пустой корзиной и рассказывал:
– Эта церковь ещё до польского нашествия была поставлена! И вообще была не церковь, а монастырь! Монахи от Польши нас обороняли, своё войско держали. И, между прочим, очень хорошо обороняли! Даже в Радзивилловскую летопись попасть умудрились. Рассказывали, что монахи налетали как ураган, били поляков – а сами потом уходили неведомо куда. Сколько раз поляки превосходящими силами захватывали сам монастырь – и не находили в нём ни одного человека! Сжигали его дотла! Прямо по камешкам раскатывали! А монахи потом преспокойно отстраивались заново и жили дальше. Уже после Смуты монастырь совсем обнищал, и восстанавливать его не стали. Говорят, он вообще под землю весь целиком ушёл. Одна только церковь и осталась.
– Как это – под землю ушёл? – удивился Пашка. – Провалился?
– Вроде того. Здесь же местность такая… торфы да болота кругом. А монастырские постройки – тяжёлые…
– Куда же эти монахи пропадали во время польской осады? – задумчиво спросил Батон. – Не улетали же, в самом деле?
Стас только пожал плечами.
– Ты сам-то в это веришь? – усмехнулся Пашка. – Ну куда они могли смыться из осаждённого монастыря? Твоя летопись это как-то объясняет?
Стас некоторое время молчал. Затем со странной усмешкой сказал:
– Летопись упоминает какое-то чудовище, которое пугало поляков до смерти. И не спрашивай, не знаю, кого они там в монастыре держали! Может, собака какая-нибудь…
– Угу. Баскервилей.
– Может, просто монахам был известен какой-то шумовой эффект. Трубы там по-особому построили или вьюшки специальные…
– Наверняка у них просто был подземный выход! – авторитетно заявила Полундра. – Атаман, помнишь, нам ещё в Москве Сол Борисыч рассказывал? В любом приличном монастыре подземные ходы были всегда!
– Так это в Москве… – усомнился Атаманов. – В Смоленске тоже наверняка таких ходов до фига: город-то старый! А здесь? Просто монастырь в чистом поле…
– Не в чистом поле, а среди болот, – задумчиво возразил Пашка. – Какие подземные ходы могут быть в болотах? Их сразу же зальёт водой, потолок просядет и завалит всех! Никакого польского войска не понадобится! Ну уж нет! Или летопись какая-то неправильная, или ты не так читал!
– Пашка, так, может, это наш василиск и… – воодушевлённо начала было Полундра, но, наткнувшись на жёсткий взгляд старшего брата, осеклась. Стас, казалось, ничего не услышал.
Дом деревенского художника стоял на обрыве над рекой и выделялся среди старых хат как новая игрушка среди помоечного хлама: ни просевших углов, ни побитого шифера на крыше. Яично-жёлтый цвет бревенчатых стен делал его похожим на солнечный зайчик. Белые наличники оплетали окна затейливым кружевным узором. На крыше голубела тарелка-антенна, при виде которой Пашка счастливо вздохнул. И калитка, и ворота были открыты настежь. Войдя во двор, Стас позвал:
– Семён! Генка! У нас гости! – и длинно, с переливом свистнул. Ему никто не отозвался.
– Купаться на обрыв ушли, наверное, – пожал плечами хозяин. – Проходите. Чай пить будете?
Пашка от чая отказался, сразу же спросив, где удобнее подключиться к Интернету. Стас молча показал на чердачное окно, Пашка с айпадом под мышкой взлетел по деревянной лестнице и скрылся из виду. Остальные прошли вслед за хозяином в дом. Полундра в сенях споткнулась о гору резиновых покрышек, которую Стас поспешно отодвинул ногой в тёмный угол.
– Осторожней. Это мы… с чердака сняли. Чтобы выбросить.
Полундра мельком удивилась, зачем выбрасывать совсем новые, блестящие покрышки, но переспрашивать не стала. Когда Стас открыл дверь в комнату, солнечный свет упал на резиновый бок, осветив фирменный знак: голубого дельфина на сером щите. Знак этот был Юльке чем-то знако́м, она задумалась было, но в следующий миг…
– Говоришь, дед умер недавно? – потрясённо спросила она, оглядываясь. Дом выглядел так, словно хозяин был жив-здоров и при этом молод и силён. В чистой комнате с застланным домоткаными ковриками полом не было видно ни обветшалости, ни запустения. С полки бодро чирикало радио. Шкаф у дальней стены был забит книгами. На низкой этажерке стояли кисти, карандаши, баночки и бутыли неизвестного Юльке назначения. На большой деревенской кровати пестрело лоскутное покрывало. Окна прикрывали выцветшие, но чистые занавески в горошек. Большую русскую печь, очевидно, недавно побелили: извёстка ещё отливала голубизной. Пахло грибами и сушёной травой. На большом столе горой лежали бумаги, рисунки и какие-то истрёпанные тетради. А на стенах… На стенах сплошь были картины.
Полундра никогда не увлекалась живописью. В Третьяковской галерее она была один раз в жизни со школьной экскурсией и вызвала там дружный хохот всего класса, назвав известную картину «Утро в сосновом бору» «Мишками на лесоповале». Но сейчас она двигалась вдоль стен, переводя зачарованный взгляд с одной картины на другую и тихонько постанывая:
– Ой, мамочки… Ой, Сола бы Борисыча нашего сюда… Ой, Белка, Белка, ты посмотри-и… Ты посмотри только! Ой, надо было остальных с собой брать… Соня бы в обморок упала!
Здесь были пейзажи, среди которых Юлька быстро узнала окрестности Островиц: солнечный косогор, усыпанный цветами, сквозистый сосновый бор, лесное озерцо, знакомая уже церковь на фоне закатного неба, снежные искрящиеся поля, болото с торчащими из воды корягами… Между пейзажами мелькали портреты: обветренные, загорелые лица деревенских жителей. Две девчушки с белыми бантами, качающиеся на качелях… Старик в ватных штанах и голубой майке, лихо рубивший дрова… Усталая тётка с ведром воды…
– Нравится? – спросил Стас, вошедший с горячим чайником.
– Очень! – с жаром подтвердила Юлька. – Вообще клевак! Круто! Улётный художник твой дед был! Он что, училище заканчивал?
– Какое училище… Дед двадцать седьмого года рождения был. Перед самой войной ему четырнадцать лет стукнуло. Рисовал так, что вся деревня ахала: тут в каждой избе его картины и портреты висели! Председатель колхоза даже в Смоленск на какую-то выставку его посылал! И обещал, что после семилетки в художественный техникум деда отправит! А вместо техникума шарах! – война… А после войны уже было, понятное дело, не до учёбы: мужиков поубивали, в колхозе бабы на себе и на коровах пахали. У деда уже семья была, когда он снова учиться начал.